Мы носим лица людей - Тори Ру

бег или другие тренировки и физические упражнения. Думаешь, почему я такой стройный и красивый?.. – Макс замедляет шаг и напряженно вглядывается в заросшую деревьями местность по правую руку от нас. – А там что? Погост?

Я растерянно киваю и прибавляю шаг, но Макс ловит меня за рукав дождевика и с подозрением всматривается в мое лицо:

– Твоя мама… там?

– Угу, – киваю.

Я ни с кем не хочу это обсуждать.

– Давно ты у нее была? – выпытывает Макс, и я бросаю на него злой взгляд.

– Я ни разу у нее не была! Доволен? – Лучшая защита – нападение, и я нападаю. – Что ты теперь обо мне думаешь?!

– Ты просто боишься признаться, что тебе небезразлично, потому что иначе тебе будет больно. Вот что я думаю. – Макс без лишних раздумий поворачивает направо – к огромным кованым воротам на входе.

– Думаешь, мне слабо? – подтявкиваю я и бегу следом.

– Тебе определенно слабо! Тебе удобнее оставаться маленькой одинокой девочкой, хотя теперь это уже ни фига не так! – не оборачиваясь, бросает Макс. – Пришло время окончательно перейти на светлую сторону силы, Даня!

* * *

– Сюда. А теперь направо. Видишь? – Я указываю на огромный памятник из мрамора. – Вон она…

В носу свербит, а на грудь давит тяжелый камень, он мешает мне дышать. Макс берет мою руку в свою и решительно ступает на засыпанную щебнем дорожку. Стараюсь не смотреть далеко вперед, фиксирую взгляд на его синей толстовке под прозрачной пленкой дождевика. Ноги будто по колено вязнут в земле, упорно заплетаются и не хотят идти, воздух со свистом застревает в сжатом спазмом горле, глаза дерет, как от хлорки, что хранится у бабушки в ванной…

Макс усаживает меня на установленную у памятника скамейку, подходит к портрету моей мамы и ладонью стирает капли с холодного гладкого камня.

– Здравствуйте, тетя Катя! – Он приземляется на скамейку рядом со мной. – А я вас помню. Я – Максим, однажды вы приезжали к бабушке и подарили мне розового слона. Я знал, что вы не моя мама, но очень хотел, чтобы вы ею были… Перед сном вы спели мне песенку про дорогу добра, которая мне так понравилась, что я потом нашел ее и разучил. Да и вообще вы были клевой!

Какое-то время Макс молчит, а я судорожными движениями стираю с щек слезы. Душу разрывает на части, и чтобы не завыть, я до боли закусываю губу, поднимаю голову и смотрю в низкое серое небо с клочьями туч.

Макс бережно сохранил крупицы воспоминаний о моей маме, а я старалась о ней забыть, и это у меня почти получилось. Почти…

Он просовывает ладони под капюшон дождевика, поправляет шапочку, придвигается ближе ко мне и обнимает.

– Даня тоже пришла сказать, что очень вас любит! – продолжает Макс дрогнувшим голосом. – Она помнит о вас, скучает и тоскует, просто не подает вида. Она тоже клевая! И я ее очень люблю.

В глазах рябит, по лицу устремляются бешеные потоки слез.

– Я тоже его люблю, – тихо говорю я. – Все хорошо. Слышишь, мам? У меня все хорошо…

Из просвета в сплошь мутном небе на нас – меня, Макса и портрет мамы – вдруг падает яркий солнечный луч, озаряя заплаканную скорбную местность ярким теплым светом. Капли дождя на траве, мраморе, блестящих дождевиках начинают сиять, а в небе над нашими головами расцветает радуга.

Мы пораженно смотрим в синие глаза друг друга, и Макс в священном трепете шепчет:

– Она тебя слышит. И всегда слышала…

Глава 37

Остаток пути мы ржем, как ненормальные, потому что выдумали игру: победителем становится тот, кто сильнее приложит соперника дланью по заднице.

Весьма обидный удар по своей пятой точке я уже пропустила, теперь наконец подошла очередь отдуваться и Максу.

Я размахиваюсь и почти слышу, как от моего разящего удара раздается звонкий шлепок, чувствую, как немеет рука, и Макс отлетает на метр вперед, но ладонь лишь со свистом рассекает пустоту – в последний миг брат вероломно отпрыгивает в сторону, резко срывается с места и убегает, показывая мне средний палец.

– Ах ты ж! – ору я и пускаюсь вдогонку.

На бегу я задыхаюсь, ноги не слушаются, а в животе щекотно от бессилия и смеха. В прояснившемся голубом небе невидимый самолет оставляет белый след, серые тучи отступают за горизонт, золотое солнце светит во всю мощь… Макс в двадцати метрах от меня идиотски хихикает и пытается отдышаться.

Я останавливаюсь, упираюсь руками в колени и хохочу до слез. Я никогда в жизни так не хохотала!

* * *

Пальцы летают над холодными кнопками кодового замка, несколько раз соскальзывают и ошибаются, раздается противный писк, и я толкаю створку тяжелых чугунных ворот.

Под навесом мирно спят наши ротвейлеры – Альма и Пират. На звук реагирует только Пират – он открывает один глаз, завидев меня, зевает и снова укладывается поудобнее.

Двор засеян газонной травой, украшен альпийскими горками и невысокими туями. Дорожка, вымощенная мокрыми булыжниками, ведет к бронированной двери дома со сводчатыми высокими окнами и башенками по углам.

Пафосно и до одури привычно.

– Жесть, это и правда дворец… – Макс, засунув руки в карманы джинсов, озирается вокруг и кивает на собак. – Какие милые животные…

– Меня они не тронут, а вот тебе могут что-нибудь и откусить! – отвечаю я веско, потому что затаила злобу. – Шутка. Пойдем.

Глубоко вдыхаю, готовлюсь сделать шаг, но синие кеды становятся как вкопанные. Со дна души поднимается мутный страх.

В панике смотрю на Макса, нахожу родную руку.

Мальчик, научивший меня мечтать о запредельных вещах и готовый без страха шагнуть в полный неизвестности мир, – здесь, рядом со мной. Все хорошо. Он поможет мне снова войти в огромный дом кошмаров, в котором много лет билась моя одинокая, никому не нужная душа, озарит все темные углы этого дома своим светом, согреет им вечную подвальную сырость стен.

Я поднимаюсь на носочки, изо