В любой гадости ищи свои радости - Штаний Люба

удавалось уговорить родителей отпустить меня куда-нибудь в её компании. Тогда мы ехали на

шашлыки, турбазу или на дачу к кому-нибудь из Ленкиных многочисленных друзей.

Шумные компании неизменно принимали меня с распростёртыми объятьями. И по сей день сестра

ассоциируется у меня с громким смехом, запахом леса, жаренного мяса и непрекращающейся

жизнерадостной суетой и многолюдством.

Народ сыпал шутками на тему появления в компании ещё одной Ленки, ориентируясь на внешнее

сходство. Обе примерно одного роста, светло-русые, с неброскими мягкими чертами и неприметно-

голубыми глазами, мы и вправду были очень похожи. Только вот разница становилась очевидна

буквально через полчаса-час.

Ленка летала туда-сюда или болтала с людьми, светясь энтузиазмом уверенного в себе человека, а

я как-то незаметно забивалась в уголок и только слушала счастливо улыбаясь.

Попытки вовлечь и меня в процесс, как правило, проваливались. Нет, я не отмалчивалась и не

строила кислых рож. Болтала, шутила, резала помидоры тупым ножом и кокетничала с парнями, с

удовольствием принимая их знаки внимания.

Только как-то само собой получалось, что через некоторое время снова оказывалась в уголке и

одиночестве. Наверное, мне нравилось наблюдать за суетой и кипением жизни со стороны. Так уж

вышло, что привыкла я именно к этому.

С сестрой у нас разница почти в десять лет. Своё детство она провела под знаком

самостоятельности. Если верить рассказам, родители усердно работали и дома практически не

бывали. Учёба, друзья и прочие радости проходили мимо их внимания.

Впрочем, это вовсе не означало пренебрежения дочками. Насколько помню я сама, были и

совместные выходные в парках, и книжки по вечерам. Разница только в том, что завтраки и обеды не

ставились под нос, а извлекались из холодильника, да беды и неудачи мы делили на двоих с Леной.

К тому времени, как здоровье вынудило родителей изменить ритм и образ жизни, сестре было

девятнадцать, а мне десять лет. Так как она уже училась в институте в другом городе, я оказалась

единственным имевшимся в наличии ребёнком.

Сначала за моё воспитание взялась матушка, вкладывая в это дело все нерастраченные силы и

навыки руководящего работника. Где-то через год отец перенёс инсульт. Слава богу, всё обошлось

лёгким испугом и папа, уволившись, присоединился к супруге. Пристальная и неусыпная забота обо

мне стала для родителей заменой работе.

В школу меня водили за ручку. Матушка возглавила родительский комитет. Даже подавать

документы в институт я ездила с отцом. В том, что училась в собственном городе, а не в соседнем,

как Ленка, виновата я сама.

Вольной жизни хлебнуть хотелось, но заявить об этом не хватило духу. Препятствовать родители не

стали бы, прямо, по крайней мере. Но что бы я стала делать, окажись кто-то из них или оба сразу в

больнице?

Когда я озвучила название института, мама так откровенно обрадовалась, что сомнений в верности

предположений не осталось. Отец был сдержанней, но с таким энтузиазмом взялся за организацию

праздничного ужина... В итоге и студенческие годы я провела под неусыпным контролем.

Вот и получилось, что внешне похожие почти как близняшки, мы с сестрой благодаря разному

воспитанию, выросли абсолютно разными. Ленка была намного увереннее и самостоятельнее.

Несмотря на некоторую мечтательность, присущую и мне, она стала убеждённой материалисткой и

легко решала любые проблемы, возникающие на пути. Я же засела дома, компенсируя недостаток

реальных проблем выдуманными, и читала, читала, читала...

Хотя нет, была ещё одна ‘радость’ помимо книг, эдакий скрытый протест: из каждой поездки с

сестрой, из каждой книги, из случайно засвидетельстованой вечеринки или ссоры я приносила

домой... слова и образы. Мне казалось, эти фразочки и сочные обороты приближают меня саму к той,

яркой и красочной жизни, бьющей ключом за нашим порогом.

Родители этого увлечения не одобряли, но сделать ничего не могли. Я ж не мат собирала!

Выражения вроде ‘уховёртка бесцветная’ или ‘Завернись ужом на кипятильнике’ сложно отнести к

нецензурной лексике, но и громогласно осудить. Например, сейчас мне очень хотелось ‘слиться с

грязью, став компостом’.

Когда сверху донеслось характерное сопение горбуна, я мрачно сверлила взглядом жижу, в которой

сидела. Отзываться на осторожные призывы не хотелось, слишком уж унизительно оказалось моё

теперешнее положение. Но и другого выхода я не видела. Разве только и вправду сгнить и ‘слиться’ с

грязью.

Ехидно фыркнув в лицо собственной гордости, я жалобно заржала, выдавая своё

месторасположение. Вскоре в сетке ветвей, как в раме, появилось радужное в прямом, но отнюдь не в

переносном смысле, лицо Алехандро.

– Нда... – прохрипел он, обозревая копытный комок грязи, уныло дёргающий ушами. – Задала ты

мне задачку... Ладно, жди здесь, а я за верёвкой.

Да уж, мозговитый зомбик попался! ‘Жди здесь’! А у меня есть варианты? Если бы были, стала бы

попой вонючую жижу греть. Остаётся только надеяться, что у антиглейдовского представителя хватит

мозгов вытаскивать меня не за шею.

Правда, если вспомнить сколько раз он меня своей удавкой чуть было на тот свет не отправил,

перспектива превратиться в ужа или скунса становиться почти желанной. Эх...

Когда полосатая мордуленция Алехандро снова появилась в переплетенье ветвей, весёлое

утреннее солнышко сменилось серой хмарью наползающих с запада облаков. Я уже прикидывала

насколько весело мне будет, если сейчас конкретно ливанёт.

Нет, конечно, и в таком раскладе можно найти нечто приятное. Например: хороший дождь выполнит

функцию душа и смоет с моей шкуры всю ту липкую пакость, которая, практически сроднилась со

мной, будто жвачка с раскалённым паяльником.

С другой стороны, если яму зальёт, у меня появятся все шансы стать первой известной лошадью-

русалкой. Угу. Или кобылой-утопленницей, что куда более вероятно.

Терзаемая мрачными предчувствиями, я от души обрадовалась появлению горбуна. По крайней

мере, для меня его перекошенная физиономия почти сравнялась по привлекательности с Джонни

Депом и Бредом Питом вместе взятыми и возведёнными в четвёртую степень. Если так дальше

пойдёт, я даже белёсых червячков деловито копошащихся в язвах уродца полюблю всем сердцем!

Червячкам не повезло. Через полчаса любование спутником, сравнимое с нежностью качественной

шпатлёвки, сменилось глухим раздражением лысого шарпея, побывавшего в зарослях борщевника.

Верёвка, принесённая Алехандро, оказалась слишком тонкой, чтобы уцепиться за неё зубами и

слишком короткой, чтобы устроить нечто вроде сетки и вытащить меня волоком. Хотя, откровенно

говоря, учитывая разницу в габаритах и степень сыпучести и скользучести краёв ямы, последнее

представлялось затруднительным в любом случае. Что он, муравей что ли, или сухонькая бабулька,

чтобы тяжесть, вдесятеро превосходящую его по весу, тащить?

В итоге, когда это разлагающееся недоразумение додумалось-таки перекинуть верёвку через

нависающую над ямой толстую ветку и спрыгнуть вниз, притягивая её, я уже была готова землю,

ставшую мокрым тюремщиком, буквально жрать.

В принципе, под влиянием рулад, старательно выводимых желудком, жрать я готова была не только

землю, но и практически всё, что по ней бегает, прыгает и ползает. Лишь бы термически обработанное

и не горбун. А если с хлебушком да с солью...

Алехандро, не без опаски косясь на обозлённую и утробно порыкивающую меня, потянул за верёвку.

Я вытянув шею ухватилась чуть выше того места, где сомкнулись бирюзовые ладони и попыталась

внести свою лепту в собственное же спасение. Если опустить часть ствола достаточно низко, можно

будет попробовать ухватиться за него зубами и тогда... Господи, лишь бы верёвка не оборвалась!

Не оборвалась. Видно, где-то когда-то мы основательно нагрешили, если нам столько ‘счастья’

привалило. Верёвка цела целёхонька рухнула нам на головы, вместе с внушительным куском дерева,

на которое мы так рассчитывали.

От неожиданности и тяжести комля, долбанувшего промеж глаз, я с визгом полетала в грязь. Фонтан

вонючих липких капель взметнулся к небу, но прежде чем он обрушился вниз, добавив прелести моей

неземной красе и седины той моей части, что являлась рьяным поборником гигиены, под моей попой

раздался протяжный полустон-полурык.

Ох ты ж, стринги люминесцентные мне на череп! Я на Алехандро приземлилась! Пригорбунилась в

смысле. Упс... А ведь ещё и причервячилась, приязвилась и ещё бог знает причеголась! Мама! А у

меня в том районе самые ценные и ранимые области организма!!!