Экзотики - Евгений Салиас

— Послушайте, — объяснилъ ему Френчъ:- я предлагаю вамъ ни болѣе, ни менѣе, какъ тридцать тысячъ франковъ. Обязательство я готовъ написать сейчасъ же. Если вы возьметесь за мое дѣло и успѣшно его доведете до конца, то получите уплату этой суммы не далѣе, какъ черезъ годъ. Согласны ли вы заняться такимъ дѣломъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ! — отозвался весело Дюкло. — Но какое… Могу ли я…

— Предупреждаю васъ, что это дѣло входитъ въ сферу совершенно вамъ чуждую… Только люди этой сферы вамъ извѣстны…

— Почему же тогда вы ко мнѣ обращаетесь?

— Потому что мнѣ не къ кому обратиться! Самъ же я дѣйствовать не могу. Тѣ, съ кѣмъ мнѣ надо говорить, не примутъ, когда доложутъ мое имя; вы же можете быть приняты и объясниться за меня.

Френчъ коротко и ясно объяснилъ Дюкло все дѣло и преддожилъ по его порученію, какъ его хорошій знакомый, поѣхать заявить двумъ банкирскимъ домамъ, что не далѣе, какъ черезъ, шесть мѣсяцевъ, сумма приблизительно во сто тысячъ франковъ будетъ уплачена до послѣдняго гроша, если эти дома не начнутъ преслѣдованія. Надо было объяснить толково, что они, бросивъ это дѣло уже давно, какъ бы отказавшись отъ полученія пропащихъ денегъ, ничего не теряютъ, если подождутъ еще полгода и отнимутъ оружіе противъ Френча въ рукахъ какого-то неизвѣстнаго врага его, — оружіе, которое принадлежало всегда имъ и не употреблялось въ дѣло.

Начиная теперь преслѣдованіе Френча, они ничего не выигрываютъ, кромѣ одной мести. Обождавъ полгода, они могутъ точно такъ же отомстить, если не получатъ безнадежно пропавшіе фонды.

— Черезъ полгода, — объяснялъ Френчъ, — они точно также могутъ начать преслѣдованіе и отдать меня подъ судъ, но у нихъ будутъ шансы, что они до тѣхъ поръ получатъ свои деньги обратно. Предположимъ, что я прошу отсрочку, чтобы бѣжать въ Америку или куда-либо, и что у меня нѣтъ никакой мысли отдавать большія деньги… Но тогда, объясните имъ, я бы теперь же бѣжалъ, сегодня вечеромъ. Наконецъ, мало этого: я завтра же среди дня выдамъ два формальныя обязательства въ уплатѣ этой суммы обоимъ банкирскимъ домамъ не позже полугода. Люди практическіе должны сейчасъ же сообразить, что у меня есть въ виду… ну, нѣкотораго рода операція. И прямо скажу, эта операція должна мнѣ дать навѣрняка болѣе милліона франковъ.

Дюкло вытаращилъ глаза… Онъ зналъ, что Френчъ — ни лгунъ, ни пустой человѣкъ, ни фантазёръ, и, наконецъ, онъ видѣлъ, что въ данную минуту Френчъ не умалишенный, свихнувшійся наканунѣ.

— Болѣе милліона? — повторилъ онъ.

— Да! Ранѣе, чѣмъ черезъ полгода, можетъ быть, даже черезъ мѣсяца полтора или два, въ моемъ распоряженіи будетъ около полутора милліона. Вотъ изъ нихъ-то я и предлагаю обоимъ банкирскимъ домамъ уплатить то, что вслѣдствіе несчастнаго случая они потеряли. Относительно моей виновности… они знаютъ все. Не даромъ же они бросили дѣло. Я знаю, что я окажусь виновнымъ предъ всякимъ судомъ съ формальной стороны, но нравственно виновнымъ я себя не признаю, и ни одинъ порядочный человѣкъ меня виновнымъ не признаетъ. Итакъ, я предлагаю вамъ тридцать тысячъ за хлопоты, которыхъ принять на себя не могу. Отъ вашего умѣнья, вашей энергіи будетъ зависѣть успѣхъ моей операціи…

— Почему же, я не понимаю… — началъ-было Дюкло, но Френчъ его прервалъ и продолжалъ:

— Почему, хотите вы сказать? когда я буду подъ слѣдствіемъ или подъ судомъ, моя операція не удастся. По вашему, быть можетъ, между финансовыми операціями, которыя совершаются хоть бы на биржѣ, и судоговореніемъ, которое происходитъ въ залѣ трибунала своимъ чередомъ, нѣтъ ничего общаго?

— Конечно! — отозвался тотъ.

— При другихъ обстоятельствахъ, можетъ случиться, что въ тотъ самый моментъ, когда присяжные вынесутъ вердиктъ: «да, виновенъ», — биржевой маклеръ пошлетъ депешу: поздравляю васъ съ милліономъ! Не такъ ли?

— Конечно!

— Ну, вотъ изволите видѣть, моя операція такого рода; что въ тотъ самый день, когда я буду арестованъ, а по Парижу пробѣжитъ молва, что я негодяй, совершившій растрату и подлогъ, и что я буду, конечно, въ концѣ концовъ осужденъ въ тюрьму, — то въ этотъ самый моментъ милліонъ, идущій прямо во мнѣ въ карманъ, улетитъ въ поднебесье или провалится сквозь землю. Теперь это — дѣйствительность; черезъ какихъ-нибудь два-три дня это будетъ миражъ.

Френчъ, сидѣвшій прямо, вдругъ опустилъ голову на руки и закрылъ себѣ лицо, но черезъ нѣсколько минутъ онъ снова выпрямился и спросилъ быстро:

— Скажите, ужъ не считаете ли вы сами меня сошедшимъ съума? Не подозрѣваете ли вы, что все это ложь, что все это комедія, чтобы успѣть бѣжать, — однимъ словомъ, сами-то вѣрите ли вы мнѣ?

— Вполнѣ вѣрю! — твердо отвѣтилъ Дюкло.

— Ну, слава Богу; тогда въ васъ будетъ больше увѣренности и больше энергіи.

IX

Часу въ десятомъ вечера баронъ Густавъ Герцлихъ сидѣлъ у себя одинъ и нетерпѣливо поглядывалъ на часы камина. Въ этотъ вечеръ баронесса Вертгеймъ должна была пріѣхать… Баронесса бывала аккуратно раза три въ недѣлю по вечерамъ и иногда уѣзжала около полуночи, иногда же не ранѣе двухъ и трехъ часовъ ночи. Эти три вечера въ недѣлю они всегда провводили вдвоемъ. Баронъ не принималъ никого, сказываясь выѣхавшимъ или занятымъ. Это были дорогіе для него часы, отдыхъ и награда за другіе трудовые часы.

Сегодняшній день былъ самый за всю недѣлю утомительный и непріятный. Во власти барона было уничтожить этотъ день — день пріема частныхъ лицъ, имѣющихъ до него какое-либо дѣло или просьбу. Но онъ не отмѣнялъ давно заведенное, считая это искупительной жертвой. Въ этотъ день люди самаго разнаго сорта шли къ нему за подачкой… Кто Христа ради, кто подъ видомъ временной помощи и займа.

И баронъ въ этотъ день принималъ пять и болѣе часовъ подъ-рядъ толпу, гдѣ было все… отъ голодающей съ дѣтьми вдовы до разорившаго ее маркиза Сенъ-Жерменскаго предмѣстья. Особенно же одолѣвали барона его якобы соплеменники, евреи не только Франціи, но и Польши.

Какія суммы уходили на это въ годъ — никто не зналъ, а если бы кто узналъ, то не повѣрилъ.

Когда часы пробили половину десятаго, у подъѣзда дома остановилась каретка въ одну лошадь, и женщина, элегантная, на видъ очень молодая и красивая, быстро вышла изъ экипажа и быстро вошла въ подъѣздъ, какъ бы стараясь быть незамѣченной и неузнанной прохожими.

Когда баронесса вошла въ кабинетъ, Герцлихъ сидѣлъ у камина и читалъ. Въ его рукахъ была русская брошюра, написанная противъ министерства финансовъ и отпечатанная за границей.

— За романомъ? — воскликнула баронесса, удивляясь.

— Да, — усмѣхнулся Герцлихъ. — Русскій романъ.

— Новый?

— Новѣйшій. Новаго автора.

— Интересенъ?

— Очень. Воображеніе и фантазія у автора поразительныя. — И Герцлихъ передалъ брошюру. Баронесса прочла:

— «Финансовый сальто-морталэ. Особое мнѣніе россіянина. Посвящается Козьмѣ и Даміану, безсребренникамъ. Женева».

Баронесса поглядѣла въ лицо Герцлиху.

— Вы шутите?

— Шучу. Но послѣ чтенія такой веселой книжки только шутки на умъ и пойдутъ.

— Что же это? Памфлетъ?

— Пасквиль.

— Почему? Зачѣмъ?

— Потому что не дали, вѣроятно, просимый куртажъ. Лакомый кусовъ прошелъ мимо рта. А затѣмъ, чтобы нагадить, намутить и въ мути что-нибудь выловить… Но, впрочемъ, это не про васъ, женщинъ, и ужъ во всякомъ случаѣ не про тебя.

Герцлихъ бросилъ книжку на диванъ и снова сѣлъ въ камину. Баронесса присмотрѣлась къ нему, и ея опытный глазъ тотчасъ замѣтилъ, что баронъ будто озабоченъ, не такъ спокоенъ, какъ всегда.

— Что съ вами? — спросила она.

— Отвѣчу по-россійски: ничего!

— Стало быть, ты не хочешь сказать. Я же вижу, — что-то есть…

Баронъ промолчалъ.

Оставаясь наединѣ, они всегда говорили по-нѣмецки, изрѣдка переходя на русскій языкъ, причемъ говорили другъ другу и «ты», и «вы», какъ случится. Заведено это было умышленно, чтобы не отвыкать говорить «вы» и не проговориться при постороннихъ.

— Ну, а я съ дѣломъ сегодня. И важнымъ дѣломъ, — заявила баронесса. — Просить денегъ.

— Ну, что жъ? Сколько?

— Пятнадцать тысячъ. На три мѣсяца.

— Стало быть, не себѣ.

— Графинѣ Корѣ…

— Вотъ какъ! Стало быть, ей ужъ совсѣмъ никто не даетъ, что она къ тебѣ обращается.

— Какой вздоръ! У нея есть свои двадцать-пять, а меня она просила найти пятнадцать, чтобы составилось сорокъ.

— Для Загурскаго.

— Почему ты это думаешь?

— Я не думаю, а знаю. И знаю больше, чѣмъ ты, даже больше, чѣмъ она сама. Она не знаетъ еще, что она разорена, а я уже знаю. Я сужу по количеству ея векселей.

— Какъ разорена?

— Такъ. Совершенно. И она не первая и не послѣдняя! А разорена она Загурскимъ, — тихо и добродушно заключилъ Герцлихъ, улыбаясь.