Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли) - Анастасия Монастырская

«Привет. Хочешь, откровенных разговоров? Тебе нравятся мальчики? А мне нравятся такие, как ты. Какие? Вкусные… ну, блин, зрелые, сексуальные».

Он поглядывал на телефон. Зазвонит?

Дрожа от холода и жажды, я проникла в острые грани его будущего. И едва не порезалась. Пустота в тридцать. Лысина в сорок. Одиночество в пятьдесят. Но сейчас ему двадцать, и его любят.

Судьба осклабилась, бросив вызов.

Никогда не говори «невозможно». Лучше скажи: может, да, может, нет.

И я решилась. Поначалу пальцы не слушались, когда я торопливо распутывала рисунок судьбы, едва не обрывая основные нити и сложные узелки. Но вот в моих руках оказался пучок разноцветной человеческой пряжи. Осторожно, едва дыша, сплела первую косичку, завязала первый мотив, тщательно отделяя нужные нити от ненужных. Постепенно проявился и узор разделенной любви, ровный, почти совершенный. Без узелков.

Из носа хлынула горячая кровь.

Я плела узор, надеясь успеть.

Успела. Когда вены были готовы взорваться, завязала последний − алый − узелок.

— Все. Он будет с тобой.

Софья с ужасом смотрела на мое белое лицо. По полу расползались кровавые кляксы.

− С вами все в порядке?

Я помотала головой, указывая скрюченными пальцами на ее мобильный телефон. Он ожил, издав замысловатую мелодию.

− Да, мой сладкий. Ты один? Соскучился? Конечно, я еду.

Муж? Я ушла от него. Скоро получу развод. Что? Ты счастлив?

Она отключила телефон. На губах играла улыбка.

− С ума сойти. Соскучился и даже выключил компьютер. Приготовил ужин и ждет. Подумать только, он ждет меня! − Швырнула деньги на стол, толстую пачку, и сладко потянулась. − Не зря мне вас рекомендовали. Вы действительно… ведьма.

− Пророчица, − просипела я.

− Один черт.

Она не спросила, как долго он будет вместе с ней. А я не сказала. Зачем лишать человека столь короткого счастья?

Когда она ушла, я с трудом поднялась с кресла, ничего не чувствуя. Все выжгло.

По стеночке, по стеночке. На кухню. В горле знакомая жажда.

Сухой язык прилип к зубам.

Олег успел выкурить всю пачку. Его глаза, как и мои, были мертвыми. Он знал, что произойдет.

− Опять? − Лялька едва не плакала. — Ты же обещала! Ты обещала мне!

Я достала из холодильника початую бутылку водки и выпила ее всю − винтом.

Дальше − темнота.

То был, наверное, самый сильный запой. Я стремительно теряла человеческий облик, расплачиваясь за содеянное. Но ни секунды не жалела. Почему-то казалось, что один этот мой поступок перевесит прошлые грехи.

На следующий день Олег забрал дочь и куда-то уехал. Или мне так запомнилось? Не знаю. Сейчас и неважно.

Иногда выныривала из забытья, встречала у порога незваных гостей и ворожила, протискиваясь в узкую щель чужого будущего. Слонялась по квартире, то и дело, натыкаясь на зеркала. И не понимала, откуда в нашем доме столько зеркал.

Уже потом Олег признался, что это был совет психотерапевта:

«Ваша жена увидит, во что превратилась, и вернется в семью».

Хреновый психотерапевт.

ВТОРОЙ

…Я очнулась.

В жизни ничего не изменилось.

Все так же бухтел телевизор, все так же пальцы студил холод, все так же бил озноб одиночества. В настоящем не было ничего, что могло бы удержать. Если нет Олега, зачем жить?

Телефонный звонок — он всегда внезапен. Даже и тем более, когда его ждешь.

− Что делаешь? − Судя по звукам, Дима сидел в ресторане. Пианист играл «Killing Me Softly». Довольно неплохо играл. Даже по телефону.

− Ужинаю.

− Я по делу.

− Выкладывай.

− Нам надо жить вместе. Тогда я не буду ни с кем встречаться. Тебе же нужен мужчина в доме?!

− Зачем?

− Любой женщине нужен мужчина. В постели. В доме. В жизни.

Бросила трубку.

Любой женщине нужен мужчина. Смешно. Мать внушала мне эту мысль с детства: хорошие девочки выходят замуж, хорошие девочки рожают детей, сидят дома и никогда не изменяют мужьям.

Хорошей девочкой я никогда не была. Когда же тебе за сорок, глупо прятаться за мужскую спину.

− И откуда в тебе, глупой бабе, столько феминизма, столько стремления к свободе? — удивлялся Олег. — Ты же из себя ничего не представляешь.

− Что ж ты меня, такую дуру замуж взял.

− Когда я тебя брал, ты дурой не была.

− Получается, ты меня сделал такой?

− Дура!

Он уходил. Хлопок двери — холостым выстрелом. Но я не боялась, что Олег не вернется. Тогда наша связь была сильнее, чем любовь или ненависть. Я была его дурной привычкой. А дурные привычки можно бросать бесконечно.

Терпение Ляльки лопнуло в мае. Вспомнить бы, какой год на дворе стоял. Ну, неважно — календарные отметины ненадежны.

Особенно по прошествии времени.

У нее тогда с учебой проблемы начались, из двоек не вылезала, да и с подружками не задалось. Натура скрытная, в себе все держала. Как я ни пыталась, так и не смогла увидеть, что у нее в душе: плотные тяжелые шторы. Посторонним вход воспрещен.

Я была посторонней.

Фотография того периода. Улыбающийся Олег, напряженная Лялька, и я − бледная тень в иссохшем теле. Я тогда только-только курс лечения прошла. Дала домашним слово, что больше никаких гаданий на дому. Да и вообще наш дом — наша крепость. И в нем не должно быть чужих. Только Олег, Лялька, я и моя маман по праздникам. В виде исключения. Мы обычная нормальная семья. Я домохозяйка. О том, чтобы мне выйти на работу, и речи не шло. Зачем позориться? У Олега бизнес начал налаживаться. Деньги в доме были. Вот он и решил:

− Времени у тебя — вагон. Пора уделить его семье. Займись чем-нибудь полезным!

− Чем?

− Сиди дома и вари борщи.

Борщи… Время и терпение залечили раны и надломы. И даже Лялькины шторки чуть-чуть приоткрылись, пропуская свет и тьму моей души. Олег вновь стал со мной спать и теперь находил в сексе свое, извращенное удовольствие. Маман все чаще приходила на ужин — не только по праздникам. Мной были довольны. Все шло так хорошо, что становилось страшно. Не сорваться бы!

− Теперь тебя даже людям можно показывать, − сказала как-то раз Лялька за семейным ужином. − Как обезьянку.

Олег и маман переглянулись. До этого Лялька вообще никак ко мне не обращалась.

Обиду я проглотила. Она сделала шаг навстречу − и я уцепилась за шанс:

− Разве во мне есть что-то обезьянье? − улыбка через силу. − Я все-таки человек.

− Была когда-то.

− А теперь?

− А теперь ты у нас гадалка! Вешаешь людям лапшу на уши! Дураки верят!

− У каждого есть право верить в то, во что он хочет. Хочешь — в Бога. Хочешь — в черта. Хочешь — в себя. Мне казалось, люди от меня уходят счастливые.

− Уходят. Только недалеко. После твоих сеансов они мрут, как мухи. Ты им всем врешь.

− Не всегда можно говорить правду.

− А кому нужна твоя ложь?

− Ляля! − охолодил Олег.

− Что − Ляля?! Я уже четырнадцать лет Ляля. Ты разве не знал, папочка, что дети алкоголиков рано взрослеют? А твоя жена хоть на человека стала похожа. За что ей отдельное спасибо.

Маман тонко улыбнулась, одобряя действия внучки. Впрочем, Ляльку она всегда поддерживала, видя в ней свое собственное − и возможно, более удачное — продолжение.

− Ты куда, Кася? − Олег испуганно приподнялся. Вид у него был на удивление забавный.

− Пойду, покурю на лестницу, − надеюсь, прозвучало ровно и равнодушно.

Конечно, Лялька была права. На все сто. К тому времени я уже привыкла, что все вокруг меня правы.

На лестнице воняло мочой и табаком. Я прижалась к стене и закурила сигарету. Ломало. Зачем мне все это? Ради кого? Чтобы все были довольны? Оправдать чьи-то ожидания? Странный расклад. Когда я жила для себя — Олег и Лялька были несчастливы. Когда я жила для них — несчастлива была я. Ну и как разрубить гордиев узел? Уйти? Остаться?

И тут появилась она.

Марга.

Аккуратный пальчик на кнопке звонка. Она могла стоять часами, нажимая, пока не откроют. В кармане шубки грелись ключи. На моей памяти Марга ими ни разу не воспользовалась.

Прошла на кухню, цокая сапожками.

— Ты помнишь, что тебе завтра работать?

− Помню. Я сегодня уволилась. Сделала все, как ты сказала.

− Тогда выпьем! — Быстро нарезала колбасу, сыр, вымыла яблоки, открыла банку икры, достала из морозилки заледеневшую бутылку. Плеснула в стакан. Марга терпеть не могла стопки, пила большими порциями, никогда не пьянела.

− Вздрогнули! Вечная память!

Водка обожгла и охладила. Закусили красной икрой и яблоками.

− Как же ты про Олежека не почувствовала? Тоже мне, пророчица!

В который раз я подивилась глазам Марги: они у нее очень красивые — выбеленные злостью и ненавистью, с черными, почти матовыми зрачками.

− Все мы не совершенны. И сейчас ничего не чувствую. Словно он где-то здесь, живой, но чужой. Не знаю, как тебе объяснять.