Заговорщики. Перед расплатой - Н. Шпанов

— Вот теперь будем бриться!

Генерал рассмеялся.

— Она у вас строгая хозяйка, — сказал он Линь Бяо.

Сань Тин внесла большой чайник, обернутый полотенцем, приготовила все для бритья и перевесила лампочку так, чтобы Пын Дэ–хуай видел себя в маленьком зеркальце.

За горой сухо треснули оглушительные разрывы вражеских тяжелых снарядов, и, покрывая их, еще громче охнули свои дальнобойки. Снаряды, шурша, прошли над блиндажом. От сотрясения зеркальце поползло по столу. Сань Тин его с трудом поймала и снова поставила перед Пын Дэ–хуаем.

Через минуту девушка скрылась в темном ходе сообщения…

В блиндаже все еще было почти темно. Лампочка, притянутая шпагатом к самому столу, освещала кусок карты и узкую, с тонкими пальцами руку командующего. Он водил неотточенным концом карандаша по зеленому клочку карты и объяснял обстановку сидевшему напротив него Фу.

Время от времени над их головами, заглушая голос командующего, раздавался вой приближающегося снаряда. Звук менялся в зависимости от калибра. Потом слышался хлесткий удар разрыва. Это противник, нервничая, держал под обстрелом брод на реке. В строгий, словно нарочитый черед с разрывами раздавались свирепые, беспощадно рвущие воздух выстрелы своих гаубиц. Они стреляли через гору. За каждым таким залпом был слышен тягостный шум удаляющихся снарядов.

От близких разрывов снарядов песчинки сыпались с потолка сквозь щели наката и до странности громко стучали по зеленому полю карты. В таких случаях командующий хмурил мохнатые брови и спокойно сдувал песчинки, не прерывая разговора.

Внезапно, точно кем–то вспугнутая, зенитная артиллерия подняла судорожный лай. Пушки стреляли с такой частотой, что казалось, вот–вот они захлебнутся. Но так же мгновенно, как началась эта стрельба, она и кончилась — словно слаженный оркестр умолк по мановению дирижерской палочки. Командующий глянул на ручные часы, отмечая начало и конец огня. С улыбкой сказал:

— Еще год тому назад такой концерт мог устроить только господин Чан Кай–ши, а вот теперь и мы способны задавать музыку, ласкающую слух патриота.

И снова не слышно ничего, кроме грохота разрывов и мышиного шороха песчинок о карту.

— Нет, тут долго не высидишь, — сказал вдруг Фу, выпрямляясь, словно собрался уходить: — Тоска.

— Больной! — шутливо сказал командующий и с добродушной усмешкой добавил: — Полезно и поскучать… Если уж приехали, сидите. Не так–то часто вы доставляете мне удовольствие видеть вас.

— Да, говорят "больной"… — Фу поднял руку и сжал ее в кулак.

Через голову летчика Линь Бяо увидел входящего в блиндаж Пын Дэ–хуая, отложил карандаш и поднялся. Фу обернулся и, увидев заместителя главкома Народно–освободительной армии, тоже поспешно поднялся и одернул на себе куртку.

Пын Дэ–хуай, прищурившись, поочередно оглядел обоих.

— Вот, прошу, — с улыбкой сказал Линь Бяо, указывая на Фу, оказывается, с другими справляться легче, чем с самим собой.

— В молодости безусловно! — согласился Пын Дэ–хуай. И, снова посмотрев на Фу, строго спросил: — Ваши сегодня начинают?

— Да, большое дело будет, — с удовольствием подтвердил Линь Бяо. Сегодня на них весь Китай смотрит.

— Мои товарищи открывают бой, а я не с ними… — сказал Фу. — Это первый бой в истории нашей молодой авиации, когда от нее так много зависит.

Фу была невыносима мысль: товарищи пойдут в бой без него. К тому же его грызло сомнение, о котором не знали ни Линь Бяо, ни Пын Дэ–хуай: ведь Чэн поведет сегодня вторую эскадрилью. Что из этого выйдет? Фу был совершенно уверен: в роли рядового летчика Чэн мог забыться, вырваться вперед, но теперь, когда он ведет эскадрилью и отвечает за всех товарищей, когда он знает, как много зависит от сегодняшнего боя, Чэн не сможет хотя бы на миг забыть лежащей на нем ответственности. Он должен будет помнить: от его примера, от его дисциплинированности, от его умения и желания в любой миг стать на защиту товарища будет зависеть и поведение остальных летчиков, их участь, их жизнь, судьба боевого задания. И разве в конце концов не следовало еще раз попытаться подчинить Чэна воле коллектива, которую он не сможет не чувствовать в бою, когда за каждым его движением будут следить глаза всех его подчиненных?

Фу нервно поднялся и посмотрел на часы, но Линь Бяо движением руки усадил его на место.

— У меня тут свои часы, — сказал он, указывая на узкую полоску смотровой щели: она была теперь окрашена розовым отсветом зари… — Как вы поступили с этим вашим новым… Кажется, Чэном зовут его?

Фу доложил.

Внимательно слушавший его Пын Дэ–хуай спросил:

— Как же это?.. — Он снял, протер очки и снова надел. — А если этот Чэн опять оторвется от своих? Ведь он им все карты спутает…

— Теперь этого не будет!

— Значит, воспитательная работа?.. — Линь Бяо задумчиво покачал головой. — Что же, это наше с вами дело, командирское. Я хочу сказать: благодаря Чэну мы увидели, что нужно внимательно заняться теми, кто не научился на лету схватывать новое. Теперь я считаю: вы обязаны удержать у себя Чэна, "доучить" его. Тогда, вернувшись когда–нибудь в тыл, он будет передавать свой опыт и другим.

— А если к тому времени или просто в условиях другой войны жизнь перевернет вверх ногами и наш здешний опыт и, может быть, заставит вернуться к прежним теориям? — спросил Фу Би–чен.

Пын Дэ–хуай сделал отрицательный знак.

— Нет, жизнь не пятится и не движется по замкнутому кругу. Однажды уйдя от старых теорий, мы уже не вернемся к ним. Но вы правы, жизнь может сломать то, что мы тут почерпнули и из чего сделали свои выводы. Даже больше: наверняка сломает. Именно потому, что не стоит на месте. Но наш опыт, почерпнутый тут, так же как наши выводы, сделанные из этого опыта, не пропадут. Наши преемники сделают новые выводы, рассмотрят наш опыт, как пройденный и отвергнутый или как составную часть новой теории, нового указания к действию. С моей точки зрения, чрезвычайно важно, даже, пожалуй, необходимо, чтобы некоторые командиры, вернувшись отсюда, с войны, пошли в школы.

— Опять учиться?! — воскликнул Линь Бяо.

— Нет, учить!.. А нам самим нужно переучиваться здесь. Американцы останутся американцами, нам еще придется с ними встретиться в бою.

Фу несколько раз хотелось вставить слово, но он не смел перебивать старших и только теперь сказал:

— Может быть, я ошибаюсь и чересчур узко смотрю на свою задачу, но мне кажется, что я должен добиться, чтобы каждый летчик до конца понял: победа зависит от его гибкости в такой же мере, как от его храбрости и летного мастерства.

— Это верно, — сказал Пын Дэ–хуай. — Советую наизусть запомнить, как помню я, слова товарища Сталина: "Смелость и отвага — это только одна сторона героизма. Другая сторона — не менее важная — это уменье. Смелость, говорят, города берет. Но это только тогда, когда смелость, отвага, готовность к риску сочетается с отличными знаниями".

— Да, — горячо подхватил Фу, — а знания — это не только то, что преподнесено нам учителями, а и весь большой опыт жизни. Так я считаю. Поэтому и воинская доблесть летчика складывается, по–моему, из трех элементов: храбрости, мастерства и опыта.

— Смотрите! — шутливо проговорил Линь Бяо. — Он уже и новую формулу доблести изобрел.

— Ничего, — ободряюще сказал Пын Дэ–хуай, кладя руку на плечо Фу. Думайте и формулы изобретайте… только правильные.

А Линь Бяо сказал летчику:

— Вот вы уже вывели теорию отставания школы от жизни. — Командующий посмотрел на Фу так, словно видел его впервые. — А сами–то вы откуда пришли сюда, не из школы? Самого–то вас где сделали человеком — не в школе? Школа, именно хорошая военная школа сделала из вас то, что вы собою представляете: хорошего летчика и командира.

— Хорошим–то командиром он стал давно, — заметил Пын Дэ–хуай, — я помню лет… лет… — И спросил Фу: — Сколько лет тому назад вы явились ко мне желторотым студентом, намеревавшимся покорить небо над Китаем?

— Двадцать лет тому назад, — смущенно ответил Фу.

— И, наверно, думали, что уже никогда не подниметесь в воздух, когда партия приказала вам стать пехотинцем?.. Но скажите спасибо партии и пехоте… Нет лучшей военной школы, чем служба в пехоте, — продолжал Пын Дэ–хуай. — Мы с Линь Бяо тоже долго учились ногами. Да, да, ноги и голова сделали вас хорошим солдатом и отличным командиром.

— Нечего краснеть — не девица! — с усмешкой сказал Линь Бяо летчику. Я тоже так думаю. А то, что кажется вам оторванными от жизни теориями, на деле является совершенно необходимой базой для усвоения опыта. Если из–под вас выбить эту теорию, что вы сможете понять в виденном здесь?! Сидите! прикрикнул он вдруг, заметив, как Фу нетерпеливо подался всем телом вперед при его последних словах. — Человек есть человек. У него в голове не солома, а мозги. Если под влиянием каких–то причин они пошли в сторону, вглядитесь, поверните их, куда надо. Вы командир и над своими мозгами.