Откровения телевидения - Свободин А.П.

И вот, когда звучит этот необычный, протяжный, торжественный, завораживающий голос:

«О Де

-

ельвиг, Дельвиг, что

-

о награ-ада

И дел высо-оких, и стихо-ов...

Таланту что и где отра-ада

Среди злодеев и глупцов...» —

то вдруг начинает думаться: а такой ли уж «посредственный» поэт Вильгельм Кюхельбекер? Почему же этот архаичный, тяжеловатый, часто не очень складный стих долго потом звучит в ушах и вспоминается неотступно?

«Горька судьба поэтов всех племен,

Тяжеле всех судьба казнит Россию...»

Всю высокую поэзию, которая есть в этих скромных строках, Юрский сумел показать нам, ибо, любя своего героя, он с поэтическим благоговением произносит чистые и честные слова Кюхли, всею жизнью своей заплатившего за то, чтобы быть и остаться поэтом.

И когда одинокий человек в длинном арестантском халате мечется передо мной взад и вперед по тюремной камере и исторгает из себя уже не голос, но почти вопль, и все же читает стихи, читает, как заклинание, как средство от помешательства, как оружие защиты и самосознания, — я верю этому как непреложному, неопровержимому документу: да, так вот именно метался Кюхля в каземате Петропавловской крепости, закутавшись в серый безобразный халат; да, так вот и читал он этим каменным стенам свои стихи — и старался читать их красиво и звучно, как и подобает читать поэзию; и именно таким был его голос — полубезумным и музыкальным, так и застыл он на этих каменных стенах:

«Несу товарищу привет

Из той страны, где нет тиранов,

Где вечен мир, где вечный свет,

Где нет ни бури, ни туманов.

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью —

И ты, я знаю, пламенел

К отчизне чистою любовью!..»

Чем написаны эти строки?

Голой душою — сказала бы Цветаева.

Кем сделана эта поэзия? Гением или посредственным поэтом?

Это здесь неважно. Здесь другой счет.

«Петербург никогда не боялся пустоты... Московские площади не всегда можно отличить от улиц, с которыми они разнствуют только шириною, а не духом пространства. Основная единица Москвы —

дом, поэтому в Москве много тупиков и переулков. В Петербурге совсем нет тупиков, а каждый переулок стремится быть проспектом... Площади же образованы ранее улиц. Поэтому они совершенно самостоятельны, независимы от домов и улиц, их образующих. Единица Петербурга — площадь... Восстание 14 декабря было войной площадей».

В художественном произведении — в том числе и в романе Тынянова «Кюхля» — слова, фразы, эпизоды обладают способностью диффузии: они проникают друг в друга, сообщают друг другу дополнительный, глубинный, тайный, иногда неожиданный смысл. Фраза о петербургских переулках, кажущаяся на первый взгляд лишь остротой автора, обнаруживает свой скрытый драматизм. Это образ неразрешенного противоречия — противоречия, возникающего тогда, когда нечто стремится преодолеть обозначенные для него рамки. Это борение силы, вызванной к жизни новой реальностью, с мощным противодействием традиции. Такой же драматизм заключен и во всем портрете города. Дух пространства и свободы, дух площадей, дух преобразований дал Петербургу Петр — «революционная голова», как назвал его Пушкин. Те же площади с их «грозным, оцепенелым стоянием» 14 декабря решили спор в пользу «традиции» и «рамок», освященных деспотической волей того же Петра.

Спектакль «Кюхля», как и роман Тынянова, рассказывает об этой трагедии, повествуя о судьбе поэта. Но, как и роман Тынянова, это не только рассказ об общественной трагедии и личной судьбе. Это поэма о человеке, о том, что личность жива лишь тогда, когда забывает о себе, когда стремится — чем бы это ни грозило — во имя любви к людям преодолеть свои пределы...

Необходимо легкое вдохновение

С. Юрский

—

Вы успешно работаете в театре, в кинематографе, на телевидении. Считаете ли

.

Вы, что каждое из этих искусств предъявляет актеру свои, особые требования?

—

Разумеется. Хотя на первый взгляд

может показаться, что это и не так. Когда

непосвященный смотрит на соревнования

фехтовальщиков, он определяет, который

лучше, только по результату. Ему трудно

уловить стиль — слишком быстры и тонки

комбинации, слишком неуловимы движения.

Точно так же для непосвященного (зрителя

или актера) театр, кино, телевидение, эстрада — все сливается в единое понятие —

актерская игра. Оценка —

хорошо или

плохо, нравится или не нравится

.

Я подчеркиваю, что непосвященными в этом смысле

бывают не только зрители, но и актеры и

режиссеры, работающие не покладая рук в

этих театрах. На мой взгляд, работа актера

в разных видах искусства — близко лежащие, но все же различные профессии. Из одного корня, но в разные стороны. Я бы сравнил их со славянскими языками — понять с некоторым усилием можно и серба и болгарина, не изучая специально языка. Но чтобы заговорить на этом языке, нужно многое. Примениться к технике телевидения театральному актеру нетрудно, но повести за собой эту технику, заговорить на языке телевидения —

это другая профессия.

—

В чем ее существенное отличие?

—

Телевид

ение — искусство без дубля.

Кино живет дублями и их отбором, театр

живет повтором, рядовым спектаклем. На телевидении играешь единственный раз, сегодня, сейчас. Если переда

ча повторяется, тиражируется —

это чисто техническая задача. Актер на телевидении играет один раз, сразу обращаясь ко всем, к каждому. Мне кажется, что это ощущение единственности данного представления составляет одну из главных особенностей актерской работы на телевидении.

С чем это сравнить? С театральной премьерой без последующих спектаклей? Попробуйте в театре предложить актерам репетировать пьесу, заранее зная, что она пройдет один раз. Ничего не получится. Другой настрой, другое искусство.

Однажды можно показывать либо сделанное совершенно, закрепленное многогранным опытом в других видах искусства — так переносятся на телевидение готовые театральные спектакли, эстрадные номера, — либо попробовать импровизировать в этот единственный раз, вдохновившись единственностью, особой атмосферой, когда ты говоришь не со зрительным залом, а с каждым из многих отдельно.

Это, по

-

моему, и только это и есть телевидение. Передача должна отличаться от

репетиции гораздо сильнее, чем отличается генеральная в театре от премьеры.

—

Вы говорите: импровизация. Но почему?

—

Потому что должно быть соответствие

между мерой внимания зрителя и отдачей,

мощностью работы актера. Театр, эстрада,

кино —

искусства публичные. Зритель

затрачивает целый ряд усилий для того,

чтобы начать смотреть: покупает билеты,

собирается, сдает пальто и, наконец, главное — объединяется с другими зрителями в

новое и живое тело — зрительный зал.

Телевидение —

искусство личное. Путь

зрителя к телеспектаклю короток — поворот ручки настройки. Поэтому внутренний

настрой зрителя невысок. Чтобы произошел

контакт, актер не должен говорить с одним

не вполне внимательным человеком, сидящим дома, как говорят с готовой слушать

массой. Способ игры, мера подготовленности актера должны быть уравновешены с

мерой начальной заинтересованности

зрителя.

Отсюда вывод —

для меня телевидение — искусство эскизное, допускающее гораздо больше импровизации в момент представления, чем кино и театр. В этом привлекательность, в этом своеобразие.