Холодная гавань - Джек Хиггинс

— Хорошо я действовала? — спросила она Рене.

— Ваша сестра гордилась бы вами, ма-амзель.

— Ну и хорошо. — Она откинулась на сиденье и закурила "Житан".

Они миновали вершину холма, и Женевьева увидела его среди деревьев у подножия гор. Замок Вуанкур, серый и безмолвный в лучах утреннего солнца. Обитель благородства, пережившая религиозные войны, революцию, выстоявшая в тяжелые дни, которых было много. Еще в детстве, когда бы она ни возвращалась сюда, в ней всегда возникало это чувство покоя. Чувство полного счастья при одном виде этого дома.

На какой-то момент он скрылся из виду, пока они ехали по узкой дороге среди клонящихся друг к другу сосен, но потом, когда они начали подниматься по склону, он возник снова, уже над ними, словно крепость за этими серыми стенами, застывшими в ожидании встречи.

Ворота были открыты, но въезд перегораживал шлагбаум. Деревянная сторожевая будка находилась сразу за воротами, рядом стоял часовой с автоматом. Это был совсем мальчик, хоть и в эсэсовском мундире. Он склонился к окну и нерешительно сказал на плохом французском языке:

— Документы.

— Но я здесь живу, — сказала Женевьева, и он совершенно растерялся. — Разве вы не знаете меня?

— Извините ма-амзель, но у меня приказ. Я должен проверить ваши документы.

— Хорошо, — сказала она. — Я сдаюсь. Я английская шпионка и приехала сюда, чтобы взорвать этот замок.

Спокойный голос человека, говорившего по-немецки, вдруг вклинился в беседу.

Она не поняла ни слова, зато часовой понял и бросился поднимать шлагбаум. Женевьева повернулась к офицеру, появившемуся из-за будки. Это был полковник СС в серовато-зеленой форме парашютиста-десантника, с Рыцарским крестом на шее и эмблемой "мертвая голова" на фуражке, сиявшей в лучах утреннего солнца. Ей не пришлось спрашивать Рене, кто это.

— Макс, как мило с вашей стороны!

Макс Прим открыл дверцу и сел в машину.

— Поезжайте, — бросил он Рене. Он перешел на французский: — Между прочим, этот мальчик всего три дня здесь. — Он поцеловал ей руку. — Я никогда не мог понять, почему вы испытываете удовольствие, издеваясь над моими солдатами. Это плохо влияет на их моральный дух. Райсшлингеру это очень не нравится.

— Сейчас он об этом не думает, — прокомментировала Женевьева. — У него другие проблемы.

Ярко-синие глаза полковника мгновенно посерьезнели.

— Объяснитесь.

— Его машина сломалась около Пуажо. Я подвезла его.

— Да? Так где же он?

— Я высадила его на окраине Довиньи. Не знаю, где он учился, но в программу явно не входило умение вести себя в обществе дам.

Его губы улыбались, но глаза остались холодными.

— И он спокойно вышел? Райсшлингер? И вы хотите, чтобы я в это поверил?

— Мне пришлось слегка припугнуть его вот этой штукой. — Она вытащила свой вальтер, и Прим взял его.

— Но это немецкое боевое оружие. Где вы раздобыли его?

— У одного милого бармена в Париже. Подобные вещи легко достать на черном рынке, а девушке нужно уметь защитить себя в наши дни.

— Так вы говорите, в Париже?

— Не ждите, что я скажу вам название бара. Прим, не торопясь, взвесил пистолет на руке и протянул его Женевьеве, которая поспешила убрать его в свою сумочку.

— Стало быть, вам понравилась поездка? — спросил он.

— Не совсем. Париж совсем не тот, каким был.

— А в поезде?

— Безобразно.

— Разве?

В его голосе была непонятная ирония, и она бросила на него быстрый неуверенный взгляд из-под ресниц, не понимая, в чем дело. Они остановились возле главной лестницы. Прим подал ей руку, а Рене обошел машину и достал ее вещи из багажника.

— Я возьму их, — сказал Прим.

— Вы действительно самоуничижаетесь сегодня, — съязвила Женевьева. — Полковник СС с чемоданом в каждой руке, словно слуга в гостинице? Мне бы сейчас фотоаппарат. В Париже этому ни за что не поверили бы. Спасибо, между прочим.

— Один из источников нашей силы, — ответил он, — состоит в том, что для мужчин, которые служат в СС, нет ничего невозможного.

Он двинулся вверх по лестнице.

— Я больше не нужен мадемуазель? — громко спросил Рене и быстро прошептал: — Помните, ваша спальня в Розовой комнате. Спальня графини рядом.

Напоминать об этом не было необходимости, ведь они тщательно изучили расположение всех помещений в замке еще в Холодной гавани. Рене был напуган, Женевьева видела это: на лбу у него выступили бисеринки пота.

— Ничего не нужно, спасибо, Рене, — ответила она, повернулась и пошла вверх по ступенькам вслед за Примом.

Прим поднялся наверх и остановился, слушая, как часовые щелкают каблуками, приветствуя его. Через минуту появился Райсшлингер.

— Райсшлингер! — окликнул его Прим.

— Да, полковник? — Райсшлингер посмотрел на него.

— Зайдите в мой кабинет! Сейчас же! Райсшлингер с видом мученика исчез в коридоре.

Прим медленно спустился вниз, достал сигарету и пошел следом. Когда он вошел в кабинет, молодой гауптштурмфюрер стоял у его стола. Прим закрыл дверь.

— Я слышал, вы снова были "плохим мальчиком"? Райсшлингер выглядел мрачным:

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Мадемуазель Треванс. У меня такое ощущение, что вы не очень-то старались выглядеть джентльменом.

— У нее был пистолет, штандартенфюрер. Вальтер.

— Воспользоваться которым вы ее спровоцировали?..

— Наказанием гражданскому лицу, владеющему оружием, является расстрел, как хорошо известно штандартенфюреру.

— Райсшлингер, — терпеливо произнес Прим. — В этом деле есть "шестерни внутри шестерен". Это проблемы, о которых вы ничего не знаете. Другими словами, занимайтесь своим делом.

Но Райсшлингер, которому отказала выдержка, раздраженно выпалил:

— Ну, то, что мадемуазель Треванс — ваша «проблема», мне теперь совершенно ясно, штандартенфюрер!

Прим вдруг стал подчеркнуто спокойным, его надменное лицо испугало Райсшлингера. Полковник подошел к нему вплотную и застегнул пуговицу на плаще молодого офицера.

— Неосторожно, Райсшлингер. Не сработает. Я не потерплю, чтобы один из моих офицеров служил плохим примером для остальных. — Он обошел вокруг стола и взял какое-то письмо с подноса для документов. — Это запрос из Берлина. Весьма тревожный. В батальонах СС в России катастрофически не хватает офицеров. Они спрашивают, можем ли мы прислать кого-нибудь.

У Райсшлингера пересохло в горле.

— Штандартенфюрер? — прошептал он.

— Незавидное назначение, поскольку наша армия там отступает.

— Сожалею, господин полковник, я не имел в виду… — пробормотал Райсшлингер.

— Я прекрасно знаю, что вы имели в виду! — Внезапно лицо Прима стало дьявольски жестоким. — Если вы еще хоть раз позволите себе разговаривать со мной таким образом, если вы сделаете еще хоть шаг в сторону… — Он потряс запросом из Берлина.

Лицо Райсшлингера стало пепельно-серым.

— Да, господин…

— Теперь вон отсюда! — Молодой человек опрометью кинулся к двери. Прим продолжил: — Еще одно, Райсшлингер.

— Штандартенфюрер?

— Если вы будете вести себя с мадемуазель Треванс подобным образом, я просто расстреляю вас.

Сидя в кресле-качалке на балконе Розовой комнаты, Женевьева без всякой видимой причины вспомнила, как однажды, когда ей было всего четырнадцать лет, она, спрятавшись на лестничной площадке, наблюдала за гостями Гортензии на балу, хотя им с сестрой полагалось давно быть в постели. Анн-Мари как-то узнала, что самый красивый молодой человек на балу одновременно и один из самых богатых женихов Франции. Тогда она сказала: "Я выйду за него замуж, когда вырасту, если окажется, что у меня недостаточно денег. Мы были бы идеальной парой. Он светловолосый, а у меня волосы темные!"

Женевьева поверила ей. Слова сестры звучали в ее памяти долгие годы, но однажды она вдруг поняла, что Анн-Мари обязательно должна была измениться, как изменилось все в жизни. Девочка, которую она помнила с детства, которую видела в последний раз несколько лет назад, должна была стать другой. Должна была. Над всем этим следовало задуматься.

Женевьева всегда опасалась быть «проглоченной» Анн-Мари, у нее было странное чувство, будто она вообще не должна была родиться. Сидя в кресле и размышляя теперь обо всем этом, она видела, что между ними всегда существовал некий антагонизм. Как будто каждая из них возмущалась, что у нее есть сестра.

Странно, что это тихое место вызывало у нее такие мысли! Вдруг Женевьеве почудилось какое-то движение в комнате. Она встала и вошла. Черное платье, белый фартук, темные чулки и туфли — образцовая служанка. Мариза склонилась над ее чемоданами.

— Оставь их! — резко сказала Женевьева. Ее голос прозвучал сердито, потому что она сама была напугана. Ведь эта девушка близко знала ее, и Женевьеве предстояло выдержать экзамен. — Я хочу спать, — добавила она. — Поезд был ужасный. Ты можешь распаковать потом.