Слёзы Турана - Рахим Эсенов

Как видно, стрелял он без промахов. К шатру подъехал, перекинув через седло тяжелую, жирную птицу.

— Ой-е-е! — кричали молодые огузы, стуча кнутовищами, саблями и копьями. В молодых, задорных глазах загоралась буйная зависть.

На дороге, у высокого перевала, где маячила груда камней с лошадиным черепом, пастухи остановились. Они достали луки, приготовили арканы и надели доспехи. Опасения и осторожность были не напрасными. Из ущелья потянуло дымком. В этих местах, среди скал, бродило много разрозненных племен. Огузы не раз посылали разведывательные отряды, но грязные, косоглазые, в желтых лисьих шапках, так ловко и быстро появлялись и исчезали в горах, заваленных снегами, что даже быстрые огузские кони не могли угнаться за скуластой ордой.

В этот день косоглазые так неожиданно налетели на пастухов, что в седло успел вскочить только предводитель стойбища.

Но молодые огузы не растерялись. Отразив первый натиск дикушей в пешем строю, они вскочили в седла и, как учили их старшие, плотно запахнули кожаные рубашки с железными пластинками, нашитыми на груди, спине и плечах. Молодежь обнажила сабли и мгновенно выстроилась в полуоборот к солнцу. Это был старый, испытанный военный прием, перенятый огузами у парфян.

Отряд кара-китаев развернулся и с диким воплем кинулся во вторую атаку, но теперь только в половину своих сил. Другая часть направилась к косякам молодых кобылиц, на полном ходу срубая головы стройным, красивым маткам.

Вождь стойбища, взмахнув тяжелой кривой саблей, в лезвие которой был влит свинец, описал круг. Огузы сбросили шкуры, прикрывавшие доспехи. Железные пластинки брызнули солнцем. От неожиданности кара-китаи придержали лошадей, смешались.

Грозной цепью огузы пустили коней вперед, управляя только ногами. Не доезжая на полет стрелы, чабаны натянули тетивы до правого уха. Длинные стрелы с острыми костяными наконечниками запели в воздухе. Они достигли цели, поражая коней кара-китаев. Старый опытный вождь не стрелял, он стоял позади своего отряда и зорко следил за противником. И когда косоглазые стали огибать чабанов слева, вождь с десятком отборных молодцов, среди которых был и Ягмур, набросился на врагов. Но отряд не рассчитал и проскочил мимо левого крыла кара-китаев. Теперь десятка три вражеских конников оказались за спинами чабанов, осыпая их градом камней из кожаных пращей. Тяжелым, ребристым камнем один из кара-китаев попал в затылок предводителю. И не успели чабаны опомниться, как тонкая, витая из бараньих кишок веревка захлестнула шею вождя и вырвала величавого старика из седла.

Ягмур ударил и без того разгоряченного коня, бросаясь в самую гущу свалки, где лежал оглушенный предводитель. Одним ударом он перерубил аркан, взмахнул над косоглазыми саблей, но что-то тяжелое и острое обрушилось на его голову… В глазах потемнело.

Расстроив боевые ряды, огузы продолжали рубиться. И все же силы были неравными. Не было старшего, опытного вожака, который мог бы сплотить молодых воинов, ударить в нужном месте… Огузы отходили.

Начинало темнеть, а Ягмур все еще не мог подняться: в голове звенело, как будто кто-то перебирал пластины серебра, отлитые мастером Айтаком… Перед глазами поплыло видение лагеря рабов… Показались норы… Из тьмы встал надсмотрщик, избивающий палкой больного мастера Ягмур хотел подняться, но перед глазами все слилось в черное пятно, покачнулось, поплыло… И вдруг Ягмур дернулся всем телом, вскрикнул и застонал: ведь и кара-китаи, если победят, снова продадут его в рабство. Эта жгучая мысль придала сил и решительности. Качаясь от слабости, Ягмур тяжело поднялся. Страшные следы остались на поле битвы. Среди ярких, сочных цветов гор лежали убитые, дрыгали ногами и дергались, издыхая, раненые лошади… Ягмур увидел, как его гнедого силился поднять кара-китай, широко взмахивающий палкой с железным наконечником. Любимый конь упирался, рвал привязь. Заметил Ягмур и другое: справа на чабанов-огузов надвигалось новое облако пыли. С огромными мучениями добрался он до юрты, где сидели четыре подпаска и старый хорезмийский раб, с поврежденным плечом. Кочевники собрались было сесть на коней и отправиться вниз к стоянке огузов. Но вот хорезмиец подвел чалого жеребца, и Ягмур приказал подпаскам следовать за ним.

— Измена!

— Измена! — заорали другие пастухи, видя как Ягмур галопом направил свой небольшой отряд к выходу из ущелья.

Это была до бешенства страшная скачка. Ягмур все плотнее прижимался к потной шее коня, которого он гнал изо всех сил к косяку молоденьких тонконогих кобылиц… Недоступный кобылий косяк возглавлял злой и дикий жеребец, не подпускавший к кобылам не только других лошадей, но и чужих табунщиков. Завидев чужаков, дикий жеребец раскинул хвост по ветру и ошалело помчался навстречу пастухам. Предводитель кобыльего стада ржал и храпел на все ущелье. Молодые подпаски и раб теперь только поняли хитроумный замысел Ягмура.

Пока Ягмур на своем чалом отвлекал внимание взбесившегося жеребца, подпаски завернули косяк гривастых красавиц и направили их к месту схватки. Белый с подпалинами жеребец заметил это и, сверкая глазами, рванулся к своему косяку, В довершение всего бедовые подпаски на полном скаку хватали из костров горящие головешки и прижигали гладкие зады молодым кобылкам… От боли матки бросались в середину табуна, сбивая друг друга, внося сумятицу и страх. Бешеный косяк пронесся по долине и выскочил на поле битвы в тот самый момент, когда пастухи встали уже в замкнутое кольцо — спина к спине… Встали для последней смертельной схватки.

Табун мчался напрямик, не разбирая дороги. Острые копыта горных кобылиц смяли юрты, опрокинули и затоптали неповоротливых верблюдов. Жалобно визжала, спрятавшись под большим камнем, собака…

А пастухи кричали, свистели, стучали в щиты рукоятками ножей и прижигали прытких кобылиц головешками. Произошло желанное: лошади вклинились в строй врага и разомкнули плотную цепь кара-китаев. Перемешались лошади и воины… Трещали кости, звенело оружие, звали на помощь раненые, а пастухи бросали в диких коней дымящиеся головешки.

Табун промчался черным смерчем, оставив после себя растоптанные тела и туши. Теперь круг огузов развернулся в стройную линию. Ободренные неожиданной помощью пастухи погнали противника к скалам. Высокое, окруженное с трех сторон отвесными горами ущелье было удобным для того, чтобы окончательно добить незванных пришельцев. Пастухи по самое плечо заворачивали рукава, перебрасывая оружие из правой руки в левую, разминая затекшее тело.

Кара-китаи изо всех сил гнали коней к камням, стараясь как можно дальше оторваться от преследователей. На ходу они раздевались; оставшись в потных и грязных рубашках, отстегивали и сбрасывали с коней седла… Враг опять хитрил, изворачивался и не хотел сдаваться.

Взмахивая тяжелыми саблями, выставив вперед пики, Огузы нагоняли беглецов и разили беспощадно, устилая ущелье трупами. Но противник был еще силен и отчаянно огрызался.

— Собака ест собачину! — кричали они и разили кривыми клинками.

Вот отряд достиг гор. Пастухи остановились, с трудом сдерживая горячих скакунов.

Кара-китаи, схватив своих коней за хвосты, изо всех сил стегали их по потным спинам. Цепляясь копытами за едва видимые выступы, кони карабкались к вершинам. А плети взлетали и хлестали до тех пор, пока измученные животные не вынесли всадников на гребень горы. Голые, уставшие кара-китаи грозили плетьми и скрывались за камнями. А пастухи, уставшие, возбужденные победой, рассыпались по ущелью, собирая брошенное оружие и конскую сбрую.

Ягмур и пастухи, смастерив носилки из двух копий, осторожно принесли раненого старика к стойбищу.

НАРЦИСС

— Вах, ты говоришь, что он промахнулся! — глаза эмира Кумача зловеще загорелись и округлились. — Сам видел?

— Разукрашенным топором я отрубал голову верблюду. Вот этими руками…

— О, как велика щедрость неба!

— И твоего сердца тоже. Знай же, любимец народа, тебя все уважают, а зависть визиря вызывает презрение. Море его черных замыслов бушует, его бесит предрасположение султана ко мне. Но я приехал, чтобы найти у тебя поддержку.

— Будь мужчиною, — ответил Кумач. — Кровь смывается кровью. Иди!

Когда Каймаз вышел из беседки, самодовольный Кумач сбросил парчовый халат и с наслаждением вытянул свое крепкое, статное тело. Из сада ветерок донес сладостный аромат цветущих роз и какие-то заманчивые шорохи. Аллах знает, почему, вспомнилось Кумачу в эту минуту услышанное от купцов: «Балх считают обителью счастья, источником радости на земле. Через него идут дороги в Индию, Китай». — Кумач отпил из ритона глоток вина. Припомнилось изречение из книги: «У жителей Балха благородство мыслей, усердие в исполнении обязанностей…»