Генрих Третий. Последний из Валуа - Филипп Эрланже

Королева-мать по своему обыкновению противостояла всем. Герцога Алансонского и короля Наваррского остановили, а их приближенных бросили в тюрьму. У Руджери обнаружили ту самую восковую фигурку с короной на голове и иглой в сердце, в которой заподозрили короля. Обвиненные в покушении на его величество, де Ла Моль и его друг Кокконас после жестоких пыток были казнены на Гревской площади. Ко всеобщему возмущению, Маргарита облачилась в траур по своему возлюбленному и сама похоронила его голову.

И только один Конде, находящийся в Пикардии, сумел избежать неприятностей. Получив известия о начале гонений на гугенотов, он перешел границу и нашел убежище в Германии, где отрекся от католичества.

А в это время армия под командованием маршала Матиньона окружила Монтгомери в Домфроне и после трех недель осады взяла его в плен, к огромной радости безутешной вдовы Генриха II. Когда Екатерина сообщила это известие Карлу IX, тот, весь в окровавленных повязках, лишь прошептал: «Ничто земное меня больше не интересует». Однако как бы там ни было, королева-мать парализовала действия заговорщиков, победила протестантов, несколько припугнув Филиппа II и Елизавету. Вся власть теперь сосредоточилась в ее руках, что в данный момент было особенно важно.

За тысячи лье от Парижа, в своем мрачном дворце в Кракове Генрих жадно следил за всеми этими событиями, впадая то в бешенство, то в безудержную радость.

Бывали дни, когда он отсылал в Париж по двадцать четыре письма. А тем временем в провинции начались волнения, и двор больше не получал оттуда денег. Это была первая месть поляков, раздраженных и униженных тем, что их предал – как им казалось – тот, кого они сами выбрали.

Неожиданно Генрих понял, какую огромную ошибку он совершил, так отдаляясь от своих подданных в тот момент, когда брат его был при смерти. Он тут же резко изменил свое поведение, словно надел маску, и пораженные поляки увидели такого правителя, о котором они всегда мечтали. Теперь Генрих был безумно влюблен в инфанту, и по этому случаю устраивались бесконечные празднества.

Балы и развлечения длились несколько недель, угощения были достойны Гаргантюа, а вино лилось рекой. Генрих щедро угощал своих гостей, заставляя их веселиться до полного изнеможения. Поляки не сомневались, что все это – лишь прелюдия к свадебному пиру, и хором провозглашали здравицу монарху.

Однако более дальновидные люди были несколько встревожены внезапным отъездом ближайших советников короля, тех, без кого он не мыслил управление столь трудной страной. По всей видимости, в этот момент уже началась подготовка к возвращению короля Польши во Францию. Начиная с мая, Генрих постоянно находится в непосредственной близости от границы, в Кракове, никуда не отлучаясь.

Это понимали и во Франции. Конде умирал от ревности, представляя, что его соперник возвращается в Лувр, заключает Марию в объятия и, возможно, предлагает ей трон. Его эмиссары постоянно напоминали полякам, что следует быть начеку.

А несчастный Генрих сгорал от нетерпения. Однако, как настоящий Медичи, он хорошо умел притворяться и устраивал все новые и новые празднества, вздыхая возле принцессы Анны. В перерывах между курьерами из Франции он не находил себе места. Что-то там происходит? Станет ли он королем Франции? А может быть, он уже король?..

В одиннадцать часов 17 июня 1574 года он получил собственноручное послание от императора, в котором тот лаконично уведомлял его о кончине Карла IX.

Часом позже появился смертельно усталый, едва держащийся на ногах посланник королевы-матери, который за семнадцать дней преодолел расстояние в девятьсот лье, постоянно избегая засад и шпионов. Полуживой от усталости, он протянул королю Польши конверт, который тот нетерпеливо разорвал.

Несколько страниц были исписаны крупным почерком Екатерины. Перед глазами Генриха встала внушительная фигура матери. Он вспомнил ее любовь к нему, ее властность, ее практичный ум, ее самолюбие… В письме этом отражалась личность королевы.

«Мой дорогой сын, – писала она, – я отправляю к Вам своего гонца, чтобы сообщить печальную новость, особенно печальную для меня, пережившей стольких своих детей. Я молила Бога, чтобы он прибрал меня и тем избавил бы от этого зрелища. Я не могу забыть, с какой нежностью относился ко мне Карл в свои последние дни, как он просил, чтобы я немедленно известила Вас, а пока Вы не приехали, взяла управление государством в свои руки. Он просил также, чтобы я была милосердна к пленникам, которые повинны в стольких бедах Франции, и выразил надежду, что братья его будут сожалеть о нем и повиноваться мне, Вас же просил обнять вместо него. Никогда ни один человек не отходил в мир иной в таком согласии с самим собой, столько говоря о своих братьях. Он переговорил с кардиналом Бурбонским, с канцлером, с государственным секретарем и с капитаном королевской гвардии, прося их повиноваться мне до Вашего прибытия, а Вам служить преданно и честно. Он говорил о Вашей доброте и о том, как Вы всегда его любили и повиновались ему, о том, что Вы ни разу не огорчили его, а всегда были ему поддержкой. Итак, он умер как добрый христианин, исповедовавшись и причастившись, и последние слова его были: “О моя мать!” Все это причиняет мне огромные страдания, и нет мне иного утешения, как видеть Вас как можно скорее подле меня. И я молю Бога, чтобы он послал мне поскорее это утешение – Франция нуждается в Вас, и я надеюсь видеть Вас в скором времени в добром здравии, поскольку если бы я потеряла Вас, я бы просила, чтобы меня заживо похоронили вместе с Вами, ибо пережить такое горе выше моих сил. Поэтому я прошу Вас, сын мой, беречь себя в пути, и постарайтесь выбрать дорогу, которая лежит через владения императора и через Италию, поскольку путь через Германию для Вас, короля Франции, теперь небезопасен. Но я прошу Вас направить к немецким князьям своих дворян с извинениями; пусть они объяснят, что только поспешность вынудила Вас выбрать другую дорогу. Что же до Вашего отъезда из Польши, то ни в коем случае его не откладывайте и будьте осмотрительны – не дайте себя задержать, поскольку Вы крайне нужны здесь. Я бы очень хотела, чтобы Вы оставили кого-то вместо себя, кто мог бы сохранить это королевство для Вашего брата. Убедите их, что Ваш брат или Ваш второй ребенок будут обязательно править в Польше, а Франция всегда будет им заступницей. Я думаю, что следует поступить именно так, дабы ничего не потерять. Что же до нашего королевства, то я надеюсь, что с Божьей помощью и благословением, опираясь на свой опыт и работоспособность, Вы будете править мудро и осторожно. Прошу Вас не поддаваться страстям Вашего окружения, поскольку Вы больше не монсеньор – я выиграла это сражение, я оказалась сильнее. Теперь Вы король Франции, и надо, чтобы самым сильным были Вы, чтобы все Вас любили и Вам повиновались, чтобы не осталось места для ненависти даже у тех, кто ненавидел Вас раньше. Любите всех своих подданных, но пусть на Вас не влияют их пристрастия. Прошу Вас не обещать никаких милостей своим приближенным, пока Вы не окажетесь здесь. Я встречу Вас и сразу же расскажу о положении с казной. Поскольку нет ни одного лишнего экю, умоляю Вас никому не обещать никаких денег: алчность некоторых людей столь велика, что удовлетворить ее невозможно. Покойный король, Ваш брат, поручил мне сохранить это королевство для Вас, и я постараюсь вручить Вам все в целости, чтобы в дальнейшем Вы могли всем распорядиться по собственному усмотрению и, ежели будет на то Ваша воля, доставить себе удовольствия и развлечения после стольких горестей и уныний. Я надеюсь, что Ваше возвращение вернет мне радость и покой, и молю Бога, чтобы Он дал мне увидеть Вас как можно скорее и в добром здравии. Последний день мая 1574 года.

Ваша добрая и любящая матушка Екатерина».

Прочтя это письмо, Генрих долго пребывал во власти охватившей его радости. Разве мог он искренне скорбеть о смерти брата, который так его ненавидел, да еще в тот момент, когда Франция распахивала ему свои объятия? Он уже различал вдали родную землю, ее изысканные дворцы, прохладу лесов, журчанье ручейков, очаровательных женщин. И среди всех этих сокровищ – обожаемую, драгоценную Марию Клевскую, любящую и уже почти свободную…

Но увы! Страшные драконы стерегли этот сад Гесперид, и чтобы попасть туда, надо было проявить немало хитрости и осторожности.

В тот же день Генрих официально объявил о смерти короля Франции, своего брата, и приказал придворным надеть траур. Он приказал немедленно скупить весь черный шелк в магазинах Кракова для церемонии, посвященной памяти покойного. А затем посреди тронного зала, задрапированного этим шелком, он принимал соболезнования польской знати.

По правде говоря, его подданные вовсе не просили его отказываться от прав на польскую корону. Они полагали, что, оставаясь в Польше, он мог бы управлять Францией при посредстве вице-короля, тогда как поляки нуждались в его постоянном присутствии. И кроме того, следовало признать, что они оказали ему огромную честь, предпочтя всем прочим принцам христианского мира, а он, в свою очередь, поклялся им никогда не оставлять своего трона. Поэтому они предприняли все возможное, чтобы воспрепятствовать его отъезду, а он – чтобы уехать.