Геракл - Антонио Дионис

Как, эта лань принадлежит богине? — встрепенулся Эврисфей, отдергивая руку и пряча кисть за спиной.

Ну, конечно! — невинно округлил глаза герой. — Она сама так сказала!

Эврисфей перетрусил — его затея зашла слишком далеко. Одно дело послать на погибель сына Алкмены — и совсем иное навлечь на себя гнев грозной Артемиды- охотницы. Рассказывают, что всякого, на кого падет немилость богини, она пригвождает к стволу векового дуба золотыми стрелами. Но умирать даже от золотого оружия Эврисфей пока не собирался.

Уберите ее отсюда! — завизжал царь, размахивая руками.

Лань вздрогнула и подскочила в испуге. Неожиданный крик рассердил животное. Лань подпрыгнула еще раз, целясь крепким копытом в визжащего Эврисфея.

Геракл потянул к себе веревку, усмиряя взбесившееся животное. Лань тут же охотно подбежала к охотнику, словно к своему хозяину.

Эврисфей приоткрыл один глаз, сквозь пальцы поглядывая, не целится ли в него круглое копыто. Лань терлась мордой о бедро Геракла.

Эврисфей оправил одежды, поерзав, уселся на троне, пытаясь придать своему облику величественный вид. Под хохот собравшихся, видевших испуг царя, это было трудновато.

Пришлось спешно ретироваться.

Эй, — окликнул Геракл, — лань прикажете привести к себе в покои, чтобы в одиночестве, где не помешают глупые соглядатаи насладиться сокровищем Артемиды?

Напоминание о богине только придало царю скорости.

Убери ее с глаз долой! Что б я ее больше не видел! — крикнул Эврисфей напоследок.

Геракл невозмутимо под одобрительные возгласы толпы покинул дворец. Лань собачонкой следовала рядом.

Слушай, — остановил Иолай, трогая Геракла за плечо, — а что мы с ней будем делать?!

Гераклу не приходило в голову, что лань, — хоть и принадлежащая богине, все же обычное животное, которое надо кормить, водить к водопою, чистить. Нужен был хлевчик или хотя бы загородка, чтобы можно было привязывать животное на ночь. А тут еще городские собаки, пораженные невиданным чудом, лающей сворой устремились вслед за героями.

Геракл остановился. Поскреб в затылке, переводя взгляд с лани на Иолая.

Да, история! — хмыкнул Геракл.

Все испытания, выпавшие на его долю, те, что пришлось перенести и те козни, что в будущем непременно будет строить двуличный Эврисфей показались песчинкой в песчаной горе по сравнению с проблемой, куда конкретно девать лань хотя бы до утра.

А давай отпустим ее, и дело с концом, — предложил более практичный Иолай.

Мысль была не лишена смысла. Приятели обсудили и с облегчением привязали лань к повозке лесоруба, направлявшегося в Аркадские горы, взяв слово вернуть лань на родные просторы.

Лесоруб сдержал слово, хотя и опасливо косился на чудо-лань. Животное, почуяв запах знакомых пастбищ, упиралось и било землю копытом. Лесоруб, нестарый мужчина, рискнувший предпринять это дальнее путешествие в неведомые места в поисках пропитания для своей многочисленной семьи, достигнув сумрачной чащи, всполошился.

Темной стеной вставал лес. Шумел, тая неведомую угрозу. Лесоруб наспех развязал узел на шее лани и подтолкнул животное:

Иди-иди себе!

А сам, развернув повозку, опрометью кинулся обратно из этих диких мест, дивясь рассказам бывалых лесорубов, что это лучшее место в горах.

Лучшее-то оно лучшее, но я буду пить воду, заедая хлебом, чем останусь тут хоть на минуту! — бормотал лесоруб, подгоняя, как умел, свою тощую клячонку.

Когда он из-за плеча обернулся, среди ветвей в последний раз мелькнула тень лани и исчезла.

А лань, сделав на всякий случай круг, миновала чащобу и устремилась по едва заметной тропе, не различимой и самому опытному оку.

Лес благоухал летними запахами, цветами, умытой росою землей. Лань далеко обошла заснеженные перевалы и горы, которыми уводила охотников прежде. Теперь ее путь лежал в светлую ореховую рощицу через дубняк. Вековые дубы окружали зеленую веселую поляну, где на рассвете такая сладкая трава. Но теперь было не до того. В несколько прыжков лань преодолела открытое пространство. Еще раз запутала след и поднырнула под низко переплетенные ветви орешника.

Там, смешной и одинокий, истосковавшись по матери, спал детеныш лани. Он был неуклюжий и некрасивый. И рогов, ни золотых, ни каких-нибудь вообще, у глупыша не было. Но он был для матери дороже и прекраснее всех сокровищ.

Вот ты и вернулась! — с улыбкой взирала Артемида с небес на свою любимицу.

Но мешать счастливому семейству не стала. Этот детеныш был у лани первенцем. И она, повинуясь инстинкту, со старательной неумелостью пыталась заботиться о малыше, порой допекая своей заботой. Детеныш был желтенький, словно топленое молоко. Его удивленные глаза смотрели на мир с мутноватой заинтересованностью. Он блаженно вытягивал шею, пока материнский шершавый язычок, лаская, вылизывал слипшуюся шерстку, больше похожую на пух.

Лань испытывала еще большее блаженство, обмывая, лаская и толкая сынишку. Тот зачмокал губами, ткнулся носом матери в брюхо, отыскивая сладкий родной запах. Захватил губами тугой сосок и счастливо зажмурился, напитываясь материнским молоком. А лань, пока ее сын кормился, чутко вслушивалась в покойную жизнь леса, стрижа ушами при намеке на шорох.

Чудесная лань могла позволить себе подшутить над охотниками и даже дать себя поймать, когда она была одна.

Но рисковать первенцем лань не смогла бы, даже угрожай что-либо ее жизни. Ее и так мучала совесть, что пришлось на полдня и ночь покинуть малыша в одиночестве, повинуясь приказу Артемиды. Но, хотя богиня и обещала присмотреть за детенышем, только увидев мирно спящего малыша, лань-мать успокоилась.

То-то бы удивился и разозлился Геракл, узнай он, что стал жертвой невинного розыгрыша!

Лань провела языком по мордочке сына:

Так бы и поймал бы он меня, если б я этого не захотела!

ЧЕТВЕРТЫЙ ПОДВИГ

У горы Эриманф

Щедрая осень с улыбкой смотрит на землю. Хоть солнце висит над горизонтом ниже, чем летом — жарче горят земные краски. Желтеют спелостью поля. А даже черная пашня говорит о людском труде — перепаханные жирные пласты отдохнут за короткую зиму; вновь весной падет на землю семя, чтобы прорасти нежной зеленью. А придет час — одарит пашня человека дарами.

Убран виноград. Сладкий виноградный дух плодов и ягод стоит над селениями. То и дело искрится смех юных дев — то в медных чанах, высоко поднимая колени и забрав одежды, топчут виноградные кисти девушки, а потом наливают молодое вино в глиняные амфоры, заливая горловину растопленным воском.

Но невеселы крестьяне, что поселились у подножия Эриманфской горы. Пусты их амбары. Пауки ткут свою паутину в сухих сосудах — не пить крестьянам зимою сладких вин и напитков.

Повадился на крестьянские поля и огороды огромный вепрь: сколько не выслеживали его охотники, каких сторожей не выставляли в дозор крестьяне. К утру на месте посадок чернели безобразные раны, а растения были подрыты и выдраны с корнем, ссыхая на развороченной земле. Находили следы копыт, видели многолетние стволы деревьев, обезображенные чудовищными клыками. Но, как не старались, не могли поймать хитрого вепря.

Что за напасть! — горевали крестьяне, видя, как гибнет труд ранней весны и тяжелого лета. — Видно, зимой нам с семьями придется побираться в поисках пропитания!

Попадись мне эта скотина, — грозились самые смелые, — с живого содрал бы шкуру!

Но вепрь был хитер и осторожен, безобразничая по ночам только там, где не было сторожей, а сытые псы ловили мух.

Все видели, как вепрь не раз скрывался в густых зарослях, окружавших подножие горы. С собаками и факелами охотники многократно обшаривали пещеру. Никто не заметил, как вепрь, открыто протрусив к пещере, сворачивал в боковой туннель. Туннель шел глубоко под гору, где плескалась жидкая грязь. Наевшийся вепрь плюхался в мутную жижу и блаженствовал, слыша, как где-то наверху его поносят глупые люди. Маленькие красные глазки, заплывшие жиром, светились злобным пламенем. Довольное рохканье отражали своды пещерки — тут вепрь чувствовал себя в безнаказанной безопасности.

Наконец, проделки жирной твари жителям надоели. Они решили обратиться за помощью к царю Эврисфею. Выбрали в гонцы самого говорливого, и тот отправился в путь.

Царь Эврисфей наслаждался пышною трапезой, когда воины доложили о прибытии крестьянина с каким-то ходатайством, но упрямец непременно желает видеть царя.

Ну, пусть войдет! — сытость делала царя снисходительным.

Воины, подталкивая перепуганного посланника древками копий, впихнули малого в залу, где с приближенными пировал царь. От смачных запахов и многочисленной снеди у крестьянина, проделавшего неблизкий путь, в животе заурчало.