Колымские тетради - Варлам Шаламов

Я сказанье нашей эры

Я сказанье нашей эрыДля потомков сберегу.Долотом скребу в пещереНа скалистом берегу.

Тяжело, должно быть, бремяГероических баллад,Залетевших в наше время,Время болей и утрат.

На заброшенных гробницахВысекаю письмена,Запишу на память птицамДаты, сроки, имена.

Мне подсказывают чайки,Куропатки голосят,Две сибирских белых лайки,Трое синеньких лисят.

И, моргая красным глазом,Над плечом сопит сова.Умиляется рассказу,Разобрав мои слова.

Наклонись к листу березы

Наклонись к листу березыИ тайком прочти,Что на нем чертили грозыПо пути.

Ветры яростно трепали,Пачкая в пыли.Листьям завтра быть в опалеУ земли.

Завтра снег просеют в сито.И осколки льдаЛягут зеркалом разбитымУ пруда.

О какой жалею доле?Чья это рукаСжала горло мне до боли,Как тоска?

С моей тоской, сугубо личной

С моей тоской, сугубо личной,Ищу напрасно у резца,У мастерства поры античнойДля подражанья образца.

Античность — это только схема,Сто тысяч раз одно и то ж.И не вместит больную темуЕе безжизненный чертеж.

И не живет в ее канонахЗемная смертная тоска,И даже скорбь ЛаокоонаЛенива и неглубока.

Архитектуры украшенье,Деталь дорических колонн —Людских надежд, людских крушенийЧуждающийся Аполлон.

Лишь достоверностью страданьяВ красноречивой немотеСпособно быть живым преданьеИ путь указывать мечте.

Слабеют краски и тона

Слабеют краски и тона,Слабеет стих.И жизнь, что прожита до дна,Видна, как миг.

И некогда цветить узор,Держать размер,Ведь старой проповеди с горВелик пример.

Мы дорожим с тобою тайнами

Мы дорожим с тобою тайнами,В одно собранье их поставяС такими сагами и дайнами,Которых мы забыть не вправе.

Ведь мне с годами это тождествоДо умопомраченья ясно.Казалось, нам дождаться дождикаИ все в слезах его погаснет.

Но нет, оно — пожара заревоНад нашей жизнью запылавшей,Пока еще не разбазарено,Затоптано, как лист опавший.

Вдыхаю каждой порой кожи

Вдыхаю каждой порой кожиВ лесной тиши предгрозовойВсе, что сейчас назвать не можетНикто — ни мертвый, ни живой.

И то, что так недостижимо,Что не удержано в руке,Подчас проходит рядом, мимо,Зеленой зыбью на реке.

Мир сам себе — талант и гений,Ведущий нас на поводу,И ритма тех его смятенийНам не дано иметь в виду.

Ведь это все — одни отписки:Баркасы, льдины, облака, —Все то, что без большого рискаБросает нам его рука.

Я жизни маленькая веха

Я жизни маленькая веха,Метелка, всаженная в снег,Я голос, потерявший эхоВ метельный, леденящий век.

С горластым бытом в перепалке,Мне не случалось никогдаЗубрить природу по шпаргалке —И в этом вся моя беда.

Меня мороз дирал по коже,И потому в своей судьбеЯ все придирчивей и строжеИ к нашим близким, и к себе…

Где жизнь? Хоть шелестом листа

Где жизнь? Хоть шелестом листаПроговорилась бы она.Но за спиною — пустота,Но за спиною — тишина.

И страшно мне шагнуть вперед,Шагнуть, как в яму, в черный лес,Где память за руку беретИ — нет небес.

Луне, быть может, непонятно

Луне, быть может, непонятноЛюдское робкое житье,И ей, пожалуй, неприятно,Что так глазеют на нее

Сегодня, кажется, недаром,Не понапрасну, не зазряХрипеть приходится гитарамВ чертополохе пустыря.

Но все же, плечи расправляя,Покорный сердца прямоте,Шагну назад из двери раяВ передрассветной темноте.

Шагну туда, где боль и жалость,Чужая жалость, может быть.С моей давно перемешалась,И только так могу я жить.

Сырая сумрачная мгла

Сырая сумрачная мгла —Убежище от века.Ведь человеку тяжелаНебесная опека.

Он скрыт от неба и землиБлистательным туманом,Его на отдых привели,И легче стало ранам.

Ему и сердце не сосетИзвестный червь сомнений.Он душу вывернул на ледБез всяких затруднений.

И он рассвета подождет,Пока огнем вишневымРассвет туманы подожжет,Сожжет в лесу сосновом.

И он рассмотрит ясно то,Что ночью так стонало,Когда не мог помочь никто,Чтоб сердце замолчало.

А после неба синева —Прогал в вершинах сосен —Подскажет новые словаИ новые вопросы.

Вот так и живем мы, не зная

Вот так и живем мы, не зная,Что в небе родятся снега,Что летняя слякоть земнаяДо ужаса нам дорога.

Но, первой сентябрьской метелиЯвлением потрясены,Мы прыгаем утром с постели,В подушке забыв свои сны.

И смотрим, как свежую новость,Гравюру мороза в окне,Резную блестящую повестьО нашем сегодняшнем дне,

Где нет проторенных и гладких,Знакомых, вчерашних путей,Где все истоптала вприсядкуПлясавшая ночью метель.

Взъерошенная синицаСтучит в ледяное окно.Ей надо и жить, и кормиться,Клевать золотое пшено…

Дождя, как книги, слышен шелест

Дождя, как книги, слышен шелестВ садовой вымокшей тиши.Сырой землей затянет щели,Сухие трещины души.

Такие явятся травинкиИ удивят здоровьем сад,В лице которых ни кровинкиНе видно было час назад.

Ч го в угол загнано жарою,Кому под солнцем жизни нет,Что крылось грязною корою,Умылось и идет на свет.

Дорожкой сада вперегонки,Из всех сараев и закутВприпрыжку гадкие утенкиИ даже Золушки бегут.

Кивает мокрой головоюЛюбой из встречных тополей,И сад как будто больше вдвое,Шумнее, ярче и светлей.

Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая

Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая,Прожитая запалом, второпях.Я изнемог, ее изображаяВ моих неясных, путаных стихах.

Пускай внутри, за гипсом этой маски,Подвижные скрываются чертыЧерты лица естественной окраски,Окраски застыдившейся мечты.

Все наши клятвы, жалобы и вздохи,Как мало в них мы видим своего,Они — дары счастливейшей эпохи,Прошедшего столетья колдовство.

А что же мы оставили потомству,Что наши дети примут как свое —Уловки лжи и кодекс вероломства,Трусливое житье-бытье.

Я не скажу, я не раскрою тайны,Не обнажу закрытого лица,Которое поистине случайноНе стало ликом — ликом мертвеца.

Полька-бабочка

Пресловутый туз бубновый,Номерочек жестяной,Оскорбительной обновойПрикрепляют за спиной.

Золотые стонут трубыСредь серебряного льда,Музыкантов стынут губыОт мороза и стыда.

Рвутся факелов лохмотья,Брызжет в черный снег огонь.Слабый духом, слабый плотьюКровью кашляет в ладонь.

Тот герой, кто крепок телом,А душою слабоват,Тут же кается несмело,В чем и не был виноват.

Ну а тот, кто крепок духом,Вынес ужас ледяной,Тот улавливает ухомСмысл мелодии двойной.

И, от грохота и шумаОтведя усталый взгляд,Смотрит он во мглу угрюмоИ разгадывает ад.

Лед[46]