Танцующая с Ауте. Трилогия - Анастасия Парфенова

Он улыбнулся. Печально. Сплел сен-образ, придавший моим мыслям и смутным ощущениям более четкую форму:

Есть одна любовь – та, что здесь и сейчас,Есть другая – та, что всегда…Есть вода, которую пьют, чтобы жить,Есть – живая вода.

Глядя на эль-ин, которого безутешно и тихо оплакивала почти всю жизнь, я вдруг с ужасом поняла, что совсем не знаю его. Не знаю, не помню, не понимаю. Что с Арреком, с этим человеком, чужаком, с невыносимым, чванливым тигром меня связывает больше, чем с первым мужем, которому когда-то без сомнений и без оглядки вручила свою душу.

О Ауте…

Мои уши жалобно опустились, пальцы сжались, оставляя на ладонях кровавые следы когтей.

– Все верно, родная, – его голос погружал в теплые серебристые воды, против воли заставлял расслабиться, забыться. Между нами затрепетал хрупкий сен-образ ту.

Жизнь и смерть. Двойственность. Разделенность тех, кто оказался по разные стороны грани. Судьба.

– Ненадолго, – хрипло выдохнула я.

Он как-то неопределенно взмахнул ушами.

– Я пришел извиниться, Антея.

Что?

– За что?

– За то, что украл твою юность.

Я открыла рот, чтобы начать с жаром отрицать эти самообвинения. И не произнесла не слова. С правдой не спорят.

Тогда я была ребенком. Глупым ребенком. Я доверилась ему полностью, без оглядки. Иннеллин знал, чем грозит «Венчание душами». Он должен был сказать «нет» за нас обоих. Теперь, с высоты более чем полувекового возраста и опыта, это было очевидно.

Наконец жалобно выдавила:

– Ты же не виноват, что погиб…

– Нет, – короткое слово упало, как приговор.

– Инн… – бросила на него быстрый, почти вороватый взгляд. А затем более долгий. В душе тлело что-то горькое, душащее, жгущее глаза. Неуклюже попыталась превратить все в шутку: – Подумаешь… Юность! Да кому она нужна? Что это вообще такое?

Он ответил с необычайной серьезностью:

– Юность – это когда танцуешь, как будто тебя никто не видит. Когда живешь, как будто ты никогда не умрешь. Когда доверяешь, как будто тебя никогда не предавали… И когда любишь, как будто тебе никогда не делали больно.

– Инн…

– Прости, – осторожно коснулся моих пальцев. – Тебя необходимо услышать все это. Тебе необходимо понять некоторые вещи.

Я не хотела понимать. Я хотела броситься к нему на шею и вновь стать той беззаботной, влюбленной и глупой Антеей, какой была когда-то. Осознание того, что все эти годы я тосковала даже не столько по черноглазому барду, сколько по той бесшабашной молодости, которая навсегда ушла вместе с ним, заставляло чувствовать себя грязной, мелкой, мерзкой.

– Анитти…

– Чувствую себя предательницей. И преданной.

– Так и должно быть. За разрушение отношений ответственность всегда несут двое. Ты не должна винить лишь себя. Я не виню.

– Наша дочь… – Мой голос прервался. Какое-то время никто ничего не говорил. Наконец он тихо, тихо произнес:

– Так получилось.

И потом:

– Я люблю тебя.

Я дернулась, точно от пощечины. Сидела, съежившись, слушая, как он тихо наигрывает на арфе. А потом я сказала:

– Да подавись ты своей философией!

И все-таки бросилась к нему на шею. И оказалось, что я ничего не забыла. И по-прежнему умею любить. А идиотизм юности – он всегда рядом, внутри нас. Надо только протянуть руку.

Я заплакала наконец после стольких лет, освобожденная. И освободившая. Глубинные палаты дрогнули, растворяясь.

Медленно раскрыла глаза, ощущая на щеках влагу. Подводные чертоги уже тускнели в памяти, превращаясь в очередной призрачный образ. Стыло в сердце осознание: я его никогда не увижу. И почему-то это наполняло все тело странной, покорной безмятежностью. Да будет все так, как предначертано Бесконечно Изменчивой.

Аррек беспокойно шевельнулся во сне, и я тихо перебралась на другую сторону кровати, поближе к нему. Осторожно коснулась сияющей кожи.

Чувствовала себя предательницей. И преданной. Ни один из нас больше не был юным. Ни один из нас уже не умел доверять.

Я свернулась клубочком под боком у мужа, щекой прижавшись к протянутой мне ладони.

Закрыла глаза, чувствуя, что усталость берет свое, мысли затуманиваются. Гадать о значении сказанного этой ночью было бесполезно. По крайней мере, пока. Сейчас самое умное, что я могу сделать, – спать.

ТАНЕЦ СЕДЬМОЙ, ЛЕЗГИНКА

Первое нападение случилось на следующий день. Я проснулась рано и некоторое время позволила себе понежиться на смятых простынях. Аррека не было, судя по всему, довольно давно, но неподалеку порхал сен-образ, оставленный им вместо традиционного: «Вставай, соня!». Я потянулась к странному образованию, не то мысли, не то картине.

Твой сон – как мост в ночных просторах, ты по нему бредешь в тиши. Внизу – как сновиденье – шорох не то воды, не то души.

Вот тебе за то, что думала что-то скрыть от специалиста по секретам! Ткнули, как котенка, в собственную наивность. Души, значит. Интересно, что бы сказала по этому поводу Нефрит?

Ну, ладно. По крайней мере, теперь не чувствую себя окончательной обманщицей.

Вставать не хотелось. То есть встать, конечно, было можно, но вот встречаться со всем тем, что ждало за порогом спальни, не было ни малейшего желания. Прятаться от жизни таким образом – самая унизительная из возможных форм трусости… Я сердито отбросила простыни, и те упали на пол подстреленными бабочками.

Разъяренным ураганом пронеслась по анфиладам, не сбавляя скорости, сиганула в бассейн, а оттуда – на тренировочную площадку. Утренние упражнения, чтоб им ни ветра, ни штиля! Тело все еще ломило после вчерашних приключений, мышцы живота протестовали против даже самых осторожных движений. Громко.

Пятнадцать минут медленных мук – это был мой сегодняшний предел. Спарринга с северд я бы, наверное, просто не пережила.

Закончив упражнения, села у кромки бассейна и положила на колени свой меч.

Вздохнула, освобождая мысли и чувства от суетного беспокойства. Медитация на оружии…

Будем прощаться, Сергей.

Коснулась рукояти. Медленно вытянула клинок из ножен. Сначала на два пальца. Затем на треть.

Клинок меча подобенПрохладному потоку горногоРучья.И я любуюсь имПрозрачным летним утром.

Сен-образ получился легким и в то же время странно глубоким. Мимолетная красота, изящество древнего искусства. В иероглиф, обозначающий раннее летнее утро, каллиграфически вписан глагол «любоваться», тактильное ощущение прохлады вплетено в…