Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Л а у р а (умоляюще сложив руки). Ленбах, успокойся, ради бога! Ведь там каждое слово слышно… (Подошла к нему, пытается его успокоить.)
Л е н б а х. Оставьте меня, дайте хоть раз договорить до конца! Мне все равно, слышно там или нет. Мне уже нечего стыдиться. Но терроризировать себя я не позволю! Не воображаете ли вы, мадам, что мне не действует на нервы вся эта ваша… атмосфера? Не думайте, что меня не раздражает присутствие вашего обожаемого господина доктора! Он, правда, спас мне жизнь — во всяком случае, так вы утверждаете, — он был моим адвокатом, и я был осужден всего на шесть лет каторги… честь имею… Я, правда, гожусь вам в отцы, но хотел бы я знать, что бы вы предприняли, если бы я привел сюда некую даму и стал называть ее своим приятелем, доктором, близким другом…
Л а у р а. Ленбах! Bitte schön[10]! Эта тема была для нас с вами актуальна пятнадцать лет назад. А сейчас лучше прекратить. Разве я уже миллиард раз не просила развода?
Л е н б а х. Да, сейчас лучше прекратить! Я только хочу сказать, что живу в этом доме как собака. Я должен сидеть под столом и вилять хвостом. А вы вправе пинать ногами бывшего каторжника. Так ведь?.. Подполковник Ленбах должен отступить, уйти в тень, вот что мне пора понять… Но, дорогая моя юная и прелестная мадам, что касается развода, то я вам торжественно заявляю: Ленбахи, как свидетельствуют записи в церковных документах, живут в законном браке уже более трехсот лет, и ни один Ленбах еще не расторгал брака, разве что в случае собственной смерти! Вот вам мое последнее слово, нравится это вам или нет!
Л а у р а (в отчаянии). Боже мой, неужели ты не понимаешь? Ты меня ставишь в смешное положение перед служащими. Вот, пожалуйста: возьми двести и оставь меня в покое. Каждую минуту может кто-нибудь войти.
Л е н б а х. Мерси! Мне нужны две тысячи, и, если я до семи часов их не получу, я застрелюсь, как собака. Или — или! Чаевых мне не надо. Спасибо!
Л а у р а. Я одно могу сказать: недостойно воспитанного человека вечно меня запугивать своими шумовыми эффектами! Твое «или — или» — давно пройденный этап. Меня уже этим не тронешь, дорогой мой! Я зарабатываю на хлеб собственными руками, и я, наконец, хочу знать, на каком основании ты считаешь, что мне легче, чем тебе. Разве я не торчу здесь с утра до вечера, разве не вынуждена кланяться бог знает кому? Позволь! Я тоже не каменная. Да если бы я была мужчиной, я бы сгорела со стыда при мысли, что я терроризирую женщину ради денег. Если хочешь знать, мне совершенно все равно, застрелишься ты или нет. И я прошу меня в моей конторе не беспокоить!
Л е н б а х (умоляюще, приниженно поворачивается к ней). Лаура! Богом клянусь, я не лгу! Дело не в деньгах и не в этом чертовом ростовщике — речь идет о моем честном слове! Если я не достану денег, я застрелюсь!
Л а у р а (чуть помолчав, жестко). Это был бы самый разумный выход. И для тебя и для меня!
В проеме застекленной входной двери показывается И в а н ф о н К р и ж о в е ц. Входит в комнату.
К р и ж о в е ц. Здравствуйте, дорогая Лаура! Как поживаете? Добрый вечер! Вы что-то бледны, кажетесь усталой. Мигрень, нервы, много работы — ведь так, не правда ли? Ах, это все проклятый сирокко, да еще в этом жутком городе! Я всегда определяю по свечению уличных фонарей, что задул сирокко. Вы не замечали, что, когда дует южный ветер, газовые фонари начинают гореть каким-то особо интенсивным, бледно-зеленым светом? Вокруг каждого стекла образуется фосфоресцирующий ореол, точно сам ветер воспламеняется. Это верный спутник мигрени! Освещение, эти ваши своды, непроветренное помещение — тут можно задохнуться! Неудивительно, что вы так бледны! Целую ручки! (Традиционное предисловие к визиту произносится с оттенком скрытого недовольства: обычно в это время подполковника Ленбаха в салоне не бывает. Интимно целует руки Лауре, а затем обращается к Ленбаху более холодным тоном.) Как поживаете, дорогой барон? Давно, давно я не имел счастья вас видеть! Как ваша железка? Что нового? Вы тоже выглядите не блестяще. Что-нибудь случилось?
Л е н б а х (с глубоким, подчеркнуто вежливым поклоном). Спасибо, доктор, спасибо, все хорошо! Я несколько с похмелья. Двое суток пришлось провести в провинции. Кучера, погонщики, лошади, еда в корчме — все как положено шталмейстеру, человеку моего сословия! Езжу по ярмаркам, скупаю лошадей!
К р и ж о в е ц. Я тоже устал. В последнее время постоянно не высыпаюсь. С утра до вечера на ногах! И все в этом гнусном, пыльном суде! В зале не топят, на улице дождь, воняет влажным сукном, мокрыми ботинками, горят старомодные лампы — будто у нас только вчера ввели газовое освещение. Воздух, как в прачечной, где кипятят белье. Полдня я точно в серной ванне! Адское ощущение!
Пауза. После тяжкого объяснения, предшествовавшего этим ничего не значащим фразам, разговор не клеится.
(Ему понятна ситуация, он продолжает нанизывать свои ассоциации, пытаясь сгладить чувство неловкости.) Боже мой, суд — что может быть примитивнее! Я кручусь по судам в качестве адвоката всего несколько лет, а возненавидел их так, точно потратил на это всю свою жизнь. Зеленые столы, где под золоченым распятием торгуют правосудием, как в лавке. Ах эта бюрократическая юстиция, которая все решает в соответствии с параграфами и уложениями! Лысые чиновники грызут сухарики, смотрят на часы, рисуют рожи на протоколах… Замечали ли вы, что юристы-профессионалы обычно оставляют на полях судебных дел совершенно сумасшедшие абстрактные рисунки — от скуки, от духовного вакуума в зале суда… Я сегодня утром говорил три часа, ссылался на какие-то параграфы, а за
