Поход за последним «тигром» - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

году Ракитин командовал дивизией в Сибирской армии Пепеляева и первым ворвался в Глазов, когда войска адмирала стремительно шли на Вятку.

Полковник Леонов, как и Пепеляев, родился в Сибири, а сибиряков генерал считал родственными душами, верил в их мужество и выносливость.

— На вас я могу положиться, как на самого себя, — сказал он Леонову. — В таких офицерах я нуждаюсь более, чем они во мне.

Воскресным вечером от перрона харбинского вокзала медленно отходил пассажирский поезд. Генерал Пепеляев с вагонной площадки махал широкополой шляпой ускользавшему вокзалу, освещенным улицам, потом меланхолически произнес, обращаясь к Харбину:

— Прощай, но если навсегда, то навсегда прощай!

— Благословляю вас на великий, на крестовый поход! Молюсь за успех и здоровье ваше и надеюсь на очищение Якутии от плевел диаволовых. Как шли когда-то рыцари на освобождение святого города Иерусалима и гроба господня, так и вы, мой генерал, и вы, мой губернатор, пройдете лесные дебри и снежные пустыни, — торжественно говорил Дитерихс, осеняя крестным знамением Пепеляева и Куликовского.

В окнах кабинета густо синела бухта, подсвеченная оранжевыми полосами заката. Впаянный в воду, глазел на город жерлами дальнобойных орудий миноносец, над зданием штаба оккупационных войск пощелкивал японский, с восходящим солнцем флаг. Воевода, генерал, губернатор посидели минуту в полном молчании и встали: Дитерихс, усеянный от шеи до живота орденами, Пепеляев с георгиевским крестом, Куликовский с бело-зеленой ленточкой на лацкане черного костюма.

— Господа! — снова с чувством сказал Дитерихс. — Ко мне обращались представители японских и американских фирм, имеющих торговые интересы на русском севере. Они предлагали свою помощь, воспользуйтесь их обещаниями, возьмите все, что дадут. Особенно от японцев, ибо японцы самые надежные, самые верные наши союзники, — Дитерихс трижды поцеловал Пепеляева, потом Куликовского: — «Наступил час пробудиться нам ото сна. Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день приблизился, итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружие света…»

Для офицеров добровольческой дружины был устроен прощальный банкет. От имени фирмы «Олаф Свенсон» ее представитель зачитал обращение к пепеляевцам:

— «На призыв якутского населения мы сочли своим долгом откликнуться организацией экономической помощи. В осуществление этих задач наше общество посылает к берегам Камчатки и Якутии несколько торговых экспедиций, в том числе к устью реки Колымы, к берегам Охотского моря, на Олу, в Аян. Вероятно, уже прибыл корабль нашего общества «Мезатлан» с американскими товарами и продовольствием. Достопочтенный мистер Пепеляев! — продолжал представитель, — фирма «Олаф Свенсон» вменила мне в приятную обязанность вручить вам сто тысяч долларов, — он подал чек Пепеляеву.

Офицеры подвыпили, языки развязались, начался застольный разговор, а между полковником Андерсом и генералом Ракитиным вспыхнул спор.

— Кто командует войсками под Спасском? — спрашивал генерал.

— Не помню, кажется, какой-то кузнец Остряков…

— И маршал Мюрат был сыном конюха.

— Мюрат учился искусству побеждать у Бонапарта, а тот, как его, Остряков, у кого? У деда Вавилы хвататься за вилы?

— Настоящая фамилия того кузнеца Вострецов, а зовут Степаном. Не нравится мне, когда опасного и смелого противника делают трусом и дураком. А знаете ли вы, что этот кузнец награжден тремя Георгиями за храбрость? Нет? А известно ли вам, как он геройски показал себя в сражении за Челябинск? Тоже не слышали? Следует помнить — именно Вострецов ворвался в Омск и разоружил на вокзале несколько наших эшелонов. За все это я бы наградил Вострецова орденом Андрея Первозванного, а потом повесил бы, но храбрец остается храбрецом даже в смерти. «Лишь дело героя да речь мудреца проходят столетья, не зная конца», — внезапно проскандировал генерал с гимназических лет знакомые стихи.

Ревело Охотское море, северный ветер нес тучи. Было хмуро, печально; генерал Ракитин ходил по палубе, сердито думая о том, что, возможно, не придется ему увидеть приморские берега, услышать русскую речь. Уже девятый год проводил он в военных походах, наступлениях, отступлениях, приказывая убивать, сам убивая. А во имя чего эти убийства? Монархия погибла, буржуазная республика пала, Колчак казнен, белое движение угасает. «Почему я решился на якутский поход? Ведь наша экспедиция всего лишь кровавая фантастика! По правде говоря, я отправился из одного желания мести да от бессмыслицы своего существования. Куликовский утверждает, что якуты, тунгусы, чукчи всякие ждут не дождутся нашего появления. Так ли все это?».

Ракитин спустился в кают-компанию: там за утренним кофе Пепеляев и Куликовский о чем-то оживленно беседовали.

— Вот, кстати, и ты. Господин Куликовский высказал одну чрезвычайно важную мысль, и я сразу подумал о тебе, — сказал Пепеляев.

— Я предлагаю разделиться на две группы. Первая под командованием Анатолия Николаевича высаживается в Аяне и по старому Коммерческому тракту пойдет на Нелькан. Вторая же отправится в Охотск. Там действует отряд таежных вандейцев Ивана Яныгина, ежели к нему прибавить туземных охотников и рыбаков, наберется голов с тысячу, по якутским условиям — мощная сила. В Охотске предстоит объединить их в один отряд и, не теряя времени, поспешить на соединение с дружиной, — объяснил свою мысль Куликовский.

— Идея заслуживает внимания, — согласился Ракитин. — А кто возглавит охотский десант?

— Ты, мой генерал! Кому еще я могу доверить такое дело, — сказал Пепеляев.

В кают-компании постепенно разгоралось застолье, пришли Энгельгардт, Андерс, Леонов.

— Прошлым летом корнет Коробейников и я наголову разбили два красных отряда на Мае и Алдане, захватили сорок тысяч пудов провианта и первоклассной пушнины, — расхвастался Куликовский.

— А золотишка у к’аснюков не нашлось? — спросил Энгельгардт.

— Нашлось и оно. Тогда, помнится, мы расплачивались золотым песком, отмеряя его бокалами.

— Экая п’елесть!

— Тогда повстанцы-якуты уничтожили партизана Каландарашвили, он был страшным человеком и причинил много бед колчаковцам. Но головной эшелон партизан во главе с неким Стродом прорвался в Якутск.

— Строд, Строд, — повторил Пепеляев, вспоминая. — Слышал я о нем. Очень храбрый тип.

— Если он и сейчас в Якутске, я с удовольствием отправлю его на тот свет, — произнес Куликовский.

— Наша сме’ть неизбежна, но час ее неизвестен, и это утешает меня, — меланхолически заметил Энгельгардт. — Но не хотелось бы сгинуть в тайге от случайной пули косоглазого охотника.

— Белку или соболя они бьют только в глаз, чтобы шкурки не портить, — заметил Ракитин.

— Нашей шкуры азиаты не пожалеют, — заговорил все время молчавший Андерс.

На траверсе Охотска группа офицеров и солдат перебралась на канонерскую лодку, среди них были Энгельгардт, Соболев, Михайловский.

Ракитин распрощался с Пепеляевым и Куликовским, и суда разошлись. «Батарея» пошла в Охотск, «Защитник» взял курс на Аян.

Через два дня показался скалистый берег Аяна.

Не успело сгинуть эхо пароходного гудка в окрестных сопках, а к «Защитнику» уже спешили лодки, над факторией «Олаф Свенсон» взвился