Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

На следующее после нашего возвращения утро в нашем доме внезапно появилась разъяренная Эмилия Шмидт и предупредила, что при повторении подобных выходок она нас обоих сдаст в гестапо. А вскоре после ее ухода пришел Семен Борисович. Разговор был серьезный, он говорил о возможных последствиях, учил молчать о происшедшем, а в конце сказал, чтобы угроз Эмилии не боялись, она никогда ничего плохого не сделает.

Мы и в самом деле замкнулись. То ли переживали неудачу, то ли испугались. На улице старались не бывать, с друзьями почти не общались, а когда встречались — они ни о чем не спрашивали, явно обходя молчанием наше загадочное исчезновение, а затем такое же загадочное появление. Только Юра Писклов при встрече со смехом называл нас партизанами.

Лето и осень 1943 года

Дальнейшие события развивались стремительно. Вообще 1943 год был не похожим на предыдущий. Немцы бежали полным ходом, как они писали в своих сводках — выравнивали линию фронта. В город наехало множество всякого войска, а с ними те, кто бежал от нашей армии: фольксдойче, полиция и прочие, замаравшие себя сотрудничеством с оккупантами.

В наших кварталах улиц Кирова, Чернышевского, Бассейной и Дачной разместилась какая-то часть зенитной артиллерии. Новшеством было их подчеркнуто вежливое отношение к населению и работавшим у них нашим военнопленным. Военнопленные заготавливали топливо, перемещаясь без конвоя, но из осторожности нескольких человек держали в заложниках. Своей уверенностью эти пленные не были похожи на своих собратьев 1941–1942 годов. При встречах они не таясь радостно сообщали, что немцев гонят во всю.

Не знаю какому из прибежавших с востока фольксдойче понравился наш дом, но стали докучать полицаи, предлагавшие немедленно его покинуть. После двух или трех таких приходов мы собрали все, что могли унести втроем, и ушли. Кто-то из маминых знакомых посоветовал и дал адрес. Так мы очутились на ул. Свердлова, 37, на углу с ул. Кооперативной.

Двухкомнатная квартира на 2-м этаже двухэтажного дома стала нашим прибежищем до самого освобождения. Нашими соседями была учительница Мария Григорьевна и ее сын Юра, мой ровесник. Ее старший сын, черноморский моряк, воевал, и от него, что было обычным в то время, никаких вестей не было.

Вторым соседом был Вадим Благун, живший в том же дворе, в соседнем доме. Его отец, бывший военный инженер, соорудил в Аптекарской балке мастерскую, где делал ухнали — гвозди для подков — и продавал их крестьянам за продукты. Подрабатывали у него и мы, дворовые мальчишки.

Еще одними соседями, любимцами всего двора, были братья Слава и Коля Мартыненко и их маленькая сестренка Оленька, жившие одни. Их мама умерла еще до войны, а отец — работник пожарной охраны — ушел на фронт, затем оказался в партизанском отряде на Черниговщине. В 42-м он появился дома, кто-то его предал, но когда за ним пришли, ему удалось уйти. С тех пор Славу, он был старшим, ему было лет 17, периодически забирали в полицию и били, потом отпускали, и он подолгу отлеживался дома, харкая кровью. Ребят этих поддерживал весь двор, делились всем, что имели. Они вместе со всеми встретили наших, а потом в 48-м мама мне написала, что Слава умер…

Из того периода запомнилось два интересных события, о которых стоит рассказать: первое — со слов Вадима.

…На бульваре напротив дома, где сейчас техническая библиотека по ул. Кооперативной, отца Вадима встретили два словацких офицера и напросились в гости. С собой они принесли какое-то угощение, выпивку, кофе и пр. Выпив и хорошо закусив, расслабившись, попивая настоящий кофе, спросили у хозяина, не знает ли он, где поблизости находятся партизаны. Хозяин же, наконец поняв цель визита, испугался до такой степени, что стал заикаться. Гости убеждали его в искренности своих намерений, как могли, клялись, что они не провокаторы и еще несколько раз повторили свой вопрос. Убедившись, что ответа им не получить, задали последний: «Как можете вы, еще не старый мужчина, не только не защищать воюющую Родину, но и не знать, кто и где ее защищает?» По слухам, этой же ночью рота словацких солдат исчезла в неизвестном направлении. Говорили, что они ушли к партизанам в Крым.

Второе событие коснулось нас непосредственно. Примерно в середине августа к маме на улице, на той же Кооперативной, подошли два парня и попросили их спрятать, представившись военнопленными, бежавшими из воинской части, располагавшейся в помещении пожарной охраны. Я не знаю почему, но мама им поверила сразу и привела в дом. Во всем чувствовалось, что немцам уже не до провокаций подобного рода и этим мама, очевидно, и руководствовалась.

Оба парня были среднего роста, крепыши. Один из села в районе Лозовой, второй — из Саратовской области. Имен и фамилий их я не помню. Поместили их на чердаке, и раз в сутки я лазил туда, принося скудную еду и воду. Через месяц их обнаружила на чердаке наша соседка Мария Григорьевна и со слезами предъявила нам претензию, что не сказали ей, плакала и говорила, что она тоже вправе помогать пленным, тем более нам известно, где ее старший сын. Но время было такое, что и доверять, и подставлять под удар было одинаково опасно.

Досидели на нашем чердаке оба парня почти до освобождения города. Дней за десять, когда по городу забегали шайки калмыков и казаков, стали выгонять людей на запад и жечь дома, мы отвели их на Базарную и спрятали в глубоком подвале знакомых нашей соседки.

После освобождения, пройдя все проверки, они опять были на фронте и прислали оттуда письмо с глубокой благодарностью за оказанную им помощь.

Из Саратовской области прислали письмо родители и жена одного из парней, сердечно благодарили, приглашали приехать и еще очень много теплых слов. Из Лозовского района тоже пришло письмо, но другого содержания: жена второго, как могла, ругала маму за то, что она, пользуясь войной, хотела отбить у нее мужа и еще массу пакостных излияний.

А закончилась эта история так. В 1965 г. на Лагерном рынке мама покупала мясо у колхозника и вдруг он спросил не знает ли она его. Мама узнала его сразу, но ответила, что видит впервые. Рядом с продавцом стояла женщина, очевидно жена, автор «благодарственного» послания.

В начале лета того же 43-го маму устроили на хлебозавод № 5, который выпекал хлеб для вермахта. Там была мастерская, где латали и шили мешки для муки и нужны были швеи со своими швейными машинками. Хлебозавод располагался на ул. Володарского, где сейчас Управление «Днепрогаз».

Руководил всем предприятием большой, толстый фельдфебель, все рабочие были гражданские немцы, в основном пожилые. Помогал по хозяйству фельдфебелю наш немец, или фольксдойче, Герман, парень лет около 30, ходивший подчеркнуто аккуратно в советской военной форме с петлицами, на которых остались не выгоревшими места от двух квадратиков и танковой эмблемы. К нашим людям относился очень хорошо, с немцами вел себя независимо и не заискивал.