Долгая дорога домой - Александр Афанасьев

И тот, кто приезжает сюда в первый раз, – поначалу ему здесь все кажется красивым и величественным, что-то вроде вылазки в горы в экстремальных условиях, горного курорта. Но все это – до первого обстрела и до первого британца, погибшего на твоих глазах. В отличие от того, что писали досужие журналисты из желтой прессы, здесь гибло не так-то много британцев, если разобраться, все-таки долгие годы войны научили тех, кто здесь служит, принимать меры предосторожности, защищаться от ударов и наносить свои. Но каждый погибший британец – это погибший британец, еще один сын туманного Альбиона, убитый в далеком краю дикарями, и каждая такая потеря была настоящей, еще одной каплей крови из жил империи. Когда ты это осознавал, у тебя начиналась вторая стадия привыкания – депрессия. Опытные командиры хорошо знали, когда она начинается, и всегда приставляли сержантов и унтер-офицеров присматривать за новичками, потому что в такой ситуации можно наделать глупостей и даже покончить с собой. Депрессия –это когда тебе все не так и все раздражает, и невинная подколка в столовке может перерасти в жестокую драку, в том числе и со своим лучшим другом. Ты не понимаешь, зачем ты здесь, и зачем здесь все, кто тебя окружает, и какого черта вообще здесь происходит. Но служба идет – патрулирование, рейды, обстрелы, засады, – и тогда в тебе просыпается ненависть, ты готов залить весь этот мир, грязный, опасный и жестокий, напалмом, отомстить за жестокость еще большей жестокостью. Каждый афганец, встретившийся тебе на пути, виноват в том, что происходит с тобой, он и никто другой. Убей его, убей остальных – и все это кончится, и ты вырвешься из этого ада, из этой грязи и вернешься в нормальную жизнь. Офицеры-подонки, а такие есть в любой армии, подмечают, когда у человека это состояние – и посылают его в таком состоянии на опасные задания, потому что в таком состоянии солдат пойдет и не будет жалеть ни себя, ни других, он останется за пулеметом, когда все отступили, и будет выкашивать озверевших духов, пока пуля не прервет его жизненный путь. Порядочные офицеры, наоборот, стараются держать солдат в таком состоянии подальше от передовой.

Но если ты выжил до сих пор – ты приобретаешь, как ни крути, боевой опыт, опыт, оплаченный потом, слезами, а иногда и кровью. Ты уже знаешь – как идти в колонне, чтобы не подорваться, как реагировать при обстреле, как вести себя при зачистке, чтобы не нарваться на гранату и растяжку. Ты становишься профессионалом, и тебе уже на все наплевать. Ты с кривой усмешкой выслушиваешь слова командира о родине, о долге, о чести – и идешь дальше воевать. Потому что нет больше для тебя ни родины, ни долга, ни чести, а есть вон та горушка, с которой обожает постреливать снайпер, и с этим надо что-то делать. Есть колонна, которую надо протащить ущельем, и желательно без потерь. Есть пацаны во взводе, которых надо вернуть домой живыми. Есть война, в которой ты участвуешь и не задаешь никаких вопросов. Вот и все, что у тебя остается к этому моменту.

Принц Николас молча выслушал старого волка из САС. Потом они долго сидели бок о бок и молчали...

– И какая у меня стадия, сэр? – наконец спросил принц.

МакКлюр усмехнулся:

– Это ты мне скажи, капрал.

Принц снова долго молчал. Потом начал говорить – и горечь, которая была в каждом его слове, заставила содрогнуться даже старого сасовца.

– Знаете, сэр, мне в детстве родители уделяли мало внимания, и я был очень одиноким. Конечно, у меня было сколько угодно нянек и воспитателей, но это все не то. Все не то... Я брал книгу у бабушки в библиотеке, чаще всего брал сам, ни у кого не спрашивая совета, садился где-нибудь, чтобы никто мне не мешал, и читал. Так получалось, что больше всего мне нравились книги о войне. И о приключениях. Я читал про колонизацию Африки. Про речную войну[49]. Я читал про Крымскую кампанию – «Вперед, кавалерия, вперед, долиной смертной тени»[50]. Мне нравилось читать про войну, я мечтал стать военным и воевать, нести свет угрюмым племенам и все такое. Глупо, да, сэр? Но это так. Я думал, что все будет не так, как сейчас. Что мы будем пытаться что-то сделать и изменить что-то к лучшему. В конечном итоге мы всегда что-то меняли к лучшему на тех землях, где мы были. А здесь мы – просто воюем. Да, сэр – просто воюем.

МакКлюр мог бы сказать, что мы воюем не просто так, мы воюем за торжество наших идеалов и за то, чтобы эта земля стала нашей. Но майор тянул здесь четвертую свою ходку и знал, что эта земля никогда не будет им принадлежать, и не стоит на это надеяться. И идеалов здесь никаких нет, а есть какая-то мобильная реактивная установка, которая обстреливает аэродром третий раз за неделю и которую никак не удается подловить. И есть укрепленный район, который восстановили после прошлогоднего налета и в который опять надо наведаться. Вот и все, что есть на этой маленькой, грязной и бессмысленной войне.

И еще он не сказал принцу про пятую и последнюю стадию. Пятая и последняя стадия – это когда тебе повезло не нарваться на пулю снайпера или мину на дороге, ты возвращаешься домой – и все вокруг кажутся тебе врагами. Сытые, наглые хари на Пикадилли, обстряпывающие здесь свои делишки, пока мы там... Цветные сны по ночам – вспышка фугасного разрыва на дороге, красный шелк маковых полей, разрезающие ночь трассеры. Волной накатывающая ненависть – и ты всеми силами стараешься держать себя в руках, а у кого-то это не получается, и скамья королевского суда ждет их. Со многими – Афганистан остается навсегда.

– Пойдемте, Ваше Высочество – поднялся МакКлюр и по привычке осмотрелся по сторонам – отбой уже сыграли.

1 июля 2002 года

Афганистан, Кабул

Операция «Литой свинец»

Оперативное время ноль часов двадцать пять минут

Первое июля этого года приходилось на понедельник. В странах, где не почитают Коран и где живут неверные, начало рабочей недели – день тяжелый. В Афганистане – самый разгар рабочей недели, ее середина. Выходной день здесь пятница, джума.

Рабочий день в Кабуле, как и во всех других городах Востока, начинался рано. Работали здесь с шести, с семи утра, но хазарейцы со своими телегами встали еще раньше. Не было еще и пяти, а пустые ночные улицы кабульской столицы вдруг разом наполнились стуком сандалий, скрипом колес, криками. До шести часов, пока улицы свободны и людей на них почти нет, надо успеть развезти по дуканам товар, развезти воду по домам – да мало ли что надо сделать в большом городе. Потом, в шесть – движение на улицах начинается – не протолкнешься. Бывают, конечно, и места, где тихо, никакого движения нет.

Вот одним из таких мест был район Вазирабад. Это самая окраина города, по дороге к Кабульскому аэропорту. Место глухое и тихое, малозастроенное – разве что дорога на аэропорт оживляет его. Но дорога эта тупиковая, аэропортом и заканчивается, это тебе не Дехкепак, от которого ведет дорога на Термез и дальше в Россию, и не Шахшахид, откуда начинается дорога на Джелалабад, Пешавар и дальше в Индию. В Вазирабаде в основном стоят тихие частные виллы, вокруг них – высокие ограды из бетонных плит, дорога – земляная, даже щебнем не засыпанная, в рытвинах и ухабах. Никому не было дела до того, что происходит за этими стенами. Полиция и нукеры Гази-шаха тоже сюда почти не совались.

Одно из самых больших зданий в этом районе находилось вдалеке от дороги и последним в ряду зданий, дальше была только голая земля и запретная зона британской военной базы в аэропорту. Два этажа, обязательная ограда, колючая проволока поверху – оно и понятно, воры... Воры – настоящий бич Кабула, здесь нет уважения к чужой собственности, потому что уважение к чужой собственности начинается с власти. Если власть и ее представители уважают чужую собственность, то этого следует требовать и от ее подданных, если же власть нагло и бесцеремонно грабит подданных, прикрываясь фиговым листком закона – о каком уважении к чужой собственности может идти речь? Как могут не быть ворами подданные, если первый вор – король?

На этой вилле всегда было тихо....

Примерно в шесть тридцать по местному времени открылись ворота, и из-за ограды в проулок один за другим выехали два американских армейских внедорожника «Интернэшнл-10[51]», модель «кэрри-олл», вези все, в тыловых частях распространена не меньше, чем в передовых – «Хаммер». Внедорожники направились на трассу, ведущую в центр города.

В одном из них ехал, привычно раскуривая утреннюю кубинскую небольшую сигару, Доктор. Его все так и называли Доктор, по имени не называли. Возможно потому, что от врачебной практики он был отстранен много лет назад, и тем, кто работал с ним, просто не хотелось лишнего напоминания о том, что они работают с шарлатаном и садистом. А может – еще почему. Доктор не нуждался в имени, потому что зло безлико и безымянно. Как сказано в Библии? Сатана безобразен. Не безобрАзен, а безОбразен. Без образа.