Вейская империя (Том 1-5) - Юлия Латынина

- Берегитесь, Стрейтон, - сказал Бьернссон. - Я ведь тоже немножко понимаю, что такое Вея и ее, с позволения сказать, правосудие. Вы ведь не будете объективным следователем, даже если очень захотите. Вы просто забыли, что это такое. Только следовать вы будете не чьим-то вышестоящим указаниям, а своим собственным предубеждениям. Во всякой естественной катастрофе вам захочется найти вредительство, и среди мнимых заговоров вы упустите настоящий. Тем временем истекут отпущенные нам пять дней, и уж что начнется дальше... - Бьернссон развел руками и замолчал.

Нан стал откланиваться, вежливо и равнодушно... "Ничего-то он мне теперь не скажет про монастырь, - думал он, - так и будет учить, как жить".

В самый разгар дневной жары, когда весь Верхний Город попрятался в каменных комнатах и казенных садах, в судебную управу явился господин Айцар. На его дорогом шелковом платье не было никаких знаков различия, и только белые замшевые сапожки, шитые в четыре шва, были разукрашены золотыми кувшинками - узор, покрой и цвет, не полагавшийся мелким чиновникам. Господин Шаваш, столичный чиновник, секретарь инспектора по особо важному делу, низко поклонился господину Айцару, интенданту мелкого горном округа в провинции Харайн.

Господин Шаваш, столичный чиновник пятого ранга, выразил глубокое удовлетворение состоявшимся знакомством с чиновником второго ранга. Господин Шаваш бросил все дела и пошел с господином Айцаром в сад, где они некоторое время гуляли, распространяя вокруг себя благоухание. Ибо дорожки в саду были засажены мятой и тимьяном, которых природа устроила так, что они благоухают, когда в саду на них наступает нога чиновника. Господин Айцар похлопал молодого человека по плечу и пошутил, выказывая осведомленность о вчерашней сцене при беседки. Но, узнав, что господин Нан уже вернулся из монастыря и отправился к наместнику, заскучал и стал прощаться.

Шаваш вернулся в кабинет с головной болью, проклиная все на свете. Замечательно! Что ж у господина Айцара за секрет такой, чтоб потрепать секретаря по холке, как бессловесную мангусту, и лично по жаре мотаться за господином Наном?

Накануне вечером Шаваш было решил, что Нан собирается оправдать партийную предвзятость идейными соображениями. Но после утренней сцены не знал, что и думать: Нан и вправду норовил отыскать не убийцу, а все больше потрясателя основ. Это уже никуда не годилось: за убийство можно посадить только убийцу, хотя бы и ненастоящего, а кого нельзя посадить за потрясение основ? И Шаваш сбивался с ног, выполняя самые неожиданные распоряжения Нана, смысл которых тот даже не удосуживался объяснить.

По приказу Нана Шаваш выяснил, сколько раз отец Лиид посещал городское поместье Айцара; вышло - много, пожалуй, да же очень много для желтого монаха. И что из этого следует? - поинтересовался Шаваш. Нан пожал плечами. Либо Нан копал наобум, либо из этого следовало нечто столь странное, что и обсуждению не подлежало.

Весь день Шаваш потрошил бумаги в управе, и голова его распухла от сочинений, изъятых при обыске у бунтовщиков.

Шаваш привык выуживать правду из моря вранья, следуя безошибочной примете: ложь всегда деенаправлена, выгодна и складна. Здесь этот критерий не действовал. Вранье бунтовщиков было сколь очевидным, столь и незаинтересованным, и им же осложняло жизнь.

Здравый смысл доказывал в нем верность небылиц, а небылицы придавали очарование здравому смыслу. В зачитанной до дыр книге Нинвена Шаваш нашел изящные силлогизмы, доказывающие несомненную образованность автора, и грубейшие суеверия; логический метод изобличения существующих порядков, который с тем же успехом мог быть применен для критики порядков, воображаемых Нинвеном; призывы к восстановлению попранной справедливости, поощряющие на деле самые низменные инстинкты черни, и страстное желание блага человечеству, оборачивающееся ненавистью к людям. Особенно поразило Шаваша, что ненависть Нинвена к его соперникам из секты "длинного хлеба" была ничуть не меньше ненависти его к государству. Будто спорили между собой не друзья народа, а две шайки бандитов, обосновавшиеся на одном и том же городском рынке.

На одной из страниц рукописи Шаваш встретил занятное толкование хрестоматийного изречения о том, что "воля императора - и есть закон". Выворотив его смысл наизнанку, Нинвен писал, что император является императором, лишь будучи выражением закона; следовательно, когда он нарушает закон, он перестает быть императором; а когда воплощение закона перестает быть таковым, в стране законов не остается, и долг честных подданных - создать новые законы и новое их воплощение в новом императоре.

Это было тяжеловесно, но, в целом, логично.

А двумя строками ниже автор рассуждал, что воцарение справедливого режима преобразит всю природу: урожаи риса станут вызревать каждый месяц; колосья будут вырастать таковы, что из каждого можно будет спечь по лепешке; и можно будет отрезать от поросенка половину и зажарить, а новая половинка отрастет сама. И, нимало не смущаясь, Нинвен писал, что нынешний строй обречен уже тем, что при нем в каналах течет вода, а не молоко.

Шаваш было предположил, что оба аргумента рассчитаны на разные аудитории, и первый - такая же подделка под логику, как второй - под суеверия. Но вся сила этой системы была в том, что в ней правила логики совпадали с предписаниями суеверий. Так, каждый член секты получал новое имя, как император при воцарении. Тайные имена сбивали с толку соглядатаев и обороняли владельца имени от порчи.

Полноте! На таких совпадениях строится не политика, а поэзия! Сочинения Нинвена были просто игрой, опасной игрой с разумом, увлекшей образованного и нечиновного человека, котором государство смертельно обидело, не дав чина, а пуще того - сделало опасным, лишив ответственности за последствия собственных слов...

Но чем дальше читал Шаваш, тем растерянней он становился. Ему уже не казалось невероятным предположение, что бунтовщики пытались расправиться руками государства с соперничавшей группировкой: таких случаев среди уголовников Шаваш не припоминал, но среди отбросов общества это было "западло", а среди друзей народа? Шаваш уже допускал мысль, что во главе заговора стоял араван Нарай. В конце концов, убеждения "пышных хлебов" походили на убеждения Нарая, как две капли воды. И тут и там рассуждали о том, что всякое имущество, превышающее необходимое, украдено у остальных поданных государства, пеклись о восстановлении справедливых расценок, исчисляемых трудом, о новом запрете на золото и замене его "рисовыми деньгами" и, наконец, небезосновательно считали, что лишь братство честных людей, став во главе государства, способно с успехом провести подобные меры.