Роман и повести - Сергей Баруздин

«Мессеры» скрылись, и мы бросились на дорогу. Приподняли шофера, долго трясли его, пока Саша не произнес:

— Смотрите, голова!

Две пули прошли через голову. Шофер был мертв. Мы отнесли его в сторону от дороги, положили на мокрую траву. И слева, и справа от нас, и по другую сторону шоссейки тоже несли кого-то.

— Глаза бы ему закрыть, — неуверенно сказал Саша. — Говорят, пятачками надо.

— Я так…

Веки покойника были еще теплые, и когда я опустил их, минуту придерживая пальцами, из его глаз — застывших и удивленных — показались слезы.

…Так было у отца. Тогда, восемнадцатого октября сорок первого. Мы уже подъезжали к Москве. Вот! Вот сейчас! Сейчас мы доберемся до первого же госпиталя, и все будет хорошо. Это близко, совсем близко. Шофер санитарной машины говорит: у завода Войкова.

Кажется, мы проезжали мост через Окружную железную дорогу. Отец молчал в забытьи и вдруг захрипел. Потом тяжело вздохнул, и словно что-то оборвалось в нем. Он присвистнул и открыл, широко открыл глаза.

— Папа! Папа! — Я тормошил его и умолял. — Папа…

Машина остановилась у ворот госпиталя.

— Как? — Ко мне заглянул шофер.

И без моих слов все понял.

Через минуту спросил:

— Куда поедем? Сюда? Или прямо домой? Ведь ты москвич?

— Домой.

Я назвал адрес. Мы поехали, и отец все время так и лежал, как умер, с открытыми глазами.

Возле нашего дома шофер посоветовал:

— Глаза закрой ему. А то нехорошо, да и испугать можно. Кто-нибудь у вас дома-то есть?..

Было темно. Я на ощупь закрыл отцу глаза и почувствовал, что пальцы мои стали мокрыми. Мокрыми от последних, уже холодных его слез…

Мы стояли теперь за Вислой — на Завислянском, или Сандомирском плацдарме, как его по-разному называли офицеры. Может быть, если бы я участвовал во взятии этого плацдарма или хотя бы видел его на карте, я представлял бы себе его размеры и понимал смысл существования этого плацдарма, да и цену тех человеческих жертв, которые были отданы за его взятие и удержание. Деревни, городки, поля, холмы, саженые леса, всюду, где мы оказывались, были усеяны могилами наших солдат и офицеров — одиночными и братскими, поименованными и безымянными. Но я не участвовал во взятии плацдарма, а карты, которые видел (без карт мы не работали), ничего не говорили мне: это были карты тех малых кусочков плацдарма, где нам приходилось работать. И, к слову сказать, очень старые, неточные карты.

Карты кляли все: майор Катонин, и старший лейтенант Буньков, и командир нашего взвода лейтенант Соколов — длинный, выше меня на голову, лохматый, мужчина в очках, в прошлом учитель из Орла. Он, немного странный и непонятный, все больше нравился мне.

— Все карты путают эти карты! — ворчал Соколов.

На картах значилась довольно развитая опорная артиллерийская сеть: обилие геодезических пунктов со сложными и простыми сигналами, пирамидами и вехами, надстройками и турами. А на деле их не было. И наоборот, на картах вовсе не значились многие дороги, селения, реки, костелы, водокачки и другие естественные ориентиры, существовавшие на местности.

Первые дни нашей работы были несколько странными. Может быть, так казалось нам — солдатам, не искушенным в общих замыслах командования. Мы тянули теодолитные ходы вблизи передовой, но, как только напарывались на немцев, сматывали удочки и перебирались на соседний участок, где повторялось все сначала.

Лейтенант Соколов нервничал, ворчал, лохматил и без того лохматую голову и заглазно ругал штаб дивизиона за то, что он разбросал батареи и взводы по всему передку.

— В бирюльки играем, — говорил он Бунькову. — Пока корпуса нет, хоть свой дивизион привязать как следует. А потом начнется горячка.

Я знал, о каком корпусе идет речь. Артиллерийский корпус прорыва, которому мы приданы, остался пока за Вислой на переформировке. В политотделе одной из дивизий этого корпуса и работала Наташа.

Корпус должен подтянуться на плацдарм вот-вот. И сейчас действительно самое бы время привязать пункты и посты своего дивизиона. Без точных координат расположения дивизиона мы не сможем потом начать привязку огневых позиций и наблюдательных пунктов артиллерии, без них не начнут работу батареи звуковой разведки, взводы оптической разведки и фоторазведки.

— Все понимаю, Миша, — отвечал комбат Соколову, — но пойми и ты, лохматая голова, ведь Катонин до сих пор не знает будущей дислокации артиллерии. Какой смысл привязывать дивизион, когда боевой порядок наверняка изменится? А ребят надо приучать к делу.

— Вы, конечно, стратеги со своим Катониным, — не сдавался комвзвода, — а я учитель, педагог. Мне жалко ребят. Занимаются бессмыслицей, да еще рискуют зря. Воевать еще не начали, а трех человек потеряли там, по дороге. Глупо, если мы еще кого-то недосчитаемся, лазая по передку. И с точки зрения педагогической это чепуха. Люди должны знать, что занимаются делом, тем более это вам не Гороховецкие лагеря.

— Допустим. Тут ты прав, — соглашался Буньков. — Поедем вместе к майору, поговорим?

— Я не поеду, ты знаешь, — сказал Соколов. — Поговори сам. Лучше уж зря привязать боевой порядок дивизиона, чем воздух привязывать. А может, окажется, что и не зря.

У офицеров были какие-то свои, непонятные нам взаимоотношения. Я знал, что Буньков и Соколов дружат, дружат несколько ершисто, ревностно придираясь порой друг к другу по всякому поводу и без поводов, но что произошло между Соколовым и командиром дивизиона, я не знал. Иначе Соколов не сказал бы, что не поедет к майору Катонину. Видно, у него есть на это причина, и Буньков не только знает о ней, а и сочувствует Соколову.

И все же, кажется, разговор Соколова с Буньковым дошел до майора. На следующий день Соколов, повеселевший и даже, как нам показалось, аккуратнее причесанный, сообщил, чтоб мы собирались:

— Поедем на ЦС первой БЗР.

Через час наш взвод был уже в районе расположения центральной станции первой батареи звуковой разведки. Звукачи разместились прямо в поле, на окраине небольшой деревушки Подлесье. Время было позднее, и лейтенант приказал ложиться спать:

— Занимайте вот эти крайние домишки, а завтра с рассветом за работу.

Мы с Сашей и Володей попали в довольно грязную хату.

— Можно?

Полусонный хозяин прибавил огня в бледно горевшей коптилке и молча показал нам на пол. Мы осмотрелись. На печи спали двое ребят. Прямо из комнат вела крутая лестница. Видимо, на чердак. В единственной комнате не было даже кровати. Сам хозяин спал, кажется, на лавке — возле окон. Там была расстелена перина с куцей подушкой и видавшее виды тряпичное одеяло.

— А жена где? Жинка? — спросил Володя, когда хозяин вернулся откуда-то из сеней с охапкой соломы. — Матка их? — пояснил он, показывая на печку.

В отличие от нас с Сашей, Володя свободно обращался с поляками. И разговаривать с ними не стеснялся, и пожурить, если приходилось за что, и просто дружески похлопать по плечу: мол, давай, давай, пан, поворачивайся!

— Нима жинка, нима! — Хозяин развел руками и поспешно расстелил на полу солому.

В комнате было прохладно. Мы легли на солому как были, в шинелях, не раздеваясь. Только ремни сняли с подсумками. Через несколько минут в хату зашел Соколов с сопровождавшим его Макакой:

— Ну, как устроились? Всё в порядке?

— Всё в порядке, товарищ лейтенант, — доложил Володя.

— Ну отдыхайте.

Они вышли, а мы с ребятами еще долго крутились на жестком полу, еле прикрытом чахлой соломой. Ожидание настоящего дела, видимо, мешало уснуть, и хотя мы и словом не обмолвились о завтрашнем дне, думали, наверно, об одном и том же. Наконец Володя уснул. Посапывали на печке и хозяйские дети. Лишь под хозяином скрипела лавка. Он ворочался и часто вздыхал.

— А бедно они живут, — шепнул мне Саша. — Вот и заграница!

Я уже, кажется, задремал, как вдруг услышал чей-то истошный крик и два выстрела чуть ли не над ухом.

Когда мы с Сашей вскочили, схватив карабины, Володя уже остановил одного немца у двери. Второй дал по нас очередь, свалился с лестницы чердака, уронил автомат и теперь лежал у меня в ногах, испуганно подняв руки.

— Третий фриц удрал! В дверь шмыгнул! — кричал Володя, снимая с растрепанного немца автомат. — А ну давай сюда! Стрелял, сволочь! Давай! Тебе говорят! Ребята, того надо догнать…

Саша бросился на улицу, где раздавались выстрелы.

— Что случилось? — В хату ворвались Соколов и Макака.

Вскоре вернулся и Саша.

— Удрал, — признался Саша. — Темень всюду…

Володя объяснил Соколову, как он увидел спускавшихся с чердака немцев и как один из них успел выбежать в дверь.

— Ну что, гады! — зло бросил Соколов лопотавшим что-то немцам, затем посмотрел на топтавшегося за нашими спинами хозяина: — А ты хорош! Фашистов прячешь и молчишь!