Портрет министра в контексте смутного времени: Сергей Степашин - Александр Михайлов

— Ну, вы активно работаете, но я все про вас знаю, вы должны это иметь в виду.

Я говорю:

— Борис Николаевич, мне нечего от вас скрывать…

А за спиной стоял и загадочно улыбался Барсуков.

Должен сказать, что у нас тогда начали складываться очень неплохие отношения с МВД, мы подписали соглашение о сотрудничестве».

Такого рода документам Степашин уделял много внимания. Одно дело, когда взаимоотношения между ведомствами разграничены законом, другое, когда они строятся на двусторонних договорах, которые не разграничивают сферы влияния, а напротив, создают базу для совместной работы. Это было особенно важно в связи с ростом числа субъектов оперативно-розыскной деятельности. Даже служба безопасности президента стала претендовать на свою нишу. И эта ниша не была связана с их прямыми обязанностями…

12 июня 1994 года в день независимости России был подписан Указ об усилении борьбы с организованной преступностью. Он вызвал много споров и суждений, в основном критического толка, особенно статья, дающая право задерживать членов преступных групп на 30 суток. Демократическая пресса разразилась валом публикаций.

Но жизнь диктовала свои правила игры. Произошло несколько покушений на олигархов, существенный скачок роста преступности, в основном тяжких и особо тяжких ее видов.

Народ выдвинул требование: проблема номер один — борьба с преступностью!

Искали разные меры, но идея указа принадлежала прокуратуре. Ерин и Степашин завизировали проект указа. Это было особенно важно в условиях создания искусственного противостояния ФСБ и МВД. Оно усиленно подогревалось (разделяй и властвуй?). Этого противостояния боялись и Степашин, и Ерин. Разговаривая на одном языке, не пытаясь выяснять, кто главный, они того же требовали от своих подчиненных. У одних же амбиции еще не прошли, у других стали появляться. Можно было понять и тех и других. Указ должен был положить конец и этим надуманным противоречиям.

Он просуществовал недолго. За полтора-два года (трудно оценивать его продуктивность или контрпродуктивность) результат, по мнению Степашина, все-таки был.

Существенно оживились международные связи, были подписаны договоры со спецслужбами Франции, Германии, США. Был введен институт представителей во многих странах для координации борьбы с организованной преступностью, терроризмом и наркомафией. ФСБ вышла на международную арену, так как оперативная обстановка стала осложняться, выдвигая новые задачи.

Плутониевый скандал

К первой информации о задержании 3 мая 1994 года германскими спецслужбами в немецком аэропорту 6 граммов оружейного плутония на Лубянке отнеслись иронически.

Откуда? Каким образом и почему такой скандал всего о шести граммах оружейного плутония? И почему именно 6 грамм? И почему именно Россия называется в качестве страны-«экспортера»?

Попытка выяснить обстоятельства уткнулась в стену отчуждения, воздвигнутую немецкими спецслужбами.

Но не прошло и месяца, как очередной скандал всколыхнул мировую прессу. Снова контрабанда, снова оружейный плутоний и снова страна-экспортер Россия. Теперь уже не 6, а 300 грамм. Ситуация стала приобретать некий фатальный характер, потому что доморощенные российские СМИ стали искать и находить иные факты бесконтрольного движения радиоактивных материалов. Это было естественно, хоть и ненормально, так как во многих отраслях применяются такие материалы как в виде необогащенном, так и в виде изотопов. Радиоактивные материалы применялись даже в быту, хоть и в ничтожно малых количествах.

Август 1994 года стал месяцем борьбы против радиации.

Никто не возражал. Тем более в специальных службах, на которые возложены функции контрразведывательного обеспечения стратегических объектов. Утверждать, что радиоактивные материалы невозможно украсть, было нелепо. Украсть в России можно все. Но чтобы похитить оружейный плутоний?!. Верилось с трудом, тем более что вес заявленной немцами контрабанды не тянул ни для чего-либо серьезного. Даже предметом рассмотрения МАГАТЭ является не менее 18 граммов оружейного плутония.

Кроме того, было важно вообще определиться, а чей собственно плутоний был обнаружен в мюнхенском аэропорту? А может, американский или французский, не говоря уже об индийском или пакистанском… Это требовало уточнения. Но немцы ничтоже сумняшеся заявили его как русский. Специалистам верилось с трудом. Чекистам не верилось вовсе.

Для проведения экспертизы надо было провести изотопный анализ, чего сами немцы не могли сделать. Во всяком случае, в такие сжатые сроки.

Не прошло и трех дней (хотя на такую экспертизу нужно около полугода), как они сделали однозначный вывод: страна-экспортер — Россия.

Впрочем, уже предварительный политический анализ давал почву для подозрений. Активность германских спецслужб в такой, мягко говоря, нелепой форме точно совпадала с кампанией по выборам канцлера Германии. Скандал давал возможность Гельмуту Колю несколько весьма выгодных поводов для PR-кампании.

Информация, которой располагали специальные службы, позволяла сделать и иной вывод, чисто практического свойства. Провокация, об этом уже на Лубянке говорили вслух, помогала решить и иные две стратегические задачи. Первая — скомпрометировать Россию как ядерную державу, представив ее как ненадежного партнера. С другой стороны, можно было выдвигать тезис о необходимости взять Россию под международный контроль, с целью недопущения распространения ею расщепляющихся материалов.

Три задачи решались просто и примитивно.

Но была и еще одна причина столь высокой активности немецкой разведки и контрразведки. За два месяца до скандала в Москве был арестован агент, работавший на БНД (немецкую разведку).

Все это позволило государственному министру Берндту Шмитбауэру (координатору немецких спецслужб) позвонить директору ФСК Сергею Степашину и высказать ему ряд претензий. Это был второй звонок государственного министра. В первый раз Шмитбауэра интересовало, какого именно агента арестовали спецслужбы.

Разговор у Степашина оставил неприятный осадок. Государственный министр потребовал чуть ли не отчета со стороны России… «Кто вам дал право? Кого вы арестовали?»

Об этом разговоре директор ФСК доложил президенту и высказал ряд собственных предложений. В связи с тем, что позиция России была весьма убедительной (оружейный плутоний украсть невозможно), целесообразно осуществить встречу представителей двух стран, на которой расставить точки над i. Россия ничего не теряла, а выиграть могла много. Тем более что в «рукаве» ФСБ было еще кое-что, способное испортить настроение господину Шмитбауэру.

Такое решение было принято. Идею поддержал Гельмут Коль, намекнувший, что был бы «крайне заинтересован в добрых взаимоотношениях между Россией и Германией». Проще говоря, чтобы избежать нежелательных последствий для его выборной кампании. Несмотря на результат, сам факт встречи играл ему на руку.

Шмитбауэр напоминал триумфатора. Его свита, состоящая из президентов БНД и БФФ, а также специалистов иных, связанных с радиоактивными материалами ведомств, была ему под стать. Первая встреча должна была проходить с глазу на глаз.

Степашин был заинтересован в открытости. Шмитбауэр наоборот. Степашин предложил пригласить на протокольную встречу журналистов. Немецкий гость отказался. Тогда директором ФСК было принято решение пригласить российских и не приглашать немецких корреспондентов. Это был для Шмитбауэра прокол. Немецкие журналисты, два часа прождавшие съемки события, были разгневаны. Наши же напротив. Они впервые получили возможность эксклюзива. Со своей стороны ФСК распространило множество материалов о хранении и использовании расщепляющихся материалов. Глубоко оскорбленные в подозрениях атомщики открыли закрома, куда пустили несколько телегрупп, которые смогли убедиться в эффективности системы хранения материалов.

Первое заседание делегаций показало, что немцам есть что скрывать. Они не желали, во всяком случае на этом этапе, допускать сомневающихся российских ученых к проведению экспертизы. Но сомневающиеся имелись и в иностранных научных центрах. Американские исследователи, посвященные в некоторые детали, вообще высказались за то, что плутоний может быть французского или японского производства.

Два дня переговоров и культурной программы для гостей были периодом выработки компромиссного решения. Правила игры определил директор ФСК: мы не оспариваем (пока) появившиеся в прессе утверждения напрямую, а гости не настаивают на своей первоначальной версии. Компромисс выразился в подготовке и публичном подписании некоего меморандума, суть которого сводилась к одному: договаривающиеся стороны осознают опасность бесконтрольного распространения радиоактивных материалов и готовы сотрудничать в борьбе с этим явлением.