Фамильные ценности - Магдален Нэб

— Иди сама! Не тяни за рюкзак и не пытайся, падая, схватиться за кого-нибудь из нас или получишь по морде этим. — Он ткнул дулом ружья мне в щеку, затем вернул мою руку на рюкзак. — Шагай!

Честное слово, я упала совсем не нарочно! Но я промолчала, опасаясь очередного удара. Я хотела поговорить. Хотела спросить, зачем они делают это со мной. Я недостаточно богата. Почему на моем месте не оказался кто-то действительно состоятельный, кто никогда не боролся, кому все далось легко? Возможно, таких людей они имеют право ненавидеть и наказывать. Но не меня, не меня! Я хотела рассказать им, как бедна я была, как много и тяжело работала, чтобы мои дети ни в чем не нуждались. Неужели я не заслужила хотя бы несколько лет покоя между нищетой и достатком? Как глупо и смешно, что меня похитили раньше, чем я рассчиталась со всеми долгами!

Но я не осмелилась произнести все это вслух. Какой смысл? На меня уже повешен ярлык «богатая сука», и я останусь с этим ярлыком для успокоения их совести. Это правда, клянусь. Вы и представить себе не можете, какие проповеди читали они мне неделями, какие оправдания находили для своей жадности и жестокости.

Так что я предпочла идти молча. От ходьбы тело под теплым пальто взмокло, но голова и особенно уши ужасно мерзли. Я больше не чувствовала рук — а должна была держаться за рюкзак. Мне было не до разговоров. Я старалась хоть время от времени согревать одну руку в кармане, но тут же теряла равновесие и соскальзывала с тропинки, ощущая всем телом пропасть. Каждый раз, когда я спотыкалась, меня ругали и били. Мы шли целый день и, кажется, все время вверх, ни разу не остановившись для отдыха. Я знала, что они нервничают и боятся. Что-то было не так. Что могли значить их слова, когда они рассмотрели меня при свете утра? Возможно, я была права: они совершили ошибку и похитили не того человека. Возможно, они проведут меня по кругу, заметая следы, и в конце концов оставят где-нибудь недалеко от жилья. Я не видела их лиц и не смогу их опознать. Значит, им ничто не угрожает.

Не останавливаясь, шедший за мной человек потянулся через меня, достал из рюкзака своего товарища пластиковую бутылку с водой и вложил мне в правую руку.

— Давайте остановимся, — попросила я, — боюсь упасть.

— Шагай!

Я глотнула немного воды, но желудок взбунтовался, я поперхнулась, и вода потекла по подбородку. Я ведь так давно ничего не ела. Он дал мне ломтик черствого хлеба и кусок пармезана. Это было вкусно, особенно сыр, соленый и твердый. Но желудок отказывался принимать что бы то ни было, и я не сумела проглотить ни кусочка. Я пыталась, я поверить не могла, что психологическое состояние может так влиять на главные физиологические потребности. Разве не должно быть все наоборот? В конце концов я просто оставила прожеванную пищу во рту и ждала, пока она совсем размокнет и стечет капля за каплей по пищеводу. Проделала так шесть или семь раз, пока все не съела, и, когда предлагали, старалась пить больше воды. Надо беречь силы. К тому времени я была уверена, что они ошиблись и отпустят меня. Я приказала себе подчиняться им во всем: едва касалась рюкзака левой рукой, еще ниже опустила голову и нащупывала дорогу ногами, стараясь не споткнуться, чтобы не разозлить их, а главное — чтобы не пораниться, ведь мне придется довольно долго идти одной, когда меня освободят.

Я остановилась, когда остановился Рюкзак. Я слышала, как удаляются по тропинке его шаги, — он отошел по нужде. Второй приставил мне ружье к спине. Не знаю, куда, по его мнению, я могла убежать, — я покорно стояла, опустив голову, до возвращения Рюкзака. Тот вновь встал впереди меня, Ружье вернул мою руку на прежнее место и тоже отошел по нужде. И только тогда я поняла, что с нами нет Никотиновых Пальцев. Я подала знак, что тоже хочу в туалет.

— Садись прямо здесь. Слева.

Справа все еще обрывался круто вниз склон — можно было упасть. Я прикрывалась пальто, изо всех сил стараясь не шлепнуться и не намочить полы. Ничего не видела, но чувствовала себя ребенком, который, хотя ему уже невтерпеж, боится уколоться о шипы, обжечься крапивой, порезаться осколком. Однако вокруг не было ничего, кроме короткой колючей травы, припорошенной снегом, да ледяного ветра, пробиравшего до костей.

От одной мысли, что меня освободят, в голове прояснилось и мозг начал бешено работать. Мы, должно быть, взбирались на холм или гору, и все это время обрыв был справа от нас — значит, мы не меняли направления. В таком случае, это было не просто движение по кругу. Я решила, что мы обогнем холм, в какой-то точке повернем назад, пройдя достаточно долго, чтобы сбить меня с толку, и спустимся вниз. Можете представить мою радость, когда мы стали снижаться. Я была права!

Они намеревались избавиться от меня. Я хотела кричать от восторга! Произошла ошибка, сегодня я буду дома, приму горячий душ, устроюсь в углу дивана рядом с Лео и Катериной. Посмотрю телевизор, смогу позвонить друзьям, позвонить Патрику! Возможно, он уже прилетел, если сел на первый же самолет из Нью-Йорка сразу после того, как узнал… Знает ли он? Моя кровать, моя любимая спокойная комната. Происходящее не имеет значения. Это ошибка. Это скоро кончится.

Рюкзак остановился. Вот оно! В ожидании инструкций я воображала, что недалеко дорога, может быть, заправочная станция или какой-нибудь придорожный супермаркет. Представляла, что скажу людям, чтобы они не подумали, что я сумасшедшая, ведь я появлюсь ниоткуда, даже без мелочи на телефон. Возможно, в газетах еще ничего не писали… Как долго я отсутствовала? Мне кажется, прошли недели, но…

— Здесь?

— Из винтовки давай, а не из этой пукалки.

В ушах зазвенело, сердце бешено заколотилось. Это был голос Рюкзака. Они не собираются меня отпускать, они меня убьют. Но паники я не почувствовала. Внутри не было ничего, кроме огромной волны печали. Я подняла лицо к небу, пусть и не видя его. Ружье стукнул меня по голове, а Рюкзак произнес:

— Давай!

Какая-то возня, передернули затвор. Я ждала, опустив голову. Грянул выстрел. Что-то чиркнуло по лицу и упало возле ног, затем еще и еще раз.

Треск выстрелов все еще звучал в голове, когда вдалеке эхом прозвучал ответный. Рюкзак сказал:

— Все нормально.

Ружье положил мою руку обратно на рюкзак и толкнул меня в спину:

— Шагай.

Они не убили меня. И не отпустили. Они подали сигнал и получили ответ. И если они сигналили выстрелами, значит, мы в такой глуши, так далеко от какой бы то ни было цивилизации, гостиниц, жилья, что они могли ничего не бояться. С виска капала кровь, возможно, от удара пистолетом.

Кошмар продолжался.

Дорога изменилась, идти стало труднее. Долгое время мы пробирались через невысокий колючий кустарник, и я слышала, как Рюкзак орудовал мачете, иначе нам бы и шага не удалось сделать. Последняя часть пути оказалась самой тяжелой. Вероятно, это было место настолько плотно заросшее кустарником, что в нем был прорублен туннель. Пришлось несколько часов ползти. Нестерпимо болели спина и ноги, непривычные к такой нагрузке и неудобной позе. Шипы царапали голову, лицо, руки, колени. Глубоко в ладони застряла заноза. Пришлось остановиться.

— Пожалуйста, мне надо посмотреть…

— Заткнись. Двигайся, — прозвучало в ответ на мою просьбу шепотом, как обычно. Словно из боязни. Почему? Сначала они стреляют из винтовок, потом шепчут. Чего им здесь бояться? Я избавилась от впившейся в ладонь острой веточки, оставив колючки торчать, и мы двинулись дальше.

Вскоре я почувствовала, что Рюкзак остановился. Наверное, мы выбрались на открытое пространство. Ружье толкнул меня вперед, другая пара рук подхватила, сковала мои запястья цепью и посадила на землю под дерево. Цепь натянули, обвили вокруг ствола, и я почувствовала запах нового человека — затхлый жирный запах мясной лавки (это одна из причин, по которым я не ем мяса).

Скрип шагов удалился, я сидела тихо как мышь и прислушивалась. Я не могла ни видеть, ни прикасаться к предметам, поэтому мозг был занят исключительно звуками. Сначала голоса звучали приглушенно. Наверное, они не хотели, чтобы их слышали, но началась перебранка, и я различила сардинский акцент. Я не понимала смысла, но, похоже, оказалась права: Ружье и Рюкзак боялись людей, которые ждали их здесь. Когда спор прекратился, я услышала, как Ружье и Рюкзак уходят, с треском продираясь через туннель в кустарнике.

Кто-то приблизился и начал разматывать цепь. Освободившимися руками я стала растирать онемевшие запястья. Но цепь вновь сковала — на этот раз лодыжку, послышался щелчок замка.

Голос прошептал:

— Повернись направо и встань на четвереньки. Я уже научилась быстро повиноваться, чтобы избежать побоев. Колени и руки нестерпимо ныли после туннеля, однако я не протестовала. Эти новые люди могли быть еще более жестоки.

— Ползи вперед. Перед тобой палатка. Влезай внутрь и ложись. Не вздумай хвататься за шест, чтобы встать, — все рухнет. — Это говорилось шепотом, но не из страха, как делали Рюкзак и Ружье, а чтобы изменить голос.