Ангелов в Голливуде не бывает - Валерия Вербинина

– Дом многоквартирный, жильцы как жильцы, в уголовную хронику вроде никто не попадал, – рассказал фотограф, которого звали Роджер. – За управляющего там некая миссис Миллер, будь с ней осторожна. Если она тебя невзлюбит, то выживет в два счета.

Миссис Миллер оказалась сухощавой седовласой дамой с выцветшими глазами и тонкими губами, которые улыбались крайне редко и лишь в виде большого одолжения позволяли себе сложиться в ироническую усмешку, когда того требовали обстоятельства. На первый взгляд миссис Миллер казалась безобидной, как горшок с фиалками, но люди, которые имели несчастье ей не угодить, если и сравнивали ее, то с гадюкой, старой жабой, злобной ехидной, цербером, ведьмой и тому подобными милыми созданиями. Не угодить ей было легче легкого. Она неутомимо преследовала любое нарушение порядка, к которым при желании можно было отнести что угодно: затянувшуюся вечеринку, неудобных посетителей, слишком громко включенное радио, распитие запрещенного законом спиртного, гадящих в неположенных местах собак, даже плачущих детей. Чтобы держать жильцов на коротком поводке, годились любые поводы; миссис Миллер точно знала, кто бросил окурок на пол и кто плюнул мимо плевательницы, и устраивала по этому поводу склоки, перед которыми меркли даже десятилетние разборки троянцев с ахейцами. Не знаю, каким образом, но она всегда оказывалась в курсе всего, что касалось ее жильцов, и я хорошо помню, как неприятно меня поразило, что миссис Миллер оказались известны даже те факты о моей семье, о которых я никому никогда не говорила – что мои родители не были женаты, что моя мать называла себя актрисой, но давно не выступала на сцене, и что мой отец, барон Корф, состоял в свите российского императора и умер на чужбине после того, как империи не стало. Не менее пугающей, чем осведомленность миссис Миллер, была ее сверхъестественная проницательность. Глядя на хорошенькую, как куколка, хористочку, которая уезжала из нашего дома вскоре после того, как ее взял на содержание какой-то банкир, миссис Миллер изрекла: «Хорошо начала, да плохо кончит». Прошло несколько месяцев и под диктовку Фрэнка Гормана я, ежась, печатала на машинке для отдела уголовной хроники жуткие подробности убийства этой самой хористочки, труп которой был найден в Гриффит-парке. А когда в пустующую квартиру на пятом этаже въехали молодожены, миссис Миллер, поглядев на то, как они воркуют друг с другом, ни с того ни с сего бухнула:

– Слишком много молодой работает, не к добру это. Скоро молодая загуляет, а он не дурак, сразу догадается, что к чему. Разведутся – и года не пройдет.

И, само собой, она оказалась совершенно права.

Что касается моего отношения к миссис Миллер, то я не слишком о нем задумывалась. Меня вполне устраивало, что моя нынешняя квартира лучше, чем дребезжащий ужас у железной дороги, и что мне не приходится ни с кем ее делить. В этой бочке меда я согласна была отвести миссис Миллер роль ложки дегтя – но не более чем ложки. Справедливости ради следует добавить, что тогдашний мой образ жизни если и не был идеалом, то оставлял мало возможностей для придирок с ее стороны. Я не устраивала шумных вечеринок, не притрагивалась к спиртному, не включала радио – хотя бы потому, что не удосужилась его завести, – и не разбрасывала окурки по той простой причине, что не курила. Дома у меня была пишущая машинка, которую я назвала Эрикой по имени предыдущей владелицы, уступившей мне ее за полцены, и на этой машинке я стучала вечерами, чтобы заработать лишнюю пару долларов. Тексты, которые приходилось переписывать, были, как нарочно, один беспомощнее другого. Люди, которые не могли сочинить десяти строк живого диалога, писали длинные пьесы с подробными разъяснениями, где именно на сцене какой предмет мебели должен стоять, и месяцами, годами пытались пробить их постановку. Нервные дамы, вдохновившись статьями о том, сколько платят Фитцджеральду или Хемингуэю за один рассказ, пытались сочинять истории для журналов, путались в многоэтажных несущественных описаниях и допускали множество грамматических ошибок. Да что там далеко ходить, взять хотя бы моего знакомого, бойкого репортера Фрэнка Гормана: приехав с места происшествия, он на основе кратких заметок в блокноте мог с ходу надиктовать мне куда более живую и интересную статью, чем его собственный детективный роман с ходульными героями и нелепыми сюжетными поворотами. За его перепечатку я получила аванс в пять долларов, но когда работа была окончена, Фрэнк стал тянуть время и в конце концов сознался, что сейчас у него нет денег – совсем нет, ни цента, и ему ужасно неловко, но…

– Опять продул все в карты? – напрямик спросил Роджер, слышавший часть нашего разговора.

Фрэнк уклонился от ответа и сказал, что он, кажется, придумал, как решить проблему. Его жена только что купила отличный кусок ткани и заказала юбку у знакомой портнихи, миссис… как бишь ее? Сантано? Нет, Серано. Я могу договориться с портнихой и забрать ткань себе, это очень выгодно, ведь материя, о которой идет речь, стоит дороже девяти долларов.

– Фрэнк, это просто смешно, – сказала я. – Та портниха наверняка уже раскроила ткань, а твоя жена… прости, но она гораздо крупнее меня.

Но Фрэнк уже увидел выход, который вполне его устраивал, и с тем же напором, с каким он выцарапывал из людей нужные ему сведения, он принялся обрабатывать меня. Эта миссис Серано – отличная портниха, у нее гора заказов, она наверняка еще не притрагивалась к той материи, и потом, что я теряю? Кусок ткани – это все-таки лучше, чем ничего…

– Напиши записку миссис Серано, я съезжу к ней, – сдалась я наконец. – Но на будущее учти: если тебе понадобится переписывать что-то на машинке не для газеты, всю сумму будешь платить вперед.

– Дорогая Тат, – так коллеги в газете сократили мое имя, хоть и знали, что я терпеть не могу это сокращение, – я никогда не говорил тебе, что ты ангел? Когда ангелы сердятся, они выглядят еще прекраснее, ей-богу! Если бы я не был женат…

– Скажи это твоей жене, – оборвал его Роджер. – Зажать девять с половиной долларов и навязать вместо них какую-то паршивую тряпку – такого я даже от тебя не ожидал!

Другой, возможно, и смутился бы после столь резкого выпада, но Фрэнку Горману все было нипочем.

– Когда-нибудь, – сказал он, важно задрав свой коротенький нос, – я стану знаменитым писателем, мою книгу купят для экранизации в Голливуде, и ты пожалеешь, что думал обо мне плохо!

– Да неужели? И как же ты мне отомстишь? Не пригласишь меня выпить?

Фрэнк вытаращил глаза и расхохотался так заразительно, что фотографу оставалось только последовать его примеру. Я напомнила Фрэнку насчет записки к миссис Серано, и, присев на край моего стола, он тут же написал требуемый текст.

3

Почтовые ящики в холле были выкрашены в бурый цвет, и, хотя я ничего ниоткуда не ждала, я по привычке заглянула в свой ящик. Опять рекламные проспекты – самая нужная вещь для заворачивания кое-каких видов мусора; правда, некоторые норовят печатать на такой плотной бумаге, что в нее даже при всем желании ничего не завернешь. Закрыв ящик, я повернулась и нос к носу столкнулась с миссис Миллер. Она была в своем неизменном темно-синем платье – старые жильцы уверяли, что она носит его уже третий год подряд. На груди была приколота золотая брошка в стиле модерн, с мелкими изумрудами и рубинами. Миссис Миллер смерила меня взглядом, от которого даже кислое молоко стало бы еще кислее; но даже такой взгляд не мог испортить моего беспричинно хорошего настроения.

– Здравствуйте, миссис Миллер, – сказала я с широкой улыбкой.

– Хм, – буркнула старая ведьма. – Неужели вы его встретили?

– Кого? – удивилась я.

– Мужчину своей мечты, кого же еще, – презрительно ответила миссис Миллер. – И не отрицайте: увяз коготок, увяз! Светитесь так, что спички зажгутся от одного вашего присутствия.

Я набрала воздуху в грудь.

– Миссис Миллер, – выпалила я, стараясь говорить как можно тверже, – вам не кажется, что это вас никоим образом не касается?

– Меня все касается, – сухо отозвалась старая ведьма. – Аборты слишком дорого обходятся, и если вы натворите глупостей, то не сможете в срок заплатить за квартиру.

– Миссис Миллер! – Я вспыхнула.

– Мисс Коротич, я давно за вами наблюдаю, и до сих пор, – хрюкнула эта гадюка в человеческом обличье, – вы не давали поводов для нареканий. У вас есть голова на плечах, и если я так говорю, значит, так оно и есть. Но вы еще слишком молоды, и я советую вам не вестись на сказочки о вечной любви и прочую чушь.

– Между прочим, если вам так хочется знать, – сердито сказала я, – я всего лишь была у портнихи! Заказывала платье!

– Вам не нужно платье, – парировала миссис Миллер. – Ваше лучшее украшение – молодость, оно говорит само за себя. Но смотрите, чтобы оно не обратилось против вас!

Смерив меня на прощание пронизывающим взглядом, она проплыла мимо, а я осталась стоять на месте, бессильно чертыхаясь про себя. Господи, неужели у меня на лице и впрямь написано, что мне понравился Джонни Серано, и это настолько легко понять постороннему человеку?