Русские писатели и публицисты о русском народе - Дамир Соловьев

Отвечать на этот вопрос не трудно. Это явление объясняется тем особенным путем развития, который проходит у нас ум, переставая быть непосредственною народною силою, тою постепенною отчужденностью от живых источников питания, хранящихся в народном материке, которая становится уделом ума по мере паменения его жизненной обстановки на высшую. Оно объясняется наконец духовною разобщенностью с народом нашего общества, ненародностью, искусственностью нашей общественной атмосферы и множеством разнообразнейших условий нашего общественного устройства. У всех прочих образованных народов отношение простого народа к своим высшим классам есть отношение невежественной и неразвитой силы духа к силе того же духа, но просвещенной и развитой. Общество представляет там народ на высшей ступени его развития; там развитие есть действительно прогресс и сила. У нас развитие есть большею частью оскудение и ослабление, у нас вся жизненная и творческая сила сосредоточена в неразвитости и, развиваясь, слабеет и оскудевает. Очевидно, что все зло в неправильности, в противоестественности развития, которому подвергается у нас всё – покидая свою первичную простонародную формацию.[339]

…Русское общество страдает именно недостатком нравственной энергии, личного нравственного развития своих членов.

В самом деле, личность у нас слаба и шатка, и ни о чем мы не должны так заботиться, как об укреплении личной воли, о развитии личных характеров, о твердости убеждений или о согласии убеждений с делом, о просвещении нашего нравственного разума, об усовершенствовании личной нравственности. Мы говорим здесь, конечно, не о нравственности в частной жизни человека; мы касаемся только нравственных отношений каждого лица к гражданской общественной жизни… Нам могут заметить, что указанный нами недостаток есть наше национальное свойство. Действительно, эта шаткость личной нравственности проявляется у нас не только в дворянском, но и во всех слоях общества без исключения. Силу России составляет, бесспорно, простой народ. …мы должны сознаться, что отдельная единица этого же народа, перестав быть живою частью этого организма и явившись как личность, нередко, точно так же, удивляет нас своею личною слабостью и неблагонадежностью. Покойный Хомяков говаривал в шутку, что русские люди могут идти в рай только деревнями, общинами. <…>

Мы, русские, неспособны удовольствоваться ограниченным понятием чести, к тому же чуждым нашей народности, нашим нравам; мы не умеем поработить себя ему духовно; пред нами предносится высшее понятие – честность, но честность требует личного подвига, внутреннего личного подъема, – и на деле выходит, что, имея идеал бесспорно высший, чем прочие западные народы, мы стоим ниже их в практической жизни, бедны и честью и честностью.[340]

Известно, что богатые доблестями военными, мы довольно бедны доблестями гражданскими; гражданское мужество, которое и везде реже военного, у нас составляет еще менее обыденное явление! Мы знаем множество храбрых людей, которые никогда не боялись смерти, и боялись начальства; никогда не трусили неприятельских пуль, и трусили своих генералов, хотя были и правы, и исправны, и даже вполне независимы и обеспечены в своем положении… Таков уж наш общественный нравственный строй, который обхватывает нас чуть ли не от рождения!..[341]

Конечно, мы, русские, поставлены в более выгодные условия, чем некоторые другие народы: неугасимым жертвенником духа служит нам Вера; дух, покидающий нашу общественную среду, продолжает еще жить в церкви…

(1864).[342]

Ни один народ в мире не представляет такого цельного живого организма, как русский, ни один, может быть, не одарен таким богатством сил и таким могуществом естественного органического срощения и притягательности.[343]

Вспомним все фазисы, чрез которые прошло развитие нашей общественной мысли, и поблагодарим Бога, что у нас есть простой народ, есть такое зерно, которого не удалось нам раздробить молотом дворянской заемной цивилизации. Это зерно сберегает в себе всю сущность нашего народного духа, нашего народного я, нашей национальной личности, всего того, почему Россия – Россия. В нем, в этом зерне, наша сила и спасение, в нем, в его органическом развитии наша будущность <…> Слава Богу, повторим еще раз, что народ наш так неподатлив, так недоверчив, так упрям, так упорен, так тяжел на подъем, что все усилия переряженных и выродившихся русских людей из «образованного класса» разбиваются о его неподвижность.[344]

Русский простой народ вовсе не демагог, отличается особенною разумностью, здравым смыслом и консервативным (не в пошлом смысле этого слова) направлением, и если можно от кого опасаться злоупотреблений силы и власти при нормальном состоянии духа, так всего менее от него.[345]

И в самом деле, можно было бы обольщаться успехом реформ, если бы не обличало нас одновременное с ними наше банкротство во всех отношениях: несмотря на все усилия и пособия западной науки и опыта – богатая Русь бедна и беднеет; обладающая несметными сокровищами серебра и золота, как ни одна страна в мире, она не имеет у себя серебра и золота ни на одну копейку; гордящаяся умом и смышленостью своего народа, порождает, большею частью, в лице своих высших общественных представителей поразительную неспособность, нравственную дряблость и духовную непроизводительность; полная преданий и задатков самостоятельного политического развития, она жмется, как в тисках, в формах ей чуждых, прививает и развивает у себя чужие произрастания, запуская свою собственную духовную ниву. «Святая» Русь – безнравственна, не творит ни добродетели, ни доблести, в высшем смысле этого слова, – православная Русь теряет своих чад и перестает быть, в сознании общества и государства, единственным живым, духовно-органическим началом всего исторического бытия русской державы.

<…>

Половина общества так воспользовалась предоставленною ему от правительства свободою, что живет за границей и воспитывает там своих детей; наши будущие русские деятели готовятся не только вдали от России, но и в атмосфере ей чуждой и враждебной, под воздействием иных просветительных начал, с детства усваивают себе точку зрения, с которой менее всего понятна Россия. Те же, которые воспитываются дома, в России, в общественных заведениях, относятся отрицательно ко всему, что дорого и свято русскому народу: кроме чиновников и нигилистов, ничего не создает наше общественное воспитание.

Итак, есть внешние средства к жизни, но нет духа жизни; есть дела много, но нет делателей; есть материал, но одушевить его некому. Куда идти, к чему идти, какая её задача – вот над чем приходится теперь задумываться России. Благодаря своей материальной тяжести, благодаря тому упору, который находит она в своем простом народе, еще выдерживает она равновесие и противится деспотическим прихотям своих образованных классов. Но надежен ли этот упор? Не может же, безнаказанно для себя, пребывать народ тысячу лет неподвижно, на одной ступени развития. Время и ему двинуться – но куда, куда?[346]

Где дело чуть коснется России, Европа и видя не видит, и слыша не слышит, и ничто не в состоянии вразумить ее, просветить ее невежество, сокрушить ее непонятливость. Она и не хочет понять и узнать вас; ее упорное невежество и непонимание коренятся в нравственной неспособности отрешиться от своей односторонней точки зрения, от своих традиционных предубеждений, – и в нравственном неблагорасположении к вам. Источник же этого нерасположения таится глубоко, глубже обиходного личного сознания современников, – в историческом инстинкте непримиримой вражды двух духовных просветительных начал христианского человечества, начала латинского и православного.

(1867)[347]

Лень, распущенность, равнодушие к общественному благу и даже к собственному, если для заботы о последнем требуется сколько-нибудь усидчивый труд, – непривычка вникать пристально в действительные потребности и запросы жизни и, напротив того, привычка пробавляться дешевым знанием, почерпываемым из иностранных книжек, и готовыми результатами чужого ума и опыта, – все эти качества, столько нам всем знакомые, столько раз обличенные, составляют главный, существенный недуг нашего русского общества. Такому недугу никакие переделки уставов не помогут; при таких зачатках самодеятельности всякое даже «расширение прав» даст пустоцвет.

Мы, впрочем, не бросим камнем в наше общество, даже и определяя свойство его нравственной порчи. Откуда было и взяться иным качествам, привычке к труду, любви к самодеятельности, ревности к общему благу? Наши современные качества определяются историческими условиями нашего общего развития. Вспомним только хоть крепостное право. К какой самодеятельности могло приучить оно? Какие гражданские доблести могла воспитать в нас эта школа бесправия и самовластия? Какое чувство общественности способно было породить в нас отщепенство от русской народности, возведенное в венец образованности? <…>