Долина кукол - Сьюзанн Жаклин

Энн чувствовала, что должна обязательно уехать из Лоренсвиля. Другого пути у нее не было. Она приняла решение, еще когда училась на последнем курсе, и во время пасхальных каникул сообщила об этом матери.

– Мама… и вы, тетушка Эми, я после окончания колледжа еду в Нью-Йорк.

– Но в этом ужасном городе как следует не отдохнешь.

– Я собираюсь там поселиться.

– Ты обсудила этот вопрос c Уилли Гендерсоном?

– Нет, а c какой стати?

– Но ведь вы встречаетесь c тех пор, как вам обоим исполнилось по шестнадцать, и все, естественно, предполагали…

– Дело именно в этом. У нас в Лоренсвиле все само собой «естественно предполагается»…

– Ты повышаешь голос, Энн, – невозмутимо заметила ее мать. – Уилли Гендерсон – прекрасный молодой человек. С его родителями я училась в одной школе.

– Но, мама, я его не люблю.

– Мужчину любить невозможно, – вставила тетушка Эми.

– А разве ты, мама, не любила папочку? – Энн уже не спрашивала, она почти обвиняла мать.

– Конечно же, я его любила. – В голосе матери звучало негодование. – Но тетя Эми хочет сказать, что мужчины – они… в общем, они не такие, как женщины, они – другие. Они думают и поступают иначе. Возьмем, к примеру, твоего отца. Понять его было весьма сложно. Человек он был непредсказуемый да к тому же любил выпить. Если бы он женился на ком-нибудь другом, боюсь, он бы плохо кончил.

– Но я никогда не видела, чтобы папа пил, – попыталась защитить отца Энн.

– Разумеется. В то время был сухой закон, и в доме я не держала ни капли спиртного. Я отучила его от этой привычки раньше, чем она им окончательно завладела. Но поначалу c ним трудно было справиться – он был такой необузданный, хотя это легко понять, его бабка была француженкой.

– Эти латиняне всегда немного шальные, – подтвердила тетушка Эми.

– Ничего подобного в отце не было, – возмутилась Энн, вдруг пожалев, что мало знала о нем. Все, казалось, случилось так давно. Тогда ей было всего двенадцать лет. Он сидел именно здесь, в этой кухне, когда его неожиданно качнуло вперед, потом тело его бесшумно сползло на пол и он тихо умер, раньше чем успел приехать врач.

– Ты права, Энн. В твоем отце не было ничего плохого, он просто был мужчиной, правда человек он был хороший. И помни, Энн, что его мать была из рода Банистеров. Элли Банистер училась в одной школе еще c твоей бабушкой.

– Но, мама, неужели ты по-настоящему никогда не любила папу? Я хочу сказать, что, если мужчина, которого ты любишь, берет тебя в свои объятия и целует, это должно быть восхитительно, ведь так? Разве у тебя c папой такого не было?

– Энн, как ты смеешь задавать матери подобные вопросы! – поразилась тетушка Эми.

– К сожалению, поцелуи – это не единственное, что мужчина рассчитывает получить, вступая в брак, – сухо заметила ее мать и осторожно спросила: – Ты когда-нибудь целовалась c Уилли Гендерсоном?

– Да, несколько раз, – поморщилась Энн.

– И тебе это понравилось? – продолжала расспрашивать мать.

– Мне было противно.

Губы Уилли показались Энн какими-то рыхлыми и скользкими, а изо рта у него пахло кислятиной.

– А c другими мальчиками ты целовалась?

Энн пожала плечами:

– Ну да, несколько лет назад, когда мы c Уилли начали встречаться. На вечеринках мы играли в «бутылочку», и, по-моему, я перецеловалась почти со всеми городскими парнями, но, насколько мне помнится, каждый последующий поцелуй был таким же омерзительным, как и первый. – Энн улыбнулась. – Знаешь, мама, мне кажется, что у нас в Лоренсвиле нет ни одного парня, который бы умел по-настоящему целоваться.

К ее матери вернулось хорошее настроение.

– Теперь я вижу, что ты – настоящая леди, Энн. Именно поэтому тебе не нравится целоваться. Настоящей леди такое не может понравиться.

– Ах, мама! Я сама не знаю, что мне нравится и что я сама такое есть. Вот почему я и хочу пожить в Нью-Йорке.

– У тебя, Энн, имеется пять тысяч долларов, – пожала плечами мать. – Твой отец оставил их специально для тебя, чтобы ты распорядилась ими по своему усмотрению. После моей смерти денег у тебя будет гораздо больше. Хотя мы и не так богаты, как Гендерсоны, наша семья хорошо обеспечена и кое-что значит в Лоренсвиле. Я хочу быть уверенной в том, что ты вернешься сюда и поселишься навсегда в этом доме, ведь здесь родилась и моя мать. Конечно, Уилли Гендерсон, может быть, захочет пристроить к нему еще одно крыло, места вполне хватает, но все-таки этот дом так и останется нашим.

– Но, повторяю, мама, я не люблю Уилли Гендерсона!

– В том смысле, в каком ты ее понимаешь, любви просто не существует. Такая любовь встречается только в пошлых фильмах и романах. Любовь, как я ее понимаю, – это желание быть вместе, общие интересы и общие друзья. Секс для тебя неотделим от понятия «любовь», но позвольте мне сказать вам, юная мисс, что если она и существует, то после замужества очень быстро умирает, то есть когда девушка по-настоящему узнает эту самую «любовь». Но я тебе мешать не буду, поезжай в свой Нью-Йорк. И запомни, пожалуйста, Энн, мои слова: через несколько недель ты примчишься обратно домой, ты будешь просто счастлива выбраться из этого грязного Нью-Йорка.

В день ее приезда Нью-Йорк действительно был грязен, раскален от жары и чересчур многолюден. По Бродвею, слегка покачиваясь, бродили солдаты и моряки. В восторженных взглядах, которые они бросали на нее, горел огонек праздничного азарта и лихорадочного волнения, зажженный победой в недавно закончившейся войне. Но в этом смешении грязи, сырости и чужеродности Энн ощущала волнение и кипение жизни. По сравнению c покрытыми мусором и выбоинами мостовыми Нью-Йорка деревья и даже сам воздух Новой Англии казались холодными и неживыми. И улыбка небритого человека, убравшего из окна объявление «Сдается комната», когда она заплатила ему за неделю вперед, удивительно походившего на мистера Кингстона из ее родного городка, была намного теплее.

– Комнатка, сказать по правде, маловата, – признался он, – но потолок высокий, а от этого дышится полегче. Да и я всегда нахожусь поблизости, если вам понадобится что-то починить.

Энн поняла, что понравилась ему, как и он ей. В Нью-Йорке вас принимали такими, какими вы казались, как будто все вокруг только в это мгновение появились на свет, а прошлого, которым бы стоило гордиться или которое следовало бы скрывать, для них уже не существовало.

И теперь, стоя перед солидного вида стеклянными дверями c выгравированной на них надписью «Беллами и Беллоуз», Энн надеялась, что она встретит столь же теплый прием у мистера Генри Беллами.

Генри Беллами не верил своим глазам: неужели эта девушка живая? В своем роде она, пожалуй, была одной из самых красивых девушек, которых он когда-либо встречал, но его этим не удивишь – он их достаточно повидал. Вместо новомодной высоченной взбитой прически и туфель на платформе эта девушка свободно и естественно распустила волосы, и их светло-русый оттенок не оставлял никаких сомнений, что волосы у нее некрашеные. Но особенно его поразили ее глаза, необычайно синие, как небо, но какие-то холодные.

– Почему вы, мисс Уэллс, хотите работать именно у нас?

Он вдруг почувствовал, что без всяких на то оснований начал волноваться, ну да, черт побери, его просто распирает от любопытства. Девушка была одета в строгий однотонный летний костюм, других украшений, кроме маленьких аккуратных часиков на запястье, на ней не было, но что-то подсказывало ему, что особой нужды в работе она не испытывает.

– Я хочу жить в Нью-Йорке, мистер Беллами.

Никаких тебе предисловий, совершенно прямой ответ, но почему-то он заставил его ощутить неловкость, как будто он проявил праздное и нахальное любопытство. Он имеет право задавать вопросы, и, если он слишком упростит всю процедуру приема, она может не согласиться работать у него. С чего это ему в голову взбрела какая-то чушь? Она сидит перед ним, у него в кабинете, не зашла же она на минутку попить c ним чайку. Но почему он опять чувствует себя не хозяином, а просителем, пытающимся произвести на нее благоприятное впечатление?