Бомаск - Роже Вайян

Пьеретта понимала, что дядя хитрит. Уже лет десять, как он распахивал только небольшой участок для собственных нужд. Вся остальная земля отводилась под пастбище и сенокосы. Для мелких покупок, которые делались в базарные дни, по пятницам, он добывал деньги продажей телят и молока.

- Состарились мы! - продолжал он.

- Вот уж неправда. Оба вы еще молодцы!

Но Амабль отрезал напрямик:

- Работы в хозяйстве хватит и на два семейства. Землю и двор я отпишу твоему сыну.

- Вы хотите, чтобы я опять сошлась с Люсьеном? (Так звали ее мужа.)

- Нет, - сказал старик, - Люсьен - лодырь. Но ты ведь можешь второй раз выйти замуж.

- Ежели это случится, тогда посмотрим, - ответила Пьеретта.

И тут же она подумала: "Не пробыла в деревне и пяти минут, а уже хитрю, как деревенская". Ведь эти слова: "Ежели это случится, тогда посмотрим" означали: "Говори яснее. Я прекрасно вижу, куда ты гнешь, но говори яснее".

- Жан с охотой бы на тебе женился.

- За вдовца идти?! - воскликнула Пьеретта.

Ей вспомнилось, как в деревне высмеивали невест, выходивших замуж за вдовцов.

- Да ведь и ты уж не девушка, - заметил старик Амабль.

- Но он мне родней приходится, - сказала Пьеретта.

Опять она выставила возражение в чисто крестьянском духе. В этой деревушке на лесной прогалине, которая еще недавно, пока не провели шоссе, была оторвана от всего мира, словно малый островок в беспредельном океане, страх перед черным злом кровосмешения все еще был сильнее расчетов на наследство и сердечных склонностей. Дочь одного из соседей Амабля так и осталась старой девой, потому что десять лет назад родители не позволили ей выйти замуж за двоюродного брата, которого она любила без памяти.

Но, выдвинув это важнейшее возражение, Пьеретта тут же упрекнула себя за свои крестьянские уловки. Ну зачем она позволяет старику дяде заводить такие речи. Нехорошо это, недостойно ее. Надо было сразу оборвать разговор. Отчего она ведет эту игру? Может быть, оттого, что в открытом поле в три часа дня очень уж знойно и она разомлела от жары. Или оттого, что ей стыдно, что она разочаровалась в себе. Как она могла так вдруг распуститься и поддаться нынче утром тому, что считала навсегда укрощенным в себе? А может быть, ей просто не хотелось огорчать старика, сразу разрушить все его планы, которые он, вероятно, долго обдумывал.

- Да вы с Жаном только троюродные, - продолжал Амабль уговоры.

И он стал перечислять знакомых им обоих крепеньких, здоровых ребятишек, у которых отец и мать были в родстве друг с другом.

- Так вот почему Жан повадился сюда ездить, - сказала Пьеретта. - Роже мне показывал и ульи и починенную изгородь. А ты ведь никогда не любил возиться с изгородями...

- Да, Жан теперь часто к нам ездит, - сказал старик. - Помаленьку помогает мне - то в том, то в другом.

- Найми лучше работника, - сказала Пьеретта.

- Работники нынче больно много просят. Подавай им такую же плату, какую получают батраки в Босской долине или в Бри. А там ведь настоящие зерновые фабрики. - Слово "фабрики" было произнесено с глубоким презрением. - У них там и машины, и химические удобрения. Урожай они собирают по сорок центнеров с гектара. А мы и в добрые-то годы больше пятнадцати центнеров не берем. Нам не по карману платить батракам такую же цену.

- А почему они должны брать с тебя дешевле, чем с других?

- Да я и не корю их, а только...

И он стал объяснять, что батрак в конечном счете обходится дорого, а доходу приносит мало. Они дошли до дороги, где она упиралась в гору и превращалась в узкую тропинку. Оттуда были видны все угодья Амабля.

- Как же так! - сказал старик, глядя вокруг. - Тридцать лет я по клочкам собирал свою землю, а теперь, стало быть, пускай она терновником зарастет?

А Пьеретта думала о том, что таков уж закон конкуренции: крупные экономии в Босе и Бри разорят ее дядю и отнимут у него землю так же, как в свое время он отнял землю у бедных крестьян Нижних выселок. Крупным экономиям это под силу, потому что у них есть тракторы, есть деньги на покупку удобрений, а ее дядя в течение тридцати лет прижимал мелких хозяев, давал им своих волов для пахоты и требовал за это отработки в его хозяйстве. Пьеретта не высказала вслух своих мыслей, потому что ей было жаль старика, которому грозила беда. Но кое-что ей было непонятно: дядя никогда не нанимал батраков, неужели он вдруг так одряхлел, что не может управиться один?

- Жан поступил на железную дорогу сразу после военной службы, - сказал старик Амабль. - Через двадцать лет он может выйти на пенсию. Он еще будет тогда не старый. Я к тому времени помру или уж совсем развалиной стану, и вы будете тут хозяевами, все вам даром достанется.

"Через двадцать лет!" Пьеретта даже вздрогнула. Она была убеждена, что через двадцать лет в Гранж-о-Ване будет колхоз. Знакомый агроном сказал ей, что здешние земли больше всего подходят для плодовых садов. Она часто об этом думала, потому что любила деревню, где прошло ее детство, единственное счастливое время ее жизни до поступления на фабрику. И она мысленно рисовала себе, как крутые склоны, окружавшие долину, будут засажены шпалерами вишен, груш и яблонь. Сады поднимутся до того родника, из которого она пила сегодня воду вместе с Красавчиком; колючего кустарника и в помине не будет, а сосновая роща превратится в парк, и посредине его построят дом отдыха. В июне месяце по шоссе вереницами покатят грузовики, доставляя на станцию корзины вишен. И когда ей рисовались в мечтах такие картины, она задавалась вопросом, как лучше подступиться к дяде, чтобы убедить его войти в колхоз. "Так просто его не уговоришь, ведь он целых тридцать лет собирал по лоскуткам свою землю. Советские люди тоже прошли через такие трудности, - думала Пьеретта, - их опыт поможет нам разрешить самые сложные задачи и избежать тех ошибок, которые случались у них". Пьеретта плакала, читая "Поднятую целину". Но сейчас совсем не время говорить старику о будущем. Пропустив мимо ушей его реплику "через двадцать лет", она резко сказала:

- За Жана я не пойду.

Они молча повернули к дому. Возле старой липы, укрывавшей в своей тени колодец, старик Амабль остановился, решив довести до конца откровенный разговор с племянницей.

- А ведь покойная-то жена Жана держала лавку...

- Вот оно что! - ответила Пьеретта. - Я и не знала. Лет пять ничего о них не слышала.

- Да, лавку держала, - повторил старик. - Скобяным товаром они торговали в Сент-Мари.

- Так вот почему у него такой прекрасный мотоцикл. На жалованье железнодорожника не очень-то разойдешься...

- В прошлом году в декабре, - продолжал старик, - моей старухе операцию делали, так мне пришлось волов продать, чтобы заплатить докторам. А Жан нынче весной продал лавку своей жены и дал мне взаймы двести тысяч франков, я на эти деньги купил новую упряжку волов. Жан с меня взял закладную на нашу землю.

- Он берет с тебя деньги за работу, когда приезжает пособить?

- Нет, не берет. Ведь он свое собственное добро бережет. Если еще недели две не будет дождей, нечего и думать сена на продажу накосить, для своих коров и то не хватит. А если сена не продадим, значит, нечем будет даже проценты но закладной заплатить. Жан понимает, что когда-нибудь он нас прижмет.

Они снова пошли по дороге, и, когда были уже около дома, Амабль сказал:

- Ты подумай, поразмысли. От тебя зависит, чтобы все хозяйство перешло к твоему сыну, а не к Жану.

Пьеретта отрицательно покачала головой.

- Может, ты боишься?.. - спросил Амабль.

Пьеретта вопросительно поглядела на него.

- Боишься, вдруг с тобой что случится и Жан в третий раз женится. Конечно, бывает так. Может, у него дети пойдут... Так я уж все обдумал. По завещанию все отпишу твоему сыну, а вам, значит, чтобы доход только шел.

Пьеретта опять покачала головой.

- Нет, - сказала она, - не выйду я за вашего толстого Жана.

Дядя заглянул ей в лицо.

- Неужто пойдешь за голодранца макаронщика?

Глаза у Пьеретты загорелись гневом.

- Он такой же рабочий, как и я, - сказала она.

Жан был уроженцем Юры и, как все его земляки, искусно вырезал ножом из дерева забавные игрушки. Роже не отходил от него. Когда Пьеретта, вернувшись с прогулки, вошла в кухню, она застала их за работой: Жан мастерил колесо с лопастями, которое предполагалось установить на ручейке, чтобы оно приводило в действие миниатюрную лесопилку.

- Ну, теперь пойдем к ручью, испробуем, как наша машина действует, сказал Жан.

- Идем, идем скорее! - закричал малыш.

- А ты не пойдешь с нами? - спросил Жан Пьеретту.

Очевидно, все было предусмотрено заранее.

- Нет, мне не хочется, - ответила Пьеретта.

- Ну что ж ты, Жан? Пойдем скорей! - молил маленький Роже.

- А может, останешься, сыночек, побудешь немножко с мамой? - спросила Пьеретта.

- Не знаю... - уныло протянул Роже, которому было гораздо веселее с Жаном, чем с матерью.

- Да иди уж, иди, - сказала Пьеретта.