Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

Тогда же, 27 октября 1943 года, мы, дождавшись темноты, тепло попрощались с разведчиками и ушли со старшиной в Соленое. Перед рассветом нас посадили в попутную машину и рано утром мы были дома.

Так закончились два с лишним длинных года жизни в оккупации и два очень коротких дня после освобождения.

В городе начиналась новая жизнь. На улицах появилось много народа, ходили без страха, не оглядываясь. Если встречались военные патрули, не надо было прятаться, а при контактах с военными всегда с их стороны чувствовалось очень теплое участие в наших недавних переживаниях и бедах. Именно этого нам не хватало долгие два года и два месяца.

Через город непрерывно шли войска, в основном пехота и легкая артиллерия. Появлялись ночью или утром, маскировались, а ночью опять уходили. Канонада удалялась от города все дальше и дальше, а вскоре и вовсе затихла.

Начали быстро строить переправы через Днепр — одну у железнодорожного моста, а вторую, более капитальную, хоть и деревянную, на том месте, где сейчас «новый» мост. Под началом наших саперов работало много пленных немцев, которых охраняли пленные румыны. Смотреть на такое сочетание было приятно и смешно.

Объявили о наборе в школу, ближайшую от нас, на Кооперативной, напротив пожарного депо. Начались занятия, длившиеся не больше недели, т. к. пришли саперы и сказали, что будут искать мины. После этого решили в здании школы разместить военный госпиталь, а нас переселить в другое место, но, я уже на занятия не вернулся и стал с саперами ходить искать мины.

7 ноября в парке им. Чкалова состоялся общегородской митинг, посвященный 26-й годовщине Октябрьской революции и освобождению города от немецко-фашистских оккупантов. Собралось очень много народа, большинство пожилого возраста и детей. Люди были возбуждены и многие плакали. А на трибуне стояли военные, в основном генералы, и несколько гражданских. Выступающие говорили о победах Красной Армии, о том, что немцев прогнали окончательно, и будут гнать до самого Берлина, что сейчас надо восстанавливать разрушенное фашистами, чтобы помочь армии, но никто ничего не сказал о 1941 годе, о том, что же произошло тогда. Как же мы все попали в оккупацию? Почти каждый выступающий начинал с того, что враг коварен и напал неожиданно. А так хотелось услышать что-то убедительное и понять, каким образом 70 миллионов человек попали в рабство, хоть я и не знал тогда, что много лет еще буду писать в анкетах строки: «Проживал на оккупированной территории с 25.08.41 по 25.10.43 в г. Днепропетровске вместе с матерью и братом. Именно «проживал», а не «был брошен». Не знал я тогда, сколько горьких пилюль придется проглотить мне за это «проживание».

Сразу после праздника началась регистрация населения. Ее проводили работники НКВД, офицеры и сержанты, которые разместились недалеко от нашего дома, на углу улиц Полевой и Свердлова. Приходили туда семьями со всеми сохранившимися документами.

Нас опрашивал пожилой старший сержант, очень добрый и вежливый. Задавал вопросы, записывал ответы, заполнял какие-то бланки. Когда записывал мой возраст — засомневался и не поверил, но я был вписан в мамин паспорт. Метрического свидетельства у меня не было. Его украл из нашей квартиры вместе с какими-то вещами наш сосед зимой 1942 г., когда мы были в Сурско-Литовском, а потом, забравшись к Евгении Карловне и, обокрав ее, «нечаянно уронил» это свидетельство в ее квартире. Был, конечно, большой скандал, но соседи подтвердили, что нас не было в городе.

Старший сержант выписал мне справку, заменяющую свидетельство с пометкой «подлежат уточнению», с которой я и дожил до того, когда попал в армию.

Помимо добрых советов он рекомендовал вернуться на прежнее место жительства, чтобы не иметь неприятностей с теми, кто будет возвращаться из эвакуации. Мы и сами уже делали попытку вернуться, но в нашем доме разместили какой-то узел связи и он был опутан проводами, как паутиной. Дом этот до войны был ведомственный и принадлежал КЭЧ Днепропетровского гарнизона. Как ни странно, но КЭЧ уже работала. Какой-то капитан объяснил маме, что поселить нас в прежнюю квартиру не может и обещал помочь. И действительно, дней через десять он передал нам ордер на квартиру № 2 по улице Кирова, 19, куда мы незамедлительно и перебрались.

Квартира состояла из двух больших комнат и маленькой — не то подсобки, не то кухни, в которой мы и поселились, так как всю квартиру отопить было просто нечем. Отсюда я ушел «в люди»: уехал в Херсонскую школу юнг, потом в армию. Вернулся, учился в институте, уезжал в Златоуст, опять вернулся и прожил там до 1964 года, а мама — до самого конца жизни.

В этот же период отца Вадима призвали на военную службу. Вернули ему довоенное звание инженер-майора и послали в саперную часть, которая строила переправы, восстанавливала мост и железнодорожный вокзал. Через него рекомендация генерала попала в военкомат, но там велели подождать до организации соответствующих отделов. И только во второй половине декабря пришел Вадим и принес повестку с указанием даты и времени нашего прибытия в военкомат.

Встретил нас там симпатичный молодой майор, долго беседовал с нами, заполнял анкеты и учетные карточки, приклеивая наши фотографии. Вложив все в большой конверт, который передал нам вместе с проездными документами и направлением в Харьковское суворовское училище, временно расположенное в Чугуеве. Кроме того, он дал маленький талончик с печатью и велел зайти с ним в продсклад, где кладовщик, к нашему радостному изумлению, выдал нам полторы буханки хлеба, большую банку американской тушенки, пакетик чая и кулечек сахара.

Казалось, что же здесь такого? Дали проездные документы и снабдили едой на дорогу, но нет: это все потому, что у нас есть Родина, которой мы нужны и которая проявляет о нас заботу, несмотря ни на какие трудности. Так мы думали тогда, толком не зная, что такое суворовское училище; представляя себя его воспитанниками, офицерами и еще бог знает кем, бросились на вокзал за билетами, где при поддержке огромной очереди получили их и на следующий же день отправились в Харьков.

До Чугуева добрались лишь поздно ночью и отыскав училище, располагавшееся в здании, напоминавшем монастырь, постучали в дверь, которая тут же открылась и нас встретили пожилой солдат с винтовкой и сержант с красной повязкой дежурного на рукаве и пистолетом на боку. Оставив нас с солдатом, сержант, взяв конверт с документами, удалился и вернулся с дежурным по училищу капитаном, который представился преподавателем и тут же начал решать, куда нас определить до утра. Тем временем солдат налил из стоявшего на топящейся плите чайника по кружке чая и дал по куску хлеба. Уставшие и замерзшие, мы в одно мгновение расправились с суворовским угощением, и тут же сержант отвел нас в караульное помещение, определил на свободные нары в каком-то закоулке и велел спать.