Аттестат зрелости - Евгения Изюмова

- Неправильно или правильно мы тогда сделали, я не знаю, а ты не должен был от нас отбиваться.

- Знаешь, мать Валерке как-то объяснила, почему не надо делать как все, особенно, если это плохо. Он как-то за большими пацанами на забор полез, нос расквасил, ревёт, а мать ему сказала: «Люди - в воду, и дурак - в воду. А он плавать не умеет, потонет».

- Ну, эту пословицу мы знаем, - рассмеялась Настя. - И продолжение твое: «А я не дурак, немного умный», - тоже знаем. И мать Валерке правильно всё объяснила, очень даже педагогично. И всё-таки ты не прав. Это как раз тот случай, когда надо было со всеми в воду прыгать. И выплывать вместе со всеми. Ой, уже восемь! Ну, я побежала, - и Настя исчезла за дверью.

Окунь лежал и думал, как неожиданно Настя Веселова вошла в его жизнь. До случая в лесу он и не смотрел в ее сторону, а тут вот каждый день ожидает её прихода с нетерпением.

- Хорошая девушка, - уважительно сказал дядя Коля. - Хорошая. Ты её, Василий, не обижай.

- Я не обижаю.

- По всему видать - любит она тебя, - рассуждал дядя Коля, расправляя правой рукой пушистые усы, предмет своей гордости.

- Любит? - удивился Окунь. - Я  и не заметил что-то...

- Потому и не заметил, что всё о своей болячке ей долдонишь, а вот про неё совсем ничего не знаешь. Вот кто её родители? Кто?

- Не знаю-ю... - растерялся Окунь.

- То-то и оно, что не знаешь. А её отец - Степан

Григорьевич Веселов, первостепенный мастер был на нашем заводе. Мы с ним в одном цехе, сборочном, работали. К нам механический как эвакуировали во время войны, так он здесь и остался, а мы после фронта пришли, стали там работать.

- А почему Настя вас не знает?

- Откуда ей знать меня? Я  же не бываю у них. А Степан Григорьевич погиб. Геройски, как на фронте.

- А что случилось с ним?

- Парнишонку одного спасал. У нас ведь перед проходной машин - тьма. Идем мы, значит, со смены, а от остановки автобусной мальчишечка лет пяти выскочил. И откуда только взялся? А тут «Кировец»-трактор из ворот выехал, да и газанул на мальчишку прямым ходом. Степа бросился ему наперерез, парнишку-то отбросил в сторону, а сам отскочить не сумел. Сбило его мотором да ещё и колесом придавило, а колесище-то у «Кировца» - ого - сам, небось, знашь. Всем заводом хоронили мы Степана Григорьевича. Настя тогда маленькая была, лет семи, а братишка её, Илюшка, и того меньше.

- У Насти брат есть? – удивился Окунь.

- Есть. Такой был сорванец-парень. Отец в гробу лежит, а он бегает, хохочет. Не понимал ещё ничего.

- А я и не знал.

Все замолчали, думая каждый о своём.

- Да чего ты знал? - нарушил тишину Костя. - Ты ведь только о себе и базаришь, в точку дядя Коля попал, - он отложил книгу, которую читал, и внимательно слушал их беседу. - А я ведь помню его, дядь Коль. Он тоже невысокий был, толстенький, и тоже весь в веснушках.

- Верно! - воскликнул дядя Коля, оглаживая усы. - Верно! А откуда ты его помнишь?

- А я, как с армии пришел, сначала устроился в сборочный, да больно уж у вас там хреново, не вздохнешь - конвейер!

- Во-во! Вам бы денег побольше, молодым-то, - забубнил дядя Коля. - А работать кто за вас будет? Мы, старики, перемрём, вы все с голоду подохнете!

- Не подохнем! Подумаешь, только вы и работаете, а мы - что, даром хлеб едим, что-ли? Я зарабатываю в механическом, между прочим, не меньше твоего! - Костя вскочил с кровати, забегал по палате.

- Вы не правы, милейший Николай Федорович, - возразил Иван Петрович. - Молодёжь у нас хорошая, но ведь в семье не без урода, есть всякие. Зря вы расстраиваетесь.

- Ага! В семье не без урода, а урод, выходит, я, да? - обрушился Костя на Ивана Петровича и ещё быстрее замерил ногами комнату.

- А-а-а... - дядя Коля махнул сердито рукой и сел на кровати Ты, Петрович, скрозь очки свои плохо видишь. Вот тебе пример, - он ткнул пальцем с чёрным избитым ногтем в сторону Окуня. - И одёжа на ём путёвая, и сыт, и обут, а учиться не хочет. Его Настя тормошит, а он, ну, ни в какую, нахлебник, одним словом. А ведь учеба – это его сегодняшняя работа. А деньги, небось, с матери на киношку да на дрыгалки свои, танцы-шманцы, вытрясывает! - дядя Коля рассвирепел, усы его встопорщились, как иглы у ежа.

- Вот он урод и есть, а я работаю, вка-лы-ва-ю! - Костя всё бегал по комнате.

- Нет, вы уж погодите, милейший Николай Федорович, - повысил голос Иван Петрович. - По одному частному случаю обо всей молодежи отрицательно судить нельзя, наша молодежь в целом хорошая!

Окунь отвернулся к стене. Он участия в спорах не принимал. Сначала сил не было думать о чём-то, а теперь он просто не знал, чью сторону принять. С одной стороны, не все же ребята бездельники, как говорит дядя Коля, хотя бы их класс взять. А с другой стороны - чем он сам, Васька Окунь, лучше бездельника? Действительно, школа - вроде работа его, а он работу свою выполняет плохо.

«А у Насти, как у меня, брат младший есть. И отца у них нет», - подумал он вдруг, рассматривая трещинки на стене, словно пытаясь прочесть там что-то важное для себя. Старики в палате объединились и сообща начали спорить с Костей, на Ваську больше не обращали внимания. А он лежал и думал: «Никому я не нужен оказался. Одна Настя, добрая душа, пожалела меня». И хотя глаза слегка защипало, в груди у юноши вновь разлилось незнаемое до сих пор тепло.

Светлана после уроков договорились с Настей сходить в кино. По дороге решили зайти к Веселовым. Они не спеша поднялись на третий этаж. Настя открыла дверь своим ключом, и еще не переступив порог, Светлана поняла, что у Веселовых гость: бренчали ложки о край чашек. Голос говорившего человека показался Светлане незнакомым, но Настя отчего-то смутилась. Услышав, что в прихожей кто-то есть, вышла мать Насти, Полина Егоровна, улыбчиво поздоровалась со Светланой, сообщила:

- Настя, а к тебе гость! - и улыбнулась чуть лукаво. - Да раздевайтесь живее, чай остынет.

Светлана прошла на кухню и увидела... Ваську Окуня. Вот уж кого-кого, а Ваську она никак не ожидала встретить в квартире Веселовых.

Был Васька стрижен под «нулевку», похудевший, глаза незнакомо серьёзные. Уши без его роскошной шевелюры смешно торчали. Эти розоватые уши от бьющего в окно солнечного луча рассмешили Светлану.

- Ну, чего таращишься? - спросил угрюмо Окунь. – Не узнала?

- Узнала, хотя ты почти неузнаваем, - фыркнула Светлана. - Чего обрился? В армию, вроде, рано...

- Новую жизнь начинаю, - важно изрёк Окунь. - Черт с ними, с волосами.

- Если мне не изменяет память, ты уже третий раз в этом году начинаешь новую жизнь, то рыжим становишься, то чёрным, - опять фыркнула Светлана без малейшего намека на улыбку. Очень ей не нравилось, что Окунь так по-хозяйски ведет себя за столом: уплетает за обе щеки варенье, сам себе чай наливает…

- Слушай, а ты зачем пришёл сюда? – сказала она враждебно.

- У тебя забыл спросить, - ощетинился Окунь, но вполне миролюбиво ответил: - Всё-таки надо проведать мною спасённую.

- Уж прямо и тобой.

- А кем? Все по лесу мотались, а она одна на лыжне сидела.

- Подумаешь, герой какой, - проворчала Светлана, понимая, однако, что зря так говорит. И вдруг, поражённая неожиданной догадкой, спросила. – Ты дурить ей голову задумал, да?

Окунь посмотрел недобро в её холодные глаза:

- А тебе что? Какое твоё дело?

- Я - её подруга.

- Зачем я к Насте пришел - не твоя печаль, не лезь не в своё дело!

- Это как раз моё дело, а Настя не по твоему нахальному носу!

Послышались шаги, в кухню вошла Настя, и Окунь с Рябининой замолчали, буравя друг друга злыми глазами. В кухне зазвенела неловкая тишина, слышно было, как тикали часы на руке у Окуня.

- Я  пойду, Настя! – звонко сказала Светлана.

Настенька хотела остановить подругу, но та лишь раздраженно махнула рукой и вышла. Настя проводила Светлану, печально смотрела, как та одевается, спросила тихо:

- Ты обиделась?

- Нет. Всё нормально, - и вышла из квартиры, крепко щёлкнув замком.

- Вы поругались? - спросила Настя у Окуня, вернувшись в кухню.

- Нет, только любезностями обменялись, - и не выдержал, запальчиво сказал: - Много на себя берёт твоя Рябинина, думает, что всем указывать может!

- Неправда, Вася. Она просто не любит тебя, а кого Светка не любит, тому она не будет улыбочки строить, а вот ради меня хоть что сделает, хоть в драку полезет. Потому что любит меня, а я - её, и она - моя лучшая подруга, и ты плохо говорить о ней не смей. А когда тебя выписали?

- Сегодня.

- Ну что же. Ты выздоровел. Моё комсомольское поручение выполнено, - произнесла Настя, не глядя на Окуня.

Тот округлил глаза:

- Так ты по поручению ко мне ходила?

- Ну, конечно, я ведь говорила тебе об этом, - ей стало душевно плохо: не скажешь же ему, что посещала его в больнице не только по поручению. Зачем? Все равно ничего между ними не будет.

Окунь ушёл, тихо прикрыв за собой дверь, а Настя сидела и плакала. Она смотрела в окно. Слёзы текли по лицу, капали в чашку с чаем, а Настя не вытирала их. Окунь вышел из подъезда, остановился на автобусной остановке, закурил. Настя смотрела на него из окна и плакала.