Заговорщики. Перед расплатой - Н. Шпанов

Но тут Чэну почудилось, что в просветах травы что–то блеснуло. Через секунду он был уже уверен: вода!

Под ним было болото.

Но прежде чем он мог что–либо предпринять на дотягивающей последние метры машине, он почувствовал, как по брюху "Яка" стегают высокие, крепкие, как хлысты, стебли. Стена брызг, поднятая колесами, коснувшимися воды, застлала козырек, обдала фонтанами всю машину.

У Чэна блеснула было надежда, что машина, по инерции преодолев болото, остановится у противоположного берега, отчетливо желтевшего впереди краями обнаженней глины. Но высокая крепкая трава и вола задержали машину. "Як" остановился в самой середине болота.

Едва Чэн успел отстегнуть парашют и расправить затекшие ноги, собираясь вылезти из машины, как увидел, что стебли окружающей травы показались у самого его лица, вровень с краем кабины. Он с удивлением взглянул на борт: машина погружалась в болото. Он понял, что намерение выбраться на берег нужно оставить. "А что же делать?" От неосторожного усилия тупая боль в спине заставила Чэна опустить руки, и в голове снова зазвучал мучительно громкий звон. Прошло много времени, прежде чем Чэн смог осторожно, не напрягая спину, выбраться на фюзеляж. Но единственное, что он увидел отсюда, было все то же болото и дальний берег овражка, загораживавший горизонт с той стороны, где были свои.

Чэн вытащил карту из планшета: место его посадки было вдали от всяких дорог, далеко за правым флангом народных войск…

Фу видел, как "Як" перешел в штопор и скрылся за бугром, далеко на правом фланге.

— Лао Кэ! — прошептал Фу, отрываясь от щели. Он и не заметил, что командующий давно покинул блиндаж. Отправившись на его поиски, Фу обнаружил его на наблюдательном пункте.

— Прошу разрешения взять ваш самолет, — сказал Фу.

— Зачем?

— Я должен быть в части, командир выбыл из строя.

— Отправляйтесь! — проговорил командующий.

Фу добежал до поворота хода сообщения, как вдруг остановился, ухватившись за стенку: прямо навстречу ему торопливо шагал… Лао Кэ! Фу не мог ошибиться, хотя, может быть, кто–нибудь другой и не сразу узнал бы Лао Кэ в этом испачканном маслом и копотью человеке, на котором клочьями висели остатки одежды.

— Живой?! — воскликнул Фу.

И нельзя было понять: вопрос это или категорическое утверждение для самого себя.

Лао Кэ усмехнулся и совершенно спокойно проговорил:

— А то какой же?

Фу схватил друга за плечи и потряс.

— Что с вами? — с искренним удивлением спросил командир, не понимавший причины такого восторга.

— Я же своими глазами видел, как вы только что упали.

— Я?

— "Як" штопорил до самой земли!

— Ах, вот вы о чем!.. Это там, за бугром, у болота?

— Ну да!

— Это Чэн! Если бы не он, мое звено смяли бы. Противнику больше всего хотелось обезглавить полк. И тогда неизвестно, что еще вышло бы из всего дела. Однако, — перебил он сам себя, — нужно поскорее подать ему помощь… Лао Кэ вынул карту. — Я видел, где он воткнулся в болото…

Несколько мгновений Фу, колеблясь, глядел на голубое пятно, испещренное на карте косыми частыми штрихами.

— И вы думаете, что он дел? — спросил он.

— Я отчетливо видел, что он выправил машину и посадил ее.

— А где ваш "Як"?

— Тут, под горой, возле ямы, где спрятан самолет командующего.

Фу быстро огляделся, словно боясь, что его могут подслушать, и полушопотом сказал:

— Я возьму ее, слетаю на болото, а?

Но Лао Кэ молча показал на свое лицо и одежду.

— Масляный бак? — спросил Фу.

— Нет…

И командир рассказал: осколок вражеского снаряда, не перебив маслопровода, только вдавил трубку так, что масло пошло через суфлер и залило всю кабину, пока Лао Кэ выбирал место для посадки. Пройдет немало времени, пока заменят помятый маслопровод и проверят исправность мотора, работавшего некоторое время почти без подачи масла.

…Лежа на крыле своего "Яка", Чэн следил за тем, как заканчивался бой полка, как самолеты дружной стаей прошли на юго–запад и исчезли в волнующейся дымке, поднимавшейся от нагретой земли. Вместе с ними исчезла для Чэна и надежда на спасение, но для него это уже почти не имело значения. Надо всем главенствовала радостная мысль о том, что полк выполнил задание воздух над полем сражения за выход в Северный Китай был очищен от американо–гоминдановской авиации. Теперь Лао Кэ запрет ее на ее же аэродромах, и войска Дунбейской армии погонят банды Чан Кай–ши на юг, чтобы выйти к Ляодунскому заливу и к Великой стене и повиснуть угрозой над линией обороны гоминдановцев Калган—Бейпин-Тяньцзин. Закрыв глаза, Чэн мысленно рисовал себе картину начавшегося сегодня разгрома гоминдановской группировки старого разбойника.

От нестерпимой жары все больше трещала голова. Попытка снять шлем вызвала новое кровотечение из запекшейся было раны. Чэн не решался больше трогать его, хотя шлем давил голову нестерпимо.

Руки и лицо Чэна совершенно почернели от облепивших его комаров. Чэну вспомнились его собственные насмешки над словами Мэй о комарах как биче летчиков. У него не было сил сгонять их, да это было и бесполезно: вместо прежних на испачканные кровью руки и лицо тотчас устремлялись легионы новых.

Чэн сделал попытку, несмотря на головокружение, добраться до берега. Но едва он спустился с самолета, как должен был тотчас же взобраться обратно: под ногами была такая топь, что он неизбежно погрузился бы в нее с головою, прежде чем успел бы сделать два шага. Выбор оставался небольшой: утонуть в трясине или умереть от солнечного удара…

Инстинкт заставлял Чэна цепляться за крыло. Все же это было крыло его родного самолета. И вот он лежал тут, и тягучие, все более медленные и трудные думы текли в его мозгу, казалось кипевшем под лучами беспощадного солнца. Это были мысли о Мэй и о Джойсе, о Фу Би–чене и о строгом командире Лао Кэ; мысли о школе, любви и боях. Стоило Чэну сомкнуть веки, и на огненном фоне рядом с образом Мэй неизбежно возникало лицо негра. Мешалось все: дружба, любовь, ошибки, победа… Мысль о победе всплывала надо всеми другими: победа, победа… Победа?

Чтобы не видеть раскаленного добела неба, Чэн перевернулся на живот. Он попытался спрятать лицо в воротник куртки, но комары тотчас набились туда. Они проникали под одежду, яростно кусали за ушами, шею, спину. Чэну чудилось, что все тело его горит от уколов раскаленных иголок и череп распирает тесный шлем.

Он с усилием вернулся мыслями к товарищам, к полку. Перед ним встала широкая улыбка Лао Кэ, его сверкающие белизною зубы; проплыл перед глазами непослушный вихор Фу Би–чена.

…Сань Тин вошла в блиндаж и подняла цыновку, чтобы сделать сквозняк: в земляном углублении нечем было дышать. Солнце стояло высоко и словно вовсе не собиралось уходить с небосклона.

Сань Тин отерла лицо и, тряхнув головой, принялась накрывать на стол. Потом принесла большой чайник с трубой, наполненной горячими углями. Командующий любил крепкий, свежезаваренный чай.

Сань Тин приподняла крышечку и заботливо понюхала пар. Кажется, все обстояло благополучно. Она высунулась из блиндажа и приветливо сказала, словно принимая гостей:

— Чай пить!

— Когда–нибудь, — сказал Линь Бяо, — весь мир поймет, что в жару нужно брать горячую ванну, а не обливаться холодной водой, пить кипящий чай, а не глотать толченый лед, как это делают дикари янки, — и потянулся за налитой для него чашкой.

Ловко держа ее на растопыренных пальцах, он маленькими глотками отхлебывал ароматную зеленоватую жидкость, и мохнатые брови его сильно двигались в такт глоткам.

В блиндаж вошел ординарец.

— Генералу Пын Дэ–хуаю! — доложил он, протягивая пакет.

Пын Дэ–хуай отошел от стереотрубы и, распечатав длинный узкий конверт, стал быстро просматривать бумагу. Линь Бяо отставил недопитую чашку и напряженно наблюдал за выражением лица генерала, будто пытаясь по нему угадать содержание донесения.

— Самое важное, — спокойно проговорил Пын Дэ–хуай, закончив чтение, что авиация Чан Кай–ши больше не принимает участия в обороне Цзиньчжоу…

— Значит, маньчжурскую пробку мы заткнем накрепко.

— И второе: Фан Юй–тан выступил.

— А-а, господин католик, наконец, решился! — смеясь, сказал Линь Бяо.

— Его дивизии ударили от Калгана во фланг Янь Ши–фану.

— Эти два толстяка ненавидят друг друга. Сцепившись, они уже не разойдутся, пока один из них не падет. А мы поможем пасть изменнику Яню.

— Что же, — подумав, проговорил Пын Дэ–хуай, — можете двигаться и вы.

Вместо ответа Линь Бяо молча перекинул через голову ремень большого маузера.

— Вам выпала большая честь, Линь Бяо, — сказал Пын Дэ–хуай. — Сегодня начинается конец Чан Кай–ши. И этот удар наносят ваши солдаты.

— С именем партии и председателя Мао!