Отчизны внемлем призыванье... - Нина Рабкина

В мае 1863 года Свистунов переселился в Москву. Он купил небольшой деревянный, но очень уютный особнячок в Гагаринском переулке, существующий и поныне. Этот дом в 20-е годы принадлежал знаменитой трагической актрисе Екатерине Семеновой; ею увлекался А. С. Пушкин и даже подарил ей первое издание своего «Бориса Годунова». Семенова предпочла театральной славе брак с аристократом-богачом князем Иваном Гагариным и переехала из Петербурга в Москву. Здесь князь и презентовал ей этот дом и бросил к ее ногам огромное состояние.

Умерла актриса в 1849 году, а спустя четырнадцать лет в ее покоях, связанных с рядом таинственных легенд, поселился бывший декабрист. В гостиной висели портреты родных Петра Николаевича. В большом уютном кабинете — камин, массивный письменный стол, кожаное кресло, шкафы с книгами. Возле дома с мезонином был просторный двор и сад.

Свистунова навещали товарищи по ссылке: Матвей Иванович Муравьев-Апостол, Михаил Александрович Бестужев, Андрей Евгеньевич Розен, Наталья Дмитриевна Фонвизина-Пущина.

Старик не был бездеятелен: он жадно следил за всеми текущими политическими событиями, очень много читал — кругозор его отличался изрядной широтой. Свистунов и печатался, и писал в стол. В одном из писем к Е. И. Якушкину, хранящихся в архиве, читаем: «Уступая настоянию Вашему, отложил на время изучение истории Папства и иезуитской истории и принялся писать свои записки. Достанет ли терпения — не знаю, необходимо также и спокойствие духа»[301].

Свистунов много занимался также собиранием и сохранением литературного наследия умерших декабристов. (Часть их бумаг он позднее передал Льву Толстому). Петр Николаевич хранил 3 тома писем И. И. Пущина, бумаги В. К. Кюхельбекера, М. А. Бестужева, Н. Д. Фонвизиной, П. С. Бобрищева-Пушкина и др. Когда к Толстому попала тетрадь Натальи Дмитриевны Апухтиной-Фонвизиной-Пущиной, великий писатель, потрясенный ее содержанием, отвечал хранившему этот документ декабристу: «…Начав нынче опять читать ее, я был поражен высотою и глубиною этой души. Теперь она уже не интересует меня, как только характеристика известной, очень высоко нравственной личности, но как прелестное выражение духовной жизни замечательной русской женщины»[302].

Племянница Свистунова Е. Н. Головинская, передавшая в Отдел рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина его архив, вспоминала: «Петр Николаевич много читал, всегда был занят в своем кабинете. По вечерам играл на виолончели под аккомпанемент рояля. Аккомпанировала ему дочь Кити или Маделен. Иногда приходили друзья, музыканты, кто со скрипкой, кто с флейтой и устраивались трио, квартеты…

Петр Николаевич ценил в людях не происхождение, а человека, его качества, свойства души и знакомился с людьми на этих основаниях, так что в доме у него бывали только идейные люди»[303].

Несколько раз упорно повторяет сообщение о писании мемуаров Свистуновым уже знакомая нам Скаткина. Она рассказывает также, что вскоре после амнистии Петр Николаевич со старшей дочерью ездил за границу, где пробыл полгода. В одном из католических монастырей, постригшись вскоре после ареста сына, жила мать декабриста, и Свистунов виделся с ней и сестрами, поселившимися в Париже.

Некоторые подробности есть в воспоминаниях и о московском быте Свистуновых. Старый декабрист работал обычно с утра, после обеда же, собрав всех детей, он совершал дальние пешеходные прогулки, водил детей в зоосад или цирк.

Не преминула Скаткина упомянуть и об истовой религиозности Свистунова. Впрочем, свою религиозность он и сам неоднократно подчеркивал, и она не являлась лишь его индивидуальной чертой. Если среди декабристов были атеисты, каковыми считают И. Д. Якушкина и князя А. П. Барятинского, то были и глубоко религиозные люди: П. С. Бобрищев-Пушкин, С. Г. Волконский, Е. П. Оболенский, Г. С. Батеньков.

Главной заслугой декабриста в 70-е годы стали его статьи. Они имели большое историческое значение и произвели заметное впечатление на читающую и мыслящую публику.

Публикацией декабристских материалов в 70-е годы усердно занимались, как мы уже говорили, два известных издателя: Михаил Иванович Семевский и Петр Иванович Бартенев. Оба они были тесно связаны с нашим героем.

Семевский в 1870 году обращался к Свистунову с просьбой писать в «Русскую старину», замечая при этом: «Одной из главных задач журнала является воскресить то прошлое, в котором действовали Вы и Ваши славные — по чести, уму и образованию — сотоварищи»[304].

Первым публикатором раздумий Свистунова о восстании декабристов и его участниках оказался «Русский архив». Две объемистые статьи появились в этом журнале в 1870 и 1871 годах. Их можно считать серьезным вкладом в изучение истории декабризма, примечательным событием политической публицистики.

Первая статья — «Несколько замечаний по поводу книг и статей о событии 14 декабря и декабристах», вторая — «Отповедь».

Автор ратовал за глубокое изучение предыстории и истории восстания 1825 года, выступал против верхоглядства и сообщения непроверенных фактов, настаивал на «русских корнях» движения декабристов, полемизируя с теми, кто пытался представить восстание как плод воспаленного честолюбия юных аристократов, не знавших русской жизни и напичканных французскими революционными сочинениями. «Общество, образовавшееся по возвращении гвардии из похода, после трехлетней войны с Наполеоном, проникнуто было возбужденным в сильной степени чувством любви к России»[305],— писал он.

Свистунов резко, открыто поставил вопрос о необходимости исследования движения русскими историками: «О событии 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге не писали в России в продолжении 30 лет. За границей появлялись о нем по временам отзывы иностранных писателей… но нам давно известно, что эти господа Россию столько же знают, сколько срединную Африку»[306].

Что, по мнению Свистунова, должно интересовать российского ученого, ежели он захочет написать об этом важном, знаменательном рубеже истории? «Следовало выставить причины, его (Тайное революционное общество. — Н. Р.) породившие, его деятельность в течение 10 лет, превратности, его постигшие, видоизменения, которым оно подвергалось, убеждения, чувства, стремления, в нем господствовавшие, наконец, вследствие каких обстоятельств тайное общество превратилось в заговор, разрешившийся открытым возмущением… Преобладающие в передовом общественном кругу понятия, стремления, заблуждения, степень образования, настроение умов, наконец, все то, из чего слагается дух времени, характер эпохи — вот чего станет доискиваться будущий историк, вот материалы, которые следует ему доставить для воспроизведения минувшего периода времени»[307].

В мудрости предначертаний характера трудов будущих историков Свистунову отказать нельзя: изучение декабризма связано прежде всего именно с тем, что подчеркнуто автором статьи. А потому П. Н. Свистунову принадлежит научная «постановка вопроса». Но он вопрос о своих современниках не только поставил, но и попытался по-своему на него ответить. Причем ответ этот отмечен полемическим задором, направленным против самоуверенных и невежественных борзописцев, заботившихся лишь о величине гонорара, а не о показе существа предмета.

Свистунов подчеркивал значение героической жертвенности декабристов, их любовь к своему народу, к своей Отчизне: «Люди, замышлявшие переворот в России, подвергались неминуемой потере всех преимуществ, какими пользовались вследствие положения своего в обществе, поэтому ни в корысти, ни в честолюбии оподозрены быть не могут… При несоразмерности способов с предназначенной целью люди практические в праве назвать такое громадное предприятие безрассудной мечтой, но чистоту намерений не имеют оснований оспаривать»[308].

Итак, Свистунов сказал свое слово о деятелях Тайного общества вообще. Он дал глубокие характеристики И. Д. Якушкина, И. И. Пущина, С. П. Трубецкого, М. С. Лунина. Он настаивал, что «декабристами» следует называть не только тех, кто 14 декабря оказался на Сенатской площади, но всех, подвергшихся в связи с этим царским репрессиям.

Свистунов дал свое решение вопроса о причинах выступления декабристов (насколько это возможно было в подцензурной печати).

«Известно, что при всяком народном бедствии общественное мнение, пробуждаясь от усыпления, домогается отыскать виновников страданий народных, обращается к исследованию действий правительства и, разбирая недостатки существующего порядка, мечтает о заменении его другим»[309].

Но здесь же, оправдывая отсутствие Сергея Трубецкого на площади, Свистунов отмечал несвоевременность и практическую неподготовленность совершенно закономерного, однако, в существе своем вооруженного выступления: «Не безначалию следует приписать неуспех восстания, а незрело обдуманному и отчаянному предприятию. Будь тут сам Наполеон, чтобы он сделал с горстью людей и без пушек против окружавшего его со всех сторон многочисленного войска, состоявшего из пехоты, кавалерии и артиллерии»[310].