Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы - Юрий Жуков

В тот же день ПБ поручило Чичерину сообщить в Лондон о «переводе т. Раскольникова по деловым соображениям и его личному желанию» из Кабула в Москву, а Красину «лично и доверительно сообщить об этом Керзону»{147}.

Потерпев унизительное поражение во внешней политике, ПБ попыталось взять реванш в политике внутренней. И для того, хоть и отчасти, да ещё и неявно, признать правоту взглядов Сталина. Пойти на крайние меры по отношению к члену коллегии Наркомнаца Султан-Галиеву, одному из самых рьяных проповедников национального уклона.

Ещё 25 апреля он выступал на съезде партии, настойчиво требуя разрушения Российской Федерации. А уже 4 мая его арестовали и препроводили во внутреннюю тюрьму ГПУ. Разумеется, только после того, как ОБ утвердило, а ПБ подтвердило решение ЦКК о его исключении из РКП{148}.

Возможно, дело Султан-Галиева прошло бы тихо, незаметно, если бы не его сторонники — коммунисты его родной Казани. Пятнадцать членов партийной организации Татарской АССР направили в ЦКК протест против преследования человека, чьи взгляды, по их мнению, ни в чём не противоречили резолюции съезда по национальному вопросу. Поступили же так, скорее всего, в надежде на поддержку второго (а может, уже и первого) человека в партии и государстве.

Ведь в те самые дни, 1 мая, «Правда» опубликовала очередную статью наркомвоенмора из цикла «Мысли о партии» — «Ещё раз о воспитании молодёжи и национальный вопрос» с игривым подзаголовком «Истолкование резолюции XII съезда о национальном вопросе в форме диалога». В ней автор почему-то счел крайне необходимым всего через пять дней после завершения партийного форума «истолковать» на свой лад одну из резолюций. Принятую отнюдь не по его докладу «О государственной промышленности», чтобы пусть с запозданием, но всё же предложить выход из экономического кризиса, наметить пути подъёма производства хотя бы до довоенного уровня, объяснить, как можно обуздать безработицу.

Вместо того Троцкий обратился к проблеме, которой стал заниматься в самое последнее время. Продолжил открытую конфронтацию со Сталиным. Продолжил принципиальный спор с ним, начатый 20 марта.

В новой статье, построенной как диалог неких «А» и «Б», под первым Троцкий вывел молодого коммуниста, безоговорочно поддерживающего концепцию Сталина по национальному вопросу: равная опасность и великодержавного — русского, и народов, населяющих союзные и автономные республики, национализма. Под вторым собеседником Лев Давидович выступил сам как умудрённый опытом и знаниями старый партиец, наставник нового поколения большевиков. Такой приём и позволил ему «истолковать», а в действительности ревизовать суть съездовской резолюции.

Троцкий благоразумно не стал отрицать очевидное — разительное отставание в экономическом и культурном развитии народов, населяющих окраины и занятых преимущественно в сельском хозяйстве. Просто предложил воспринимать существующий разрыв как должное. Не стремиться к ликвидации этой отсталости, как требовал Сталин, а примириться с нею и с вытекающими из неё политическими последствиями. Да ещё учитывать, что «великорусское ядро, игравшее ранее великодержавную роль, составляет менее половины населения Союза».

Внушал Троцкий и иное, с его точки зрения более важное. «Невеликорусского крестьянства, — писал он, — у нас больше, и оно распадается на многочисленные национальные группы. Для этих национальных групп каждый государственный, политический, хозяйственный вопрос преломляется через призму их родного языка, их национально-хозяйственных и бытовых особенностей, их обоснованного прошлым национального недоверия (к русским. — Ю.Ж.)».

Из всего этого Троцкий и делал далеко идущий вывод:

Во-первых, «вопрос о взаимоотношениях между пролетариатом и крестьянством… более чем наполовину сводится к взаимоотношениям между наиболее передовым и влиятельным великорусским пролетариатом и крестьянскими массами других национальностей, нещадно угнетавшихся ранее и ещё крепко помнящих все обиды». А во-вторых, «великорусское ядро партии в массе своей ещё недостаточно прониклось национальной стороной вопроса о смычке, а, тем более, национальным вопросом во всём его объёме». И заключил: «Основа же дела состоит в том, чтобы ясно понимать корни великодержавного наступательного национализма великороссов и оборонительного (выделено мной. — Ю.Ж.) национализма малых народов».

Как бы уступая давлению Троцкого, ПБ приняло 10 мая специальное постановление по Туркестану, на самом деле касающееся не только одной автономной республики, а всего мусульманского региона.

«Осторожная политика, — требовало оно, — в отношении мелкой буржуазии и религиозных предрассудков должна безусловно проводиться и впредь. При этом необходимо проявлять максимум внимания к требованиям широких слоев коренного населения в различных районах. Необходимо привлечь лояльную к советской власти часть национально-прогрессивной интеллигенции к культурно-просветительной работе вообще и, в первую очередь, к борьбе с реакционным духовенством»{149}.

Несколько позже, 21 мая, в тех же целях ПБ разрешило, вернее, инициировало созыв съезда мусульманского духовенства в Уфе{150}. Понадеялось с его помощью привлечь на сторону советской власти хотя бы часть тех мулл, которые активно сотрудничали с басмачами. Однако политика умиротворения изрядно опоздала. Уже не могла ни в коей мере повлиять ни на события в Средней Азии, ни на настроения в тюркских республиках и областях.

Первым, осознав всю серьёзность опасности, забил тревогу председатель ЦК В.В. Куйбышев. Направил 19 мая в ПБ записку, отразив в ней всю угрозу недооценки национального уклона. Попытался подыскать для сложившейся ситуации формулировку, не перечёркивающую принятую съездом резолюцию, но в то же время позволяющую признать местный национализм куда большим злом, нежели надуманный великорусский.

«Не будучи ни в какой степени связанным с предусмотренной резолюцией XII съезда борьбой с национальным уклоном, — отмечал Куйбышев, — ибо дело здесь идёт не об уклоне внутри партии, а об измене ей, измене революции, дело это (Султан-Галиева. — Ю.Ж.), однако, попадает на разгорячённую недавней дискуссией почву. Иногда сознательно, иногда бессознательно подгоняется под такую внутрипартийную борьбу, вызывая различные толки, сея среди националов тревогу, а среди русопятов — лукавую догадку о декларативности резолюции XII съезда».

С помощью столь незамысловатого софизма Куйбышев и предложил отныне рассматривать прежде считавшееся допустимым выражение особого мнения при обсуждении национальных вопросов как контрреволюционное деяние. И потому потребовал не дальнейшего обсуждения подобных случаев в ЦК, а вмешательства ГПУ.

Лишь тем Куйбышев ограничиться не мог, ибо переоценку утверждённых съездом положений следовало как можно скорее довести до сведения всех членов партии. Потому и предложил:

«I. Поручить ЦКК и секретариату ЦК (то есть Сталину. — Ю.Ж.) созвать недели через две совещание из националов окраинных областей (по два товарища, по возможности антипода). 2. На этом совещании изложить дело Султан-Галиева и показать, куда неизбежно заводит логика тайной, направленной против партии борьбы. 3. Использовать это совещание для изучения руководителей работой на окраинах, отбора из них действительно коммунистических элементов, могущих проводить предусмотренную XII съездом партии линию в национальном вопросе. 4. После совещания обратиться к партийным организациям на окраинах с письмом от имени ЦК»{151}.

Членам ПБ потребовалось пять дней, чтобы оценить важность предложения Куйбышева. Понять, что оно позволяет одновременно решить две задачи. Разъяснить новую позицию по национальному вопросу, то есть признать весьма опасным национальный уклон, а не великорусский шовинизм. Тщательнее подготовиться к намеченной на 5 июля второй сессии ЦИКа СССР, призванной завершить работу над конституцией Союза — не допустить пересмотра проекта в пользу союзных республик. А для того сделать всё, чтобы на совещании не присутствовали не только Мдивани и Ломинадзе, но и Раковский, Скрыпник. Заодно дополнить участников совещания «руководителями местных партийных организаций соответствующих областей из числа русских (выделено мной. — Ю.Ж.) товарищей, по возможности секретарей, в числе десяти-пятнадцати человек»{152}.

Особое значение, но не для ПБ в целом, а лично для Сталина, имело бы отсутствие на совещании Раковского. Занимавшего ключевые позиции во властных структурах и СССР — как члена ЦК, и на Украине — как председателя СНК республики. Упорно, настойчиво защищавшего и пропагандировавшего наиболее радикальные взгляды национал-уклонистов на то, каким быть Союзу, какую культурную политику следует проводить в создаваемом государстве.