Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тео толкнул перегородку, и та отошла. За нею открылось помещение темное, неуютное. Здесь не было ни окон, ни даже их иллюзии. И стены, покрашенные бледно-зеленой краской, гляделись неровными, заплесневевшими. Парочка электрических ламп кое-как разгоняла темноту, но желтушный свет их лишь подчеркивал неуютность этой комнаты.
Серый потолок. Серый же пол, на котором вытянулись длинные тени. Одна из них — Тельмина, другая принадлежала Зверю, и он, видя свое отражение, еще сильней беспокоился, вытягивал то одно черное крыло, то другое. Третья же тень держалась наособицу.
В ней не осталось и толики человеческого.
Чересчур тонкая. Ломкая. Будто составленная наспех из трубочек для коктейля. И уродливая. И притягательная.
— Вот аппарат, — Тео сам старался не смотреть на эту тень. — Пусть ляжет на стол… и скажи, чтобы лежал смирно. Постарайся до него донести. Больно не будет.
— Больно не будет, — эхом повторила Тельма.
Серая громадина аппарата вырастала из центра комнаты. Металлическая тварь с чешуей стальных листов. И заклепки, которыми эта чешуя стянута, поблескивают.
Дразнятся.
Тео откатил в сторону массивный люк, прикрывавший пасть этого чудовища.
— Мэйни, я знаю, что ты меня слышишь. Вы оба меня слышите, — немного безумно говорить с тем, кого не существует. Или все-таки? Зверь есть. Он не плод фантазии, не только плод. — И вы оба достаточно разумны, чтобы понять. Тебе придется лечь…
Из пасти высовывался длинный язык с каймою рельс, а уж на нем, готовая принять новую жертву, виднелась каталка. Была она немного узковата, и Тельме даже подумалось, что Мэйнфорд просто-напросто не поместится.
— …вот так… — он поместился, и поерзал даже, устраиваясь поудобней. Заворчал. Ну да, конечно, металл был холоден, да и в самой комнате было довольно прохладно. — Потерпи. Десять минут. И все закончится. Постарайся не двигаться, а то нас заставят пройти эту процедуру сначала…
Не хотелось отпускать его.
— Я буду рядом. Что бы ни случилось, я буду рядом… слышишь?
И желтизна ушла из глаз Мэйнфорда.
— Слышу, — это ответил уже человек, и Тельма не сдержала улыбки. Зверь ей нравился, но с человеком оно как-то привычней, что ли.
Тео терпеливо ждал в стороне. Кивнул, выражая одобрение. И молча указал куда-то за стальную гору. И сам же сделал шаг.
Он ступал совершенно бесшумно.
И лишь добравшись до двери, весьма неприметной двери, которую Тельма нашла бы далеко не сразу, заговорил:
— Ты все сделала правильно.
— Это ему…
— Аппарат лишь считывает потоки силы, начиная от основных и заканчивая следовыми. Он не способен повлиять на пациента. Почему-то все боятся именно этого, — Тео щелкнул выключателем, и загорелась лампочка.
Электрическая.
Желтая колба на проводе. Она висела так низко, что Тельма смогла бы прикоснуться к пыльной ее оболочке, просто подняв руку. Спустя секунду комнатушка наполнилась вонью, и Тео поморщился.
— Здесь убирают реже, чем того хотелось бы. Наши не любят сюда спускаться. Садись.
Сам он устроился в низком кресле, неудобном с виду.
— Это операторская. Отсюда мы будем управлять процессом. Вот, нажимай, — он показал на красный рычажок. — И скажи что-нибудь. Он услышит тебя. Говори.
— Мэйнфорд…
Говорить приходилось в микрофон, приделанный к низкой подставке. И Тельма наклонилась, а Тео осторожно, случайно словно бы, коснулся ее волос.
— От тебя пахнет осенью… а я летний. Скажи, что я запускаю сканирование. Ему покажется, что время тянется долго, но это исключительно субъективное восприятие. Пусть закроет глаза. Пусть постарается не думать… хотя нет, не думать ни у кого не выходит. Пусть постарается думать о чем-нибудь успокаивающем. Не знаю, птички там. Бабочки. Цветочки.
Тельма послушно повторила инструкции, только про птичек говорить не стала. Мэйнфорд и птички? Чушь. Да и бабочки немногим лучше.
Пусть думает о море.
Море он любит.
— Хорошо, — Тео отстранился, хотя операторская была слишком тесной, чтобы Тельма чувствовала себя спокойно. — Тогда начинаем…
Один за другим вспыхивали экраны.
Дюжина.
И паучьи пальцы метались над длинной консолью, что-то нажимали, поворачивали, тянули…
— Это калибровка… настраивать надо под пациента. Неудобно. Но ничего лучше пока не придумано. Попроси его повернуть голову влево… вправо… и теперь прямо. Вот так пусть и лежит.
На экранах расползались цветовые пятна. Желтые и синие.
И красные тоже.
Красный цвет вызывал тревогу, но его было немного, он появлялся и исчезал, переходил в оранжевую гамму или же вовсе выцветал до белого. А белый обретал сапфировую синеву…
— Замечательно.
Тео с трудом сдвинул рычаг, и аппарат загудел. Гудение его, мелкая вибрация были слышны даже в операторской, и Тельма с неудовольствием подумала, что внутри машины они ощущаются совершенно иначе. И могут напугать Зверя.
— Нет, — Тео накрыл микрофон ладонью. — Он справится. Надеюсь, что справится… а у нас и вправду есть десять минут на твои вопросы. И на мои тоже. Думаете, это я убил Синтию?
Глава 13
Джонни мерил шагами коридор.
И в другое время Кохэна позабавила бы эта нервозность человека, который в обычной жизни старался казаться сдержанным, равнодушным даже.
В другое время.
Время уходило. Он слышал, как растворяются в Бездне мгновения, отведенные ему прихотью то ли богов, то ли судьбы. И, положив руку на грудь, Кохэн слушал, как бьется собственное сердце.
Скоро придет время платить по долгам.
Хватит ли у него смелости?
— Они родственники, — Джонни дошел до угла и остановился.
— Кто?
Дверь не закрыли. И Кохэн мог бы пойти следом, но чутье подсказывало, что это будет неразумно. Если бы в его присутствии нуждались, ему сказали бы.
— Они. Этот… — Джонни нарисовал в воздухе треугольник, — и чтица. Родственники. Близкие.
— С чего ты взял?
Док не услышал. Он стоял, покачиваясь, почти упираясь лбом в стену. И на лбу этом блестела испарина.
— Надо было сказать ему… когда я понял… я был слишком расстроен. Из-за сестры… ее ведь найдут? Он будет искать… но найдут ли… в Нью-Арке многие исчезают бесследно. Я знаю. Я видел статистику… а Синтия меня предала. И поэтому я забыл.
— О чем? — Кохэн подошел к доку и развернул его. — Джонни, возьми себя в руки.
Бесполезно.
Мэйнфорд, может, и сумел бы дозваться, но от Кохэна док лишь отшатнулся.
— Руки убери!
— Док…
Лицо Джонни исказила гримаса отвращения.
— Это все вы… такие, как ты… как он… нелюди… — он попятился, и если бы было куда бежать, сбежал бы. — Из-за вас… Синтия… и моя сестра… как же…
— Джонни!
— А теперь еще она…
Пощечина получилась хлесткой, и пожалуй, Кохэну стоило сдержаться, но ему надоело.
Сдерживаться.
Притворяться глухим и слепым. Не замечать взглядов. Шепоточка за спиной. Пожеланий сдохнуть поскорей. Он устал быть чужим, но слишком поздно понял, что своим никогда не станет. Держался… чего ради? Кого ради?
И все же… грохотало сердце, и не разобрать — чье именно, Кохэна ли, дока, который замер, облизывая разбитую губу. И было в его облике что-то кроличье, беззащитное.
Того и гляди расплачется.
Кохэн убрал руку, которая как-то оказалась на шее Джонни.
Мягкой шее.
Слабой.
Такую легко сломать. А лучше вспороть. Когтями… или ножом… ножом правильней. Жертва ложится на камень головой к восходу, чтобы солнце, вставая, искупалось в крови. Всего один взмах, который требует сноровки. Древний клинок остер, но и сосуды не столь уж слабы, какими кажутся.
— Док, — Кохэн убрал руку за спину и сглотнул. Он вдруг живо вспомнил сладковато-соленый вкус свежей крови, в которой еще теплилась жизнь. — Соберись. Я знаю, что ты меня недолюбливаешь. Это нормально.
Он с трудом заставил себя улыбнуться.
Человеческое мясо мягко. И что бы там ни говорили, нет в нем ничего от свинины или птицы. Кто попробовал однажды, тот не ошибется.
А небо над Атцланом белое.
Зимой. Летом.
Осенью, пожалуй, темнеет, но и то ненадолго. Дожди вымывают темноту. А солнце сияет божественным оком, и поднимаются ввысь дымы. Стоят пирамиды.
Нерушимы.
И дед… жив ли он? А если жив, помнит ли проклятого внука? Разве что позором, пятном, которое ни отскоблить, ни вырезать.
Что с ним происходит?
Еще немного, и зазвучат голоса барабанов, а следом, на звук их, Бездна нагрянет. Она вездесуща. И всесильна. Она напомнит Кохэну, кем и для чего он был рожден. И если Тельма видела крылья… крылья что-то да значат…
— Док, — Кохэн уцепился за чужой растерянный взгляд. — Очнись. И объясни, что ты имел в виду.
Страх сладок.
А бесстрашие горько. Но горечь — для истинных гурманов. Вот те, которые обретаются в Бездне, способны оценить ее.
