Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор

– Да вы сами говорили, что понедельник, – сказал заведующий, – значит, вчера я был прав.

– А как же на работу? – спрашивают колхозники.

– На работу не ходить, – говорит заведующий. – Как же можно. Сегодня тринадцатое число.

Но вот в городах начинается жилищное строительство и в деревнях жилищное строительство.

– Нам тоже нужно начать жилищное строительство, – говорит заведующий и берет в руки топор.

– А что такое жилищное? – спрашивают некоторые.

– Что такое строительство? Жилищное, – говорит заведующий, – это от слова «жилище», имени существительного, а строительство, – говорит заведующий, – это от слова «строить», глагола неопределенного наклонения.

– Как же оно существительное, – спрашивают колхозники, – когда оно еще не существует.

– Оно существует, – говорит заведующий, – везде существует.

– Но у нас не существует, – говорят ему колхозники, – значит, оно не существительное.

– Это верно, – соглашается заведующий.

– А потом, что за неопределенное наклонение? – говорят колхозники. – Нужно строить так, чтобы оно было определенное и без наклонения, а прямо.

– Прямо, – согласился заведующий, – ну, давайте строить. Вот топоры.

– Вот топоры, – сказали колхозники и взяли топоры, каждый по топору. – Давайте строить.

– А как строить, – спросил заведующий, – всем вместе или каждый в отдельности?

– Каждый в отдельности, – сказали колхозники.

– Нет, все вместе, – спорил заведующий.

– И все вместе, – согласились колхозники, – и каждый в отдельности.

И они начали строить все вместе и каждый в отдельности.

Но вдруг заведующий спохватился:

– План, – вспомнил он, – мы забыли про план. Сначала нужно выработать план, а потом строить. Нельзя строить дом без плана.

– Нельзя, – согласились колхозники, – сперва нужно выработать план.

И вот они разрабатывают план, все вместе и каждый в отдельности. И план готов.

– Теперь можно строить, – говорят они, берут топоры и начинают строить все вместе и каждый в отдельности, строго придерживаясь плана.

Они строят все вместе дом и каждый по одному дому, и все дома как один, потому что план один.

В каждом доме четыре окна выходят на улицу, четыре во двор. В палисаднике растут четыре тополя. Двор делится на четыре части: на скотскую, вторую, скотскую и четвертую. В скотской расположены: хлев, скирды сена и хлев, во второй: дрова, сараи, амбары, дрова в скотской, скирды сена, хлев, скирды сена, в четвертой амбары, дрова, сарай, амбары. В каждом доме четыре комнаты: спальня, гостиная, кухня, спальня. Четыре печки. В доме четыре стены, четыре потолка: в каждой комнате по потолку. Четыре комода. Четыре стола. Четыре дивана. Кругом четыре! Сегодня четыре – мистическое число колхоза. В доме четыре стула, в буфете четыре стакана, четыре картины висят на стенах. Но в каждом доме должна жить семья в четыре человека. Ни больше ни меньше: четыре. И в той семье, где больше четырех, лишних прогоняют вон. А в той семье, где меньше четырех, недостающих принимают со стороны. И у каждого из четырех человек всего по четыре. У мужа по четыре сапога, у жены четыре платья, у сына четыре ружья, у дочери четыре куклы. Четыре, четыре и четыре. Но вдруг колхозники вспоминают об уборной. Четыре уборные в одной квартире – это слишком много. Но они не хотят разбивать число. До сих пор везде было четыре. Они думают все вместе и каждый в отдельности, но ничего не могут выдумать. Придется дом построить без уборной. Это первая неудача. За ней появляются другие. Они вспоминают о самоваре. Четыре самовара – это слишком много. И вот они начинают пересматривать свой план. В доме четыре стула. Придут гости, негде будет сесть хозяевам. Они не знают, что делать. Придется выбрать другое число: два, три, десять. Но дом состоит из четырех стен. Из трех нельзя. Из двух нельзя. Из десяти нельзя. И вот дома исчезают на глазах у них. Исчезает строительство.

Так мечтает Лука. Он хочет видеть колхоз таким, каким он хочет его видеть. Он трет себе руки от удовольствия, смеется и говорит: «Хорошо! Хорошо! Прекрасно! Отлично! Замечательно!» Но что это с ним: он открывает глаза и видит настоящий колхоз. Он видит то, чего не хочет видеть.

– Не то! Не то! – говорит и отмахивается, как от наваждения. Он смотрит растерянными глазами на неумолимую действительность и прячет свою голову в подушку, как в песок. – Не видеть. И не слышать! – Но он слышит, как действительность надсмехается над ним. И вот он видит. Он видит сон. И сон надсмехается над ним. Он видит себя. Вот он трет руки. «Я придумал, – говорит он, – теперь можно строить». Они шли от стен и углов. А он от обратного. «Моя семья состоит из трех человек, – говорит он. – Кроме того, бог триедин: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой». И он выбирает число три. И строит дом из трех углов, треугольный дом. Сыновья ему помогают. Они носят бревна обеими руками. Вот они приносят топор. Он берет топор. Но топор надсмехается над ним из его рук. Бревна не хотят ложиться ровно. Полено пинает его, как колено. Рубанок обращается к нему:

– Убирайся!

Постройка показывает ему кукиш и нагло разваливается.

– Хорошо, – говорит Лука, – у меня не выходят три угла, попробую четыре.

И он строит себе дом из четырех углов, обыкновенный дом.

Вот он выстроил. Но дом уходит от него и говорит: «Я не твой».

Он спит. Но остальные не спят. Не спит поп. Он управляет слухами. И кажется, что они вылетают из его широких рукавов. Теперь он напоминает одновременно Иисуса Христа и радио, радио Христа. Но радио Христа не есть ради Христа, кулаки помогают ему, он помогает им.

Он пустил слух: колхозный скот будут клеймить особым клеймом, а клейменый скот уже никогда не возвратят хозяину. И, пройдя через десятки кулацких ушей и выйдя через сотни кулацких и середняцких ртов, слух возвращается к попу, выросший и видоизмененный: будут клеймить всех – жен, детей, стариков и молодых, и клейменым никогда не удастся вернуться.

– Моя фантазия, – думает поп, – помноженная на выдумку моих друзей, это незаменимая вещь, это непобедимое оружие.

Так он стоит посредине двора, похожий то на крест, то на радиомачту, с руками то вытянутыми горизонтально, то поднятыми вертикально, с рукавами широкими и машущими. И его слухи летят из его рукавов, как его птицы.

Иногда он не узнает свои слухи, настолько они изменились. Впрочем, он их узнает, но не сразу. Тогда он встречает их с готовыми объятиями, объятый восторгом и машущий рукавами, готовый улететь, как улетают его слухи. Он радуется и говорит: «Вот этот слух наиболее удачный. Его изменяемость показывает его активность. Он прошел через наибольшее количество ушей и