Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

— Какой? Их так много. Так это она — та женщина, которая втоптала в грязь могущество Египта и предала его? О, если бы не закон, повелевающий нам жить в мире, когда мы встретимся…

— Ты бы разорвала ее в клочья, Ma-Ми? Да, только благодаря этому закону все мы встречаемся мирно. Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из нас отзывался хорошо о своих предшественниках и последователях.

Клеопатра подняла руку и некоторое время стояла так. Поистине, она была прекрасна, и Смит, стоя на коленях и цепляясь руками за обшивку лодки, благодарил свою звезду за то, что ему одному из смертных дано узреть воочию эту красавицу, изменившую судьбу мира и, во всяком случае, сумевшую умереть достойно.

Молчание воцарилось в зале, и Клеопатра начала звонким и нежным голосом, проникающим в самые дальние уголки залы:

— Цари и царицы Египта. Я, Клеопатра, седьмая, носившая это имя и последняя монархиня, правившая Верхним и Нижним Египтом, прежде чем он стал страной рабов, желаю сказать нечто вашим величествам, которые все в свое время с честью занимали трон, некогда бывший и моим. Я не стану говорить ни о Египте и его судьбе, ни о наших грехах — мои не меньшие из всех — погубивших его. Эти грехи все мы искупаем и наслышались о них достаточно. Но в эту единственную ночь в году, в праздник того, кого мы зовем Осирисом, но кого другие народы знали и знают под иными именами, нам дано на единственный час снова стать смертными и, хотя мы лишь тени, снова воскресить в себе любовь и ненависть, владевшие нами, когда мы были облечены в плоть и кровь. Здесь на единственный час воскреснет былое наше величие; снова нас украшают любимые наши драгоценности; мы как прежде надеемся, как прежде боимся своих врагов, преклоняемся перед нашими богами, слышим нежные речи наших возлюбленных. Больше того, нам дана радость — видеть себя и других такими, какие мы есть, узнать все, что знают боги, и потому прощать, даже тех, кого мы презирали и ненавидели в жизни. Я кончила, я, младшая из властительниц древнего Египта, и призываю первого из наших царей сменить меня.

Она поклонилась, и слушатели поклонились ей. Затем сошла со ступенек и затерялась в толпе. Место ее занял старик, просто одетый, с длинной бородой и мудрым лицом, без венца, но лишь с простой повязкой на седых волосах, посреди которой возвышался ободок со змеиной головой — урей, знак царского достоинства.

— Я Менес, — сказал он, — первый фараон Египта, первый, объединивший Верхний и Нижний Египет и принявший царское звание и титулы. Я правил как умел, и теперь, в эту торжественную ночь, когда нам снова дано увидеть друг друга лицом к лицу, я предлагаю вам: прежде всего секретно и во мраке побеседовать о тайне богов и значении ее. Затем, также во мраке и секретно, обсудить тайну наших жизней: откуда они взялись и к чему пришли… И, наконец, при свете и открыто, как мы это делали, когда были людьми, обсудить все прочие наши дела. А затем — в Фивы: отпраздновать наш ежегодный праздник. Согласны вы?

— Согласны! — был ответ.

Зала вдруг окуталась мраком и безмолвием, тяжким и жутким. Сколько времени Смит пребывал в этом безмолвии и мраке — минуты или годы — он не смог бы сказать.

Наконец снова сверкнула искорка, затем снопы лучей, и зала осветилась. Менес по-прежнему стоял на ступеньках, а перед ним толпою — фараоны.

— Мистерии окончены, — молвил старый фараон. — Теперь, если кто имеет что сказать, пусть говорит открыто.

Вперед выступил молодой человек в одеждах царей одной из первых династий и остановился на ступеньках, между царем Менесом и всеми, царствовавшими после него. Лицо его показалось Смиту знакомым, как и локон, ниспадавший на щеку, — знак его юности. Где он видел это лицо? Ага, вспомнил: всего несколько часов тому назад, в одном из саркофагов.

— Ваши величества! — начал юноша. — Я — царь Метесуфиз. Я хочу поставить на обсуждение вопрос об осквернении наших могил людьми, ныне живущими на земле. Смертные тела многих, собравшихся здесь, выставлены в этом самом здании на потеху любопытным. Я сам один из них — без нижней челюсти, весь изломанный и изуродованный, отвратительный. День за днем мой Ка вынужден созерцать зрелище моего унижения, мою оскверненную плоть, вытащенную из пирамиды, которую я с великим трудом и затратами годами воздвигал для того, чтобы она была местом моего успокоения — до того часа, когда все мертвые восстанут из могил. И сколько нас, таких оскверненных, здесь и в других местах! Так мой предшественник, Менкаура, построивший третью из великих Пирамид, спит или, вернее, бодрствует в темном городе, который зовется Лондоном, далеко за морем, в городе, всегда окутанном туманом и не видящем солнца. Иные сожжены, иные рассыпались в прах. Наши украшения украдены и проданы алчным ювелирам, наши священные письмена и наши символы стали игрушками. Скоро в Египте не останется ни одной неоскверненной могилы.

— Это верно, — подтвердил чей-то голос. — Всего четыре месяца назад была раскрыта глубокая-глубокая могила, вырытая мною для себя в тени пирамиды Хефрена, где я покоился двумя пригоршнями белых костей — ибо в то время, как я скончался, еще не было обычая сохранять тела при помощи пеленания и благовонных трав. А теперь эти мои кости, вместе с моим двойником, сопровождавшим их в течении пяти тысяч лет, везут на темном дне большого корабля по морю, усеянному льдами.

— Это верно! — подхватили сотни голосов.

Юный фараон повернулся к Менесу. — Я обращаюсь к вашему величеству с вопросом: не можем ли мы отомстить тем, кто так жестоко обижает нас?

— Пусть имеющий мудрость скажет, — молвил фараон.

Человек средних лет, приземистый и с вдумчивым лицом, с жезлом в руке и головным убором из перьев, показывающими, что он наследник трона и верховный жрец Амона, взошел на ступени. Смит сразу узнал его. Это был Кхемуас, сын Рамсеса Великого, могущественный волшебник, кто добровольно, при помощи волшебства, вознесся с земли, прежде чем настало время ему взойти на трон.