Последняя торпеда Рейха. Подводные асы не сдаются! - Вильгельм Шульц

«Чкалов» попытался действовать нахрапом: просто покинул залив и направился в открытое море. «Уэймут» преградил ему путь. «Чкалов» был готов идти на таран. «Уэймут» был готов открыть огонь. После коротких переговоров по радио оба корабля еще потратили некоторое время на взаимные визиты парламентеров. Русский капитан заявил, что сам он открывать огня не намерен, но если будет допущен хоть намек на какую-то провокацию — он немедленно отвечает, и отвечает адекватно.

Так закончился первый этап противостояния. Каждый из кораблей запросил инструкции. Ленинград в отличие от обычных сопливых «не поддаваться ни на какие провокации» отбил: «Используйте все средства, какие у вас есть!» На такое даже сам командир «Чкалова» не рассчитывал. «Война? Опять?» Но приказ есть приказ. Будем мочить, как делали это наши деды при Гангуте и Синопе. Только вот уж что-то очень далековато от Кронштадта и Севастополя.

Но форсить и держать марку это одно, а на «Чкалове» полно новобранцев, и стрельбы у них не самое сильное место. Немцы пообещали, если что, помочь укомплектовать расчеты опытными артиллеристами. Так прошли еще полсуток. «Высокий» уже был на устойчивом приеме. У него 2 четырехствольных торпедных аппарата. Англичане не предпринимали никаких действий еще почти сутки.

Противник тянет резину, а значит, сам не готов. Долгие переговоры — это удел слабых. Сильные в них не нуждаются — они просто приходят и берут, что им надо.

К 14:00 следующего дня с «Чкалова» заметили одинокий катер аргентинских пограничников, следовавший в Ушуайю. Вопреки ожиданиям он никак не отреагировал на корабли-нарушители.

Спустя 35 минут с «Уэймута» были выпущены первые снаряды. Это был предупредительный выстрел. Залп лег с недолетом. Это было давление на психику. В ответ «Чкалов» ответил всеми 12 стволами. Тоже с недолетом, но ответ был более чем красноречив. Будем драться. Насмерть! Никогда в истории морских сражений русские и британцы не сходились друг против друга. Англия предпочитала действовать чужими руками. Но то, что русские, если их загнать в угол, способны действовать, как маньяки, Холлбрук был хорошо осведомлен. В его планы это никак не входило. Хотя калибры у русских меньше, но скорострельность выше, командир демонстрирует решительность и, значит, как минимум тяжело повредить «Уэймут» они в состоянии. Буксировать его отсюда — то еще удовольствие.

Патовая ситуация продолжилась.

Но время работало на англичан. Из Порта-Стенли ходу двое суток. Можно рассчитывать на помощь эскадры. У русских же поблизости только «Высокий».

Ночью Карлевитц, тайком от «болгарина», начал работы по подъему ящиков — их доставляли на берег и увозили на грузовике в неизвестном направлении. Грузовик не включал фар, так, чтобы его было невозможно засечь с воды. Люди Карлевитца работали четко. Ящики поднимали из отсеков, грузили в рыболовную сеть и ботиком транспортировали к берегу. В место, куда мог подъехать грузовик. Пришлось сделать несколько ходок. Пока русские с британцами разбираются — груз нужно спрятать.

Оставлять его под водой больше не безопасно.

— Вы — счастливчик, герр Кальвадес, — улыбаясь заявил Густаво. — Вы пользуетесь успехом у женщин. Те, кто хорошо знаком с фрау Солер, считают ее первостатейной стервой, а у вас так быстро получилось с ней поладить. Вы знаете какой-то секрет?

— Видите ли, Густаво, — отвечал после небольшой паузы Ройтер, уж какова Анна в жизни, ему рассказывать не надо, — мне кажется, все это пустое. Успех у женщин… Не понимаю что это. Либо вы встречаетесь взглядом, и вы уже все знаете, что произойдет и как, и тогда это происходит помимо вашей воли. Просто происходит. Делаете вы что-то для этого или нет, либо не происходит уже никогда…

— То есть вы не верите в долгие осады?

— Мне не нравится военная терминология, любовь — это не война. На войне есть победители и побежденные, а кто победитель на этом поле боя? Если уж пытаться как-то сравнивать, то скорее любовь — это минное поле, — он чуть было не сказал «минная банка», но удержался. — Идешь, и вдруг «бах!». Мина никогда не взрывается дважды. И никто не знает, кому она предназначена.

— Может быть, оно и так… Но эта мина — золотая, уверяю вас. Так что вы и вправду везунчик — знаете даже, на какой мине подорваться.

— Как дела у Хайди? — Ройтеру не нравились эти разговоры, и он попытался изменить тему. — Как успехи в Университете?

— Я рад, что она уехала, — задумчиво протянул Густаво. — Я понимаю, большой город, соблазны и все такое, но лучше ей быть там, чем здесь. Мне кажется, в ближайшее время в этих краях будет очень неспокойно.

— Что вы имеете в виду? Бандитов?

Густаво кивнул.

— И их тоже…

Если в округе и были какие-то бандиты, то уже давно зарыты где-нибудь подальше в степи и завалены камнями.

А ведь не так уж и плохо все складывается. Не этого ли ты хотел, все спокойно и просто. Вы вместе. Бизнес развивается, деньги делают деньги, на спокойную жизнь добропорядочного бюргера вам с Анной хватит, а потом наступит момент, когда ты спокойно себе умрешь на белых простынях в спальне какой-нибудь виллы в Барилоче или на побережье. Ты все имеешь, чего хотел. Разве нет? Ты шел во флот, чтобы показать ей, на что ты способен. Ты был хорошим моряком, хорошим командиром, не пора ли тебе, дорогой, в отставку? Такие вопросы себе задавал Ройтер и понимал, что ответ на них у него уже есть. Он не тот Ройтер, что был 10 лет назад, когда он отвечал лишь за себя и больше ни за кого. Он не на службе у фюрера, где можно просто так вот взять и сказать «до свидания!» — будьте добры мне пенсию. Нет, те люди, которые ему поверили, которые шли за ним, рискуя жизнью и безгранично веря ему, шли за ним еще и потому, что были убеждены — пока он жив, он их не предаст, пока он жив — каждый из них будет иметь миску супа и медицинскую помощь, погибших похоронят с почестями, для раненых найдутся врачи и лекарства. Он их единственная надежда и гарантия того, что они рано или поздно вернутся домой, и вернутся домой не как побитые псы, а как победители. Их жены и дети снова смогут гордиться ими, их родители получат на старости лет их заботу, пускай даже, если им останется совсем немного времени, но это не имеет значения. Имеет значение путь и конечная точка этого пути.

Анна, ради которой так много было сделано всего: ошибок, подвигов, озарений, глупостей — вдруг стала тем препятствием, которое он не мог преодолеть. Его жизнь, которую он понимал как «жизнь во имя нее», разрывалась с его жизнью с ней. Это были две части одного целого, и они не были единым целым. Анна — мечта и миф должна была быть принесена в жертву живой Анне и Ади из плоти и крови. Но мало того, вместе с этим мифом приходилось принести в жертву будущее, жизнь и, возможно, честь полутора сотен человек, потерять перед ними лицо, стать предателем. И этого он сделать не мог. И как объяснить это Анне, которая, при всей ее взбалмошности и свободолюбии, хотела того же самого, чего и обычная крестьянка в провинции Санта-Крус, то есть обыденного бытового комфорта и мужского плеча, он не знал.

Глава 17

На изломе

В мирное время сыновья погребают отцов, а на войне отцы — сыновей.

(Балтика. Банка Штольпе. 1953 год)

— Это последний! — торжественно объявил Лапшин. Лебедка выуживала из пучины последний, 25-й, ящик, покрытый ракушками и водорослями. Он пролежал в трюмах «Вильгельма Густлова» больше 8 лет. Насколько то, что было в нем, еще могло работать?

Вода стекала с ящика мощным потоком, наконец, иссякла, и стрела лебедки повернулась над палубой.

— Можно брать курс на Кронштадт! — обратился Лапшин к Унтерхорсту.

Тот, как всегда, был абсолютно невозмутим и безэмоционален. Как механический робот. Он лишь едва заметно кивнул. Дверь радиорубки громко хлопнула. Металл по металлу. И еще некоторое время вибрировала, как камертон. Функ делал знаки капитану. Наверное, что-то случилось. Если он так беспокоится.

Унтерхорст сдержанно поклонился Лапшину и прыгнул на трап, ведущий к рубке.

— Герр труппфюрер! — шептал, запинаясь, Функ. — Только что Москва сообщила. Там переворот, по подозрению в шпионаже в пользу Англии арестован Берия…

— Gut! — только и сказал Унтерхорст и, ни слова больше не говоря, вышел из радиорубки и проследовал на мостик.

— Машина полный ход! — резко обрубил он в коммуникатор.

Под кормой судна забурлила вода, оно тронулось и с ускорением заскользило по ультрамарину Балтики.

— Что случилось? — вбежал на мостик обескураженный Лапшин.

— Извините, герр оберст, но обстоятельства складываются таким образом, что нам совершенно необходимо уйти из территориальных вод Польши.

— Что? Как? Почему?

— Я могу вам объяснить только после того, как мы сделаем это. А пока, будьте добры, сдайте оружие.