Хвост огненной кометы - Владимир Положенцев

Я глянул в окошко и обмер. Мы летели всего в нескольких метрах от земли и с такой скоростью, что на ее поверхности трудно было, что – либо разобрать.

Никто не произносил ни слова. Наконец, не выдержал Шура:

– Это не летчик, это камикадзе.

Дверка в кабину пилотов приоткрылась, и я смог наблюдать, что творится впереди.

А на нас с быстротою молнии надвигалась линия электропередачи. Вертолет стал проваливаться еще ниже. Но куда еще ниже-то! Я закрыл глаза, а когда открыл, на меня навалился с горящим, как у филина оком, Саня Анненков:

– Под проводами прошли. Нет, ну ты видел, видел? Кому расскажешь, не поверят.

– Поверят. Камеру включай.

Саня треснул себя по лбу, полез к выходу, и что-то зашептал пулеметчику на ухо. Тот равнодушно пожал плечами и подвинулся. Не успел Анненков пристроиться, из кабины появился один из пилотов, постучал стрелку пальцем по каске и прогнал Саню на место.

По бокам, чуть выше нас, шли две «двадцатьчетверки», отстреливая тепловые ловушки.

Пулеметчик повернулся к пилоту и стал указывать куда-то пальцем. Пилот кивнул и скрылся в кабине. Вертолет тут же подскочил и стал уходить в сторону.

– Вон из тех домов, – весело сообщил пассажирам спецназовец, и тут же в борт несколько раз стукнуло, словно кто-то бросил в него камешки.

– Давай теперь влево, – крикнул пулеметчик и плотно прижал приклад Дегтярева к плечу.

Из кабины высунулась голова в шлемофоне:

– «Поллитра первый» сам разберется.

От нашей стаи оторвался правый «крокодил» и скрылся за холмом.

Крутой вираж, еще один и снова вперед чуть ли не касаясь брюхом земли. Опять высокий подскок и глубокий крен на правый борт. В иллюминаторах показались разбитые и обгоревшие остовы самолетов, в основном Тушек. Грозный – Северный. Колеса вертолета самортирозировали о землю.

Первыми, без напоминаний, выскочили операторы. Кипин принялся «поливать» аэровокзал с выбитыми стеклами, а мой Анненков приладил камеру на штатив у вертолета.

– Нет, я должен запечатлеть для потомков лицо этого воздушного акробата.

Винты еще разгоняли снежную крупку по неровной бетонке, а летчик – акробат уже показался в проеме люка. Я подумал, что его плечи в дверь не пролезут, настолько большими они были. Но летун легко справился с задачей и даже не задел кожаной курткой железные края проема.

– Вы меня для потомков уже на Арбате снимали, – шутливо проворчал летчик и мы, журналисты, с удивлением узнали в нем командующего армейской авиации сухопутных войск генерала Павлова. Так вот, кто, оказывается, устроил нам русские горки! Ас, ничего не скажешь. Если у него все такие соколы, то война скоро закончится.

Над аэродромом показался «Поллитра первый», летавший на разборки, а генерал подвел к нам заспанного чеченца в норковой шапке и представил:

– Алик Зулгаев, начальник аэропорта. Лучше у него интервью возьмите. Пусть расскажет, как мы Северный восстанавливаем.

Я огляделся. Большинство окон аэропорта были заделаны фанерными листами. Два хмурых бойца приколачивали к входному проему новую дверь.

– Ты когда у меня аэропорт заберешь? – Павлов будто клещами схватил Алика за предплечье.-Мы уже почти все сделали.

– Когда вы всех бандитов из города выбьете.

– Ты сам-то не бандит? – рассмеялся генерал. Зулгаев опустил глаза.-Давай, давай, через неделю забирай.

– Не страшно на кремлевскую власть работать? – поинтересовался у Алика Будберг.-Наверное, многие вас предателем считают.

Алик в миг преобразился. Его сонливость словно ветром сдуло. Он расправил плечи:

– А мне наплевать на то, кто чего считает. Мне от этого не горячо, не холодно. Я хочу, чтобы на мою землю мир пришел.

Эту сцену снимал Володя Кипин. Он довольно цокнул языком:

– Хорошо сказал, искренне.

На консервном заводе

Нас распихали по двум бронетранспортерам и куда-то повезли. Кто везет, зачем, было не ясно. Лисенков тоже ничего не знал и, похоже, знать не желал. В перископическую щель я видел большое серое поле, изрытое коричневыми воронками. Рядом со мной, чуть выше, неприятно скрипел вращающимся креслом стрелок, ни на секунду не отрывавшийся от прицела. Вокруг него, словно висюльки на хрустальной люстре, раскачивались снаряды со вдетыми в красные головки проволочками. Боеприпасы позвякивали друг о друга, и я прикидывал, что останется от нас, сидящих внутри, если они рванут.

В щели показались дома и люди возле них, настороженно посматривающие в нашу сторону.

БТР нырнул в яму, взобрался на крутогор и замер. По броне стукнули.

– Приехали!

Видимо, когда-то здесь было солидное производство – повсюду трубы, котлы, длинные стены корпусов. Да только все разбито и пробито бомбами, снарядами и пулями.

Пошли за военными вглубь развалин, перешагивая через каменные обломки, пустые консервные банки и латунные гильзы от снарядов. Вся земля была усеяна мусором и не стрелянными автоматными патронами. Возле одной из кучек ковырялся палочкой бомжеватого вида человек в спортивной шапочке. Шура Оносовский остановился, округлил глаза и подпихнул меня в бок.

– Это же Доку Гапурович! – зашептал он мне в ухо. – Точно он!

Мой друг, то ли в шутку, то ли всерьез считал себя виноватым перед бывшим председателем Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР. 6-го сентября 91-го года, как раз в тот день, когда гвардейцы Конгресса чеченского народа штурмом взяли Дом политпросвещения, мы с Шурой дежурили в группе сбора оперативной информации. От начальства мы получили задание связаться с Завгаевым и записать хрипушку (интервью по телефону) о ситуации в Грозном. Шура, матерясь, часа полтора накручивал телефонный диск, но все же, дозвонился.

– А нужно ли мне сейчас выходить в эфир? – усомнился Доку Гапурович.-Митинг под окнами спокойный, не агрессивный. Кому-нибудь мои слова не понравятся, ситуация может накалиться.

– Все будет в порядке, – заверил Оносовский председателя Верховного Совета, но тот категорически отказывался. Тогда Шура пустил в ход все свое профессиональное красноречие и лесть: Вас все любят, все знают, все уважают и т. д. В итоге, Завгаев сдался. Хрипушку записали и выдали на трехчасовой эфир Новостей. Буквально через полчаса по агентствам пришла информация, что в Грозном боевики национальной гвардии захватили Дом политпросвещения, а о судьбе Доку Гапуровича ничего не известно. Шура рвал на себе волосы:

– Это я виноват, подставил председателя.

Только под вечер стало известно, что Завгаев жив-здоров (при штурме погиб Первый секретарь Грозненского горкома КПСС Виктор Куценко) и официально передал власть временному коалиционному правительству Яраги Мамодаева, сподвижнику Дудаева. Оносовский вздохнул с облегчением:

– Слава Богу. И все же есть грех на моей душе.

– Перестань, – успокаивал я друга.-Доку Гапуровича все равно бы дудаевцы сковырнули. Москве сейчас не до него, у всех путч еще перед глазами. Свою власть нужно устаканивать.

Доку Гапурович не обратил на нас никакого внимания, продолжая сосредоточено орудовать палочкой. Оба наших оператора, не сговариваясь, надавили на кнопки. Занятный план, но куда его? Мы ведь на стороне федералов, а такие кадры не в их пользу. Впрочем, почему «не в их», не в нашу. Мы с Оносовским приехали в Чечню искренне поддержать российскую армию, на которую СМИ ежедневно выливали ведра помоев. Кстати, перед отправкой начальство не дало нам никаких политических установок – снимай и пиши чего хочешь.

А из-за угла появилась еще одна известная чеченская личность-председатель национального согласия Хаджиев. Саламбек Наибович явно куда-то торопился. Шел быстро и целеустремленно. Его мы тоже пропустить не могли:

– Саламбек Наибович, здравствуйте, программа «Время».

Хаджиев слегка кивнул и промчался мимо. У крайних развалин притормозил, обернулся:

– Через час.

Сашка сплюнул:

– Нет, их надо брать сразу, с включенной камерой и микрофоном.

К нам подскочил какой-то подполковник. Он заметно нервничал – то и дело снимал головной убор и промокал затылок носовым платком.

– Кто дал разрешение на съемку? Здесь ничего снимать нельзя!

– Ежики колючие! – не выдержал уже я и крикнул маячившему где-то впереди Лисенкову. – Гена, ну разберись, наконец, с таможней! Так мы сегодня вообще никакого материала в редакцию не отправим.

Лисенков только что-то пробубнил.

Спустились в подвал, в котором, как выяснилось, размещался штаб Северной группировки. На лестнице столкнулись с Юрием Шевчуком. Певец выглядел заспанным и не дружелюбным, поэтому пока приставать к нему не стали.

Подвал оказался довольно просторным и полутемным. В дальнем левом углу, в более освещенном месте стоял длинный массивный стол буквой «т», над которым задумчиво склонились офицеры. Они водили карандашами по карте и о чем-то между собой спорили.