Мелкие боги (пер. Н.Берденников под ред. А.Жикаренцева) - Terry Pratchett

— А, омнианская делегация, — сказал он, и улыбка пробежала по его лицу, словно ящерица по камню. — Прошу всех садиться.

Он снова опустил взгляд.

— Я — дьякон Ворбис из квизиции Цитадели, — холодно произнес Ворбис.

Тиран поднял взгляд и наградил его еще одной, такой же стремительной улыбкой.

— Знаю, знаю, — кивнул он. — Зарабатываете на жизнь пытками? Не стесняйтесь, дьякон Ворбис, присаживайтесь. И ваш молодой друг, который словно что-то потерял, тоже пусть присаживается. И все остальные. Служанки сейчас принесут виноград и закуски. Обычно так случается. Остановить их практически невозможно.

Перед троном тирана были расставлены скамьи. Омниане сели. Ворбис предпочел остаться стоять.

Тиран кивнул.

— Что ж, как хотите, как хотите…

— Это возмутительно! — рявкнул Ворбис. — К нам относятся…

— Значительно лучше, чем вы относились бы к нам, — мягко прервал его тиран. — Сидеть или стоять — это ваше дело, ваше святейшество, вы в Эфебе. Можете даже встать на голову, мне до того не будет никакого дела, только не думайте, будто я поверю в то, что, если бы я прибыл в Цитадель в поисках мира, мне бы позволили нечто иное, кроме как ползать перед вами на животе, вернее на том, что от него осталось. В общем, стойте, сидите, главное — помолчите немножко, я сейчас закончу.

— Что закончите? — спросил Ворбис.

— Мирный договор, — ответил тиран.

— Но мы как раз прибыли его обсуждать.

— О нет, — ящерица улыбки снова пробежала по его лицу. — Вы прибыли его подписать.

Ом глубоко вздохнул и двинулся дальше.

Лестница была довольно крутой, и он прочувствовал каждую ступеньку, пока катился по ней, по крайней мере, слава богам, что, прибыв вниз, он упал на брюхо.

Ом заблудился, правда куда предпочтительнее заблудиться в Эфебе, чем оказаться в подобном положении в Цитадели. По крайней мере, здесь нет таких зловещих подвалов.

— Библиотека, библиотека, библиотека…

Брута говорил, что в Цитадели тоже есть библиотека. Он даже описал ее, так что Ом примерно знал, что искать.

Внутри должна быть по меньшей мере одна книжка.

Мирные переговоры проходили не слишком успешно.

— Вы напали на нас! — утверждал Ворбис.

— Я бы назвал это обороной на упреждение, — возразил тиран. — Мы видели, что произошло с Истанзией, Бетреком и Ушистаном.

— Они познали истину Ома!

— Ага, — согласился тиран. — Видимо, в итоге они ее все-таки познали.

— И сейчас являются достойными членами Империи.

— Ну да, — снова согласился тиран, — в этом мы не сомневаемся, но предпочитаем вспоминать их такими, какими они были. Перед тем как вы послали им свои письма, заковывающие разум людей в кандалы.

— Это направило их на правильный путь, — изрек Ворбис.

— Кандальные Письма, — промолвил тиран. — Кандальные Письма к Эфебам. Забудьте Ваших Богов. Будьте Покорны. Учитесь Бояться. Не хватало только нам, проснувшись как-то утром, обнаружить на своей лужайке перед домом пятьдесят тысяч вооруженных легионеров.

Ворбис откинулся назад.

— Но чего вы боитесь? — спросил он. — Здесь, в вашей пустыне, с вашими… богами? Глубоко в душе вы должны осознавать, что ваши боги изменчивы, как барханы, и…

— О да, — кивнул тиран. — Это мы осознаем. И это говорит только в их пользу. О барханах нам известно все. Тогда как ваш Бог — это скала, а о скалах нам тоже все известно.

Ом ковылял по булыжной мостовой, стараясь держаться в тени, насколько это было возможно.

Сплошные тенистые дворики… У входа в очередной такой дворик бог остановился и прислушался.

До него донеслись голоса. Вернее, один голос, вздорный и визгливый, который с легкостью перекрывал крики конкурентов.

То был голос философа Дидактилоса.

Несмотря на то, что этот человек стал наиболее цитируемым и популярным философом всех времен, уважением у своих коллег Дидактилос Эфебский не пользовался. Они считали, что он сделан из другого материала. Он недостаточно часто принимал ванну, вернее, если говорить другими словами, не принимал ее никогда. И философствовал он совсем не о том, о чем нужно. И интересовался он неправильными темами. Опасными темами. Других философов больше занимали вопросы: «Истина — это красота, или красота — это истина?» или «Каким образом наблюдатель влияет на окружающую его действительность?» В то время как Дидактилос пытался решить знаменитую философскую головоломку, выражалась которая примерно следующим образом: «Да, но если честно, зачем все это, я серьезно — зачем?!»

Его учение представляло собой смесь трех знаменитых школ: циников, стоиков и эпикурейцев, и он суммировал все три учения в своей знаменитой речи: «Этим уродам ни на йоту нельзя верить, и с этим ничего не поделаешь, поэтому давай выпьем. Мне двойную, если ты угощаешь. Спасибо. И пакетик орешков. Ее левая ягодица почти открыта, говоришь? Тогда два пакетика!»

Особо известны принадлежащие его перу «Размышления»:

«Это все тот же чудной старый мир. Но смех — вот основа всего. И поэтому я говорю: „Нил иллегитимо карборундум“. Эксперты всего не знают. Или не позволяй этим гадам тебя сожрать. Тем не менее где бы мы оказались, если бы были одинаковыми?»

Ом двинулся на голос и в результате выполз из-за угла, оказавшись во внутреннем дворике.

У дальней стены стояла огромная бочка. Рядом валялся всякий мусор: разбитые амфоры из-под вина, обглоданные кости. Пара дощатых пристроек с покатыми крышами должна была создавать впечатление жилища. Это впечатление закрепляла надпись, сделанная мелом на доске, что была приколочена к стене сразу над бочкой.

Она гласила:

ДИДАКТИЛОС и Плимянник

Философы-практологи

Оспорить Можно Все

«Мы Думаем За Вас»

Посли 6 часов вечера — спецрасценки.

Свежые Аксиомы Каждый День

Перед бочкой маленький мужчина, облаченный в тогу, которая была белой примерно тогда же, когда все континенты представляли собой единое целое, пинал ногами человечка, съежившегося на земле.

— Ленивый мерзавец!

Юноша попытался сесть.

— Дядя, честно…

— Стоило отвернуться на полчаса, как ты заснул прямо на работе!

— На какой работе? У нас никого не было после того крестьянина, господина Пилоксия, что пришел на прошлой неделе, и…

— Откуда ты знаешь? А ты откуда это знаешь? Пока ты тут храпел, куча людей, нуждающихся в персональной философии, могла пройти мимо!

— …И то он расплатился с нами какими-то маслинами.

— Да, и я выручу за них хорошие деньги!

— Дядя, они все гнилые.

— Чепуха! Раньше ты утверждал, что они зеленые!

— Ну да, а должны быть черными.

Голова черепашки моталась из стороны в сторону, как у зрителя, наблюдающего за теннисным матчем.

Юноша наконец поднялся с земли.

— Сегодня утром заходила госпожа Двуось, — сказал он. — Заявила, что пословица, которую ты придумал для нее на прошлой неделе, перестала работать.

Дидактилос задумчиво почесал голову.

— Какая именно?

— Ты придумал для нее «Перед рассветом всегда темней всего».

— Не вижу здесь никакой ошибки. Чертовски хорошая философская фраза.

— А она заявила, что лучше себя от нее не почувствовала. Как бы то ни было, всю ночь ее мучила больная нога, поэтому она глаз не сомкнула. Ну и решила проверить, как оно, перед рассветом. Так вот, сразу перед рассветом оказалось вполне приемлемо, ничего не темно, поэтому она пришла сказать тебе, что пословица не соответствует истине. И нога ее по-прежнему отмирает. Но я предложил ей выбрать на замену что-нибудь другое. Она взяла «Смех все лечит».

Дидактилос немного повеселел.

— Эту втюрил, да?

— Сказала, что попробует эту, и дала целого вяленого кальмара. А еще сказала, что мне бы не помешало получше питаться.

— Правда? Ты делаешь успехи. Значит, об обеде можно не беспокоиться. Вот видишь, Бедн, я же говорил, что все у нас получится.

— Я бы не назвал одного вяленого кальмара и коробку липких маслин хорошим доходом, о учитель. Мы здесь уже две недели философствуем.

— За изречение для того сапожника, старика Гриллоса, мы получили целых три обола.

— Ничего мы не получили, он вернул изречение. Жене не понравилась расцветка.

— И ты вернул ему деньги?

— Да.

— Что, все?

— Да.

— Не стоило это делать. Слова же изнашиваются, надо было хоть что-то себе оставить. И что это было за изречение?

— «Мудрая ворона знает, куда идет верблюд».

— Я много трудился над этим изречением.

— Он сказал, что не понимает его смысла.

— А я ничего не понимаю в сапожном деле, но могу же определить, какие сандалии хорошие, а какие — нет.

Ом заморгал единственным глазом. Потом присмотрелся к формам мыслей находившихся перед ним людей.

Форма мыслей Бедна, который, судя по всему, и являлся тем самым «плимянником», была нормальной, хотя и переполненной окружностями и углами. Но мысли Дидактилоса пузырились и сверкали, словно клубок электрических угрей в кипящей воде. Ому не приходилось видеть ничего подобного. Мыслям Бруты, чтобы встать на место, требовалась целая вечность, процесс был похож на столкновение гор. В то время как мысли Дидактилоса гонялись друг за другом со свистом. Неудивительно, что он лыс, — волосы, скорее всего, выгорели изнутри.