Поиски - Чарльз Сноу

Я внимательно рассматривал его голову. Волосы у него были необыкновенного каштанового цвета, лицо продолговатое и худощавое. Я с удивлением заметил, как женщины провожают его взглядом, когда он входит в кафе. Я вспомнил о Чарльзе Шериффе, обладавшем тем же даром.

— Так что я еще не тот мужчина, который может жениться, — торопливо говорил Люти. — Во всяком случае, не на женщине с ее положением. С лучшим положением, чем у меня. Поэтому мы не думаем о женитьбе. Мы были счастливы, но знали об этом только наши самые близкие друзья.

Он остановился и посмотрел на меня. Глаза у него были печальные.

— Месяц назад, — продолжал он, — ей предложили место в итальянском посольстве в Берлине. Для нее это большое повышение. Вы понимаете? Это большая честь получить такое предложение, когда вам всего двадцать два года. Я знаю, что ей хочется принять это предложение. Но ей не хочется быть так далеко от меня. А Берлин — это довольно далеко. Мы сможем встречаться лишь несколько раз в году. — Он задумался на мгновение. — Я не объяснил вам, что, если она хочет сохранить место, она должна принять это предложение. Она должна согласиться или уйти с работы. Она бедна, как и я. Она должна уехать в Берлин, и тогда мы расстанемся, или должна уйти с работы и выйти за меня замуж. Она должна была решить вопрос месяц назад. Я знаю, что она сделает все, о чем я ее попрошу. И все, что она попросит, я сделаю. Поэтому я не стал просить ее остаться. Она не знала, как поступить. В конце концов она уехала в Берлин. Это было три недели и три дня назад. И мне очень неудобно, что я рассказываю вам все это, я не такой уж эгоист, когда я не так несчастен. Но сейчас, когда я говорю с вами, я не знаю, как мне быть дальше.

Мне стало стыдно. Я не мог смотреть ему в глаза. Я смотрел поверх голов на столики вокруг, на шумно веселящихся людей, из соседнего кафе бурными потоками лилась бодрая танцевальная музыка. Вечер был теплый, и мужчины вокруг сидели без пиджаков. Белые здания по ту сторону площади были освещены лунным светом.

— Мне не так-то легко помочь вам, — сказал я наконец. Замечание это прозвучало довольно глупо.

— Вы мне уже очень помогли своим терпением, — отозвался Люти, низко склонившись над столом.

Я должен был что-то ответить ему.

— Могу я высказать вам то, что я думаю?

— Пожалуйста.

— Со мной однажды было нечто подобное… — Стоило мне произнести эти слова, как мои собственные тревоги словно всколыхнулись разом, решились и словно ушли вдаль и меня охватила приятная грусть.

— Пожалуйста.

— Мне кажется, что вы должны просить ее вернуться. И выйти за вас замуж.

— Но как же я могу это сделать?

— Если вы этого не сделаете, это значит, что вы слишком горды, чтобы просить ее пожертвовать чем-то ради вас. — Я заметил, что говорю медленно, чтобы ему легче было понять мои слова. Я подумал, что, если бы он был англичанином, я мог бы высказать то же самое менее торжественно. — Мне кажется, что это ошибка быть гордым в любви. Самая большая ошибка. В любви надо уметь поступиться своим самолюбием.

Люти заставил меня повторить последнюю фразу.

— Но как она? — с сомнением в голосе спросил он. — Ей придется стольким пожертвовать…

— Она будет рада пожертвовать, — сказал я. — Уверяю вас, она будет рада. Она будет любить вас еще больше.

— Мне кажется, что мы не можем любить друг друга еще сильнее, — сказал он.

— Но вы готовы потерять ее из-за того, что вы такой гордый? — Я чувствовал, как во мне закипает возмущение. — Вы в конце концов ее потеряете, если не будете вместе. Вы этого хотите?

— Конечно, я не хочу этого! — воскликнул он. — Но все это не так просто. Может быть, вы и правы, но это не так просто.

— Это абсолютно просто и ясно, — сказал я, — может быть, я не могу растолковать… как жаль, что я не говорю по-немецки. Но разве вы не видите, что все эти доводы и сомнения не следует принимать в расчет, когда речь идет о действительно важных вопросах? Если ваша любовь настоящая, то вы должны быть вместе, а если что-нибудь останавливает вас, то, значит, в вашей любви что-то неладно.

Люти задумался, но мне показалось, что лицо у него уже не такое убитое.

— Я должен подумать, — сказал он.

Я выпил еще пива. На сердце было удивительно легко. Вечер был чудесный, в нем была теплота, приятная грусть и ощущение грядущего счастья. Это кафе, в котором я никогда раньше не бывал, казалось знакомым и привычным, как Лондон моих студенческих дней, я чувствовал себя как дома среди мюнхенцев, пьющих пиво и распевающих песни, и у каждого из них была своя любовь, свои трудности и желания, так же как и у меня.

— Вы позволите мне называть вас просто по фамилии? Без «мистера»? — спросил Люти.

Я улыбнулся.

— Конечно.

— Я должен поблагодарить вас, Майлз, — сказал он, — вы помогли мне в этот трудный для меня вечер. Я должен поблагодарить вас за все.

Я прекрасно понимал, что нерешительность Люти раздражает меня из-за моей собственной нерешительности, и, хладнокровно все взвесив, обнаружил, что сам я отнюдь не в ладах с собой. Я сидел на солнышке на берегу озера и спорил сам с собой. Я с горечью убеждался, как мало стоят самые веские доводы, если за ними прячется настойчивое желание. Или, как в моем случае, когда гложут совершенно противоречивые желания. Я с раздражением швырял в воду камешки. Мои логические рассуждения яйца выеденного не стоят, ибо я могу с той же убедительностью защищать и противоположное мнение. Наконец я заставил себя принять решение: как только я вернусь в Англию, я забираю Одри и мы едем куда-нибудь на праздники, и там, когда мы будем жить вместе и любить друг друга, мы поженимся. Во мне все еще жила какая-то тревога, но, когда я в конце концов объявил сам себе свое решение, я успокоился впервые за много недель.

Я послал Одри телеграмму: «Вернусь через шесть недель немедленно поедем Францию устраивать нашу будущую любовь». Я вздохнул с облегчением, увидев, как почтовый чиновник читает печатные буквы, озадаченный иностранными словами.

Я вернулся и еще раз стал пытаться убедить Люти, что он должен вызвать свою подругу. Теперь он разговаривал со мной более доверительно, и я обнаружил в нем, поскольку разговор стал менее поверхностным, утонченность ума, которой никогда и не подозревал. Я усиленно толкал его на единственно разумный, как я был тогда убежден, путь. С квитанцией от телеграммы в кармане я стал страстным поборником решительных действий. Я забыл, что сам колебался гораздо дольше, чем Люти. Теперь, когда мои тревоги утихли, когда Люти делился со мной своими переживаниями, а работа шла как по маслу, я наслаждался самыми мирными днями в моей жизни.

Мы много говорили о науке. На Люти произвела большое впечатление моя новая работа. Частенько он меня критиковал: «Это только домысел, — говорил он, — вы этого не знаете». Многие его замечания оказались впоследствии очень ценными для меня. В специальных вопросах он проявлял скрупулезный, академический, аккуратнейший ум. Он умел замечательно схватывать детали. Проблемы большего масштаба оставались вне его досягаемости, он был поражен, когда я изложил ему свои планы.

— Я никогда не сумею мыслить так широко, — сказал он. — Это замечательно. Я никогда не сумею… это wunderschön.

Наши разговоры о моей работе не нарушали мирного и спокойного течения времени. Даже моя первая встреча с Десмондом, которого Тремлин когда-то в разговоре со мной назвал мошенником, не потревожила моего покоя. Я знал его в лицо, поскольку видел его несколько раз на конференциях. Было бы странно, если бы я не встречал его, ибо он энергично делал карьеру. Теперь он уже был профессором и членом Королевского научного общества. Он приехал в Мюнхен, чтобы ознакомиться с лабораторией, мы с Люти пригласили его выпить.

— Я хочу познакомиться со всеми лабораториями, — говорил он. — Мы должны общаться друг с другом время от времени. Все мы.

У него было круглое и гладкое веселое лицо и круглая лысинка, похожая на тонзуру, в центре его буйной черной шевелюры. Маленькие темные глаза смотрели весело и непроницаемо. Все, что он делал, он делал быстро и небрежно.

— Я слышал о вас, — сказал он мне. — Конечно, я слышал о вас. Вы проделали эту работу… о хинолинах. Я был поражен, когда услышал об этом.

Мне был приятен его интерес к моей особе, хотя он и перепутал тему моей работы. Когда я поправил его, он быстро сказал:

— Конечно, именно это я и имел в виду. Было бы смешно заниматься хинолинами. Кому это нужно, заниматься хинолинами? Но ваша теперешняя работа…

Каким-то образом из моей реплики он уловил достаточно, чтобы говорить о моей работе с невероятным энтузиазмом, его маленькие глазки на мгновение устремлялись к Люти, потом опять вонзались в меня, каждая его фраза была напичкана множеством технических терминов. Я изо всех сил старался следить за его мыслью, гадая в глубине души, к чему, собственно, он ведет. Было немножко смешно, но в общем он чем-то нравился мне. Я уловил озадаченную улыбку на лице Люти. Наконец Десмонд остановился и выпил стакан пива.