Дума о Севастополе (сборник) - Эдуард Асадов

Где в поле солому ты скирдовала.

Смуглая, в желтой сухой пыли,

Ты, распрямившись, на миг застыла,

Затем поклонилась до самой земли

И тихо наш поезд перекрестила…

О, сколько же, сколько ты мне потом

Встречалась в селах и городищах —

Вдовой, угощавшей ржаным ломтем,

Крестьянкой, застывшей над пепелищем…

Я голос твой слышал средь всех тревог,

В затишье и в самом разгаре боя.

И что бы я вынес? И что бы смог?

Когда бы не ты за моей спиною!

А в час, когда, вскинут столбом огня,

Упал я на грани весны и лета,

Ты сразу пришла. Ты нашла меня.

Даже в бреду я почуял это…

И тут, у гибели на краю,

Ты тихо шинелью меня укрыла

И на колени к себе положила

Голову раненую мою.

Давно это было или вчера?

Как звали тебя: Антонида? Алла?

Имени нету. Оно пропало.

Помню лишь – плакала медсестра.

Сидела, плакала и бинтовала…

Но слезы не слабость. Когда гроза

Летит над землей в орудийном гуле.

Отчизна, любая твоя слеза

Врагу отольется штыком и пулей!

Но вот свершилось! Пропели горны!

И вновь сверкнула голубизна,

И улыбнулась ты в мир просторный,

А возле ног твоих птицей черной

Лежала замершая война!

Так и стояла ты: в гуле маршей,

В цветах после бед и дорог крутых,

Под взглядом всех наций рукоплескавших —

Мать двадцати миллионов павших

В объятьях двухсот миллионов живых!

Мчатся года, как стремнина быстрая…

Родина! Трепетный гром соловья!

Росистая, солнечная, смолистая,

От вьюг и берез белоснежно чистая,

Счастье мое и любовь моя!

Ступив мальчуганом на твой порог,

Я верил, искал, наступал, сражался.

Прости, если сделал не все, что мог,

Прости, если в чем-нибудь ошибался!

Возможно, что, вечно душой горя

И никогда не живя бесстрастно,

Кого-то когда-то обидел зря, —

А где-то кого-то простил напрасно.

Но пред тобой никогда, нигде, —

И это, поверь, не пустая фраза! —

Ни в споре, ни в радости, ни в беде

Не погрешил, не схитрил ни разу!

Пусть редко стихи о тебе пишу

И не трублю о тебе в газете —

Я каждым дыханьем тебе служу

И каждой строкою тебе служу,

Иначе зачем бы и жил на свете!

И если ты спросишь меня сердечно,

Взглянув на прожитые года:

– Был ты несчастлив? – отвечу: – Да!

– Знал ли ты счастье? – скажу: – Конечно!

А коли спросишь меня сурово:

– Ответь мне: а беды, что ты сносил,

Ради меня пережил бы снова?

– Да! – я скажу тебе. – Пережил!

– Да! – я отвечу. – Ведь если взять

Ради тебя даже злей напасти,

Без тени рисовки могу сказать:

Это одно уже будет счастьем!

Когда же ты скажешь мне в третий раз:

– Ответь без всякого колебанья:

Какую просьбу или желанье

Хотел бы ты высказать в смертный час?

И я отвечу: – В грядущей мгле

Скажи поколеньям иного века:

Пусть никогда человек в человека

Ни разу не выстрелит на земле!

Прошу: словно в пору мальчишьих лет,

Коснись меня доброй своей рукою.

Нет, нет, я не плачу… Ну что ты, нет…

Просто я счастлив, что я с тобою…

Еще передай, разговор итожа,

Тем, кто потом в эту жизнь придут,

Пусть так они тебя берегут,

Как я. Даже лучше, чем я, быть может.

Пускай, по-своему жизнь кроя,

Верят тебе они непреложно.

И вот последняя просьба моя:

Пускай они любят тебя, как я,

А больше любить уже невозможно!

День Победы в Севастополе

Майский бриз, освежая, скользит за ворот,

Где-то вздрогнул густой корабельный бас,

Севастополь! Мой гордый, мой светлый город,

Я пришел к тебе в праздник, в рассветный час.

Тихо тают в Стрелецкой ночные тени,

Вдоль бульваров, упруги и горячи,

Мчатся первые радостные лучи,

Утро пахнет гвоздиками и сиренью.

Но все дальше, все дальше лучи бегут,

Вот долина Бельбека: полынь и камень.

Ах, как выли здесь прежде металл и пламень,

Сколько жизней навеки умолкло тут!..

Поле боя, знакомое поле боя,

Тонет Крым в виноградниках и садах,

А вот здесь, как и встарь, – каменистый прах

Да осколки, звенящие под ногою.

Где-то галькой прибой шуршит в тишине.

Я вдруг словно во власти былых видений.

Сколько выпало тут вот когда-то мне,

Здесь упал я под взрывом в густом огне,

Чтоб воскреснуть и жить для иных сражений.

О мое поколенье! Мы шли с тобой

Ради счастья земли сквозь дымы и беды.

Пятна алой зари на земле сухой —

Словно память о тяжкой цене победы.

Застываю в молчании, тих и суров.

Над заливом рассвета пылает знамя…

Я кладу на дорогу букет цветов

В честь друзей, чьих уже не услышать слов

И кто нынешний праздник не встретит с нами…

День Победы! Он замер на кораблях,

Он над чашею Вечное вскинул пламя,

Он грохочет и бьется в людских сердцах,

Опаляет нас песней, звенит в стихах,

Полыхает плакатами и цветами.

На бульварах деревья равняют строй.

Все сегодня багровое и голубое.

Севастополь, могучий орел! Герой!

Двести лет ты стоишь над морской волной,

Наше счастье и мир заслонив собою!

А когда вдоль проспектов и площадей

Ветераны идут, сединой сверкая,

Им навстречу протягивают детей,

Люди плачут, смеются, и я светлей

Ни улыбок, ни слез на земле не знаю!

От объятий друзей, от приветствий женщин,

От цветов и сияния детских глаз

Нет, наверно, счастливее их сейчас!

Но безжалостно время. И всякий раз

Приезжает сюда их все меньше и меньше…

Да, все меньше и меньше. И час пробьет,

А ведь это случится же поздно иль рано,

Что когда-нибудь праздник сюда придет,

Но уже без единого ветерана…

Только нам ли искать трагедийных слов,

Если жизнь торжествует и ввысь вздымается,

Если песня отцовская продолжается

И вливается в песнь боевых сынов!

Если свято страну свою берегут

Честь и Мужество с Верою дерзновенной,

Если гордый, торжественный наш салют,

Утверждающий мир, красоту и труд,

Затмевает сияние звезд вселенной.

Значит, стужи – пустяк и года – ерунда,

Значит, будут цветам улыбаться люди,

Значит, счастье, как свет, будет жить всегда

И конца ему в мире уже не будет!

1984

Прощай, Ленинград…

Мой строгий, мой ласковый Ленинград,

Ты вновь теперь назван Санкт-Петербургом.

Не важно: я рад иль не очень рад,

Но я, как и в юности, – твой солдат,

Оставшийся самым вернейшим другом.

А почему я не слишком рад?

Скажу откровенно и очень честно:

Царь Петр был велик. Это всем известно.

Но был ли во всем абсолютно свят?

И Русь, как коня, на дыбы вздымая,

Он мыслил по-своему рай и ад.

И, головы русским стократ срубая,

Пред немцами шляпу снимал стократ.

И грозно стуча по сердцам ботфортами,

Выстраивал жизнь на немецкий лад.

И Русь до того наводнил Лефортами,

Что сам был, возможно, потом не рад.

Слова, с увлеченностью чуть не детской:

Гроссбух, ассамблея, штандарт, Шлиссельбург,

И вот, в честь святого Петра – Петербург,

Вся Русь – как под вывескою немецкой!

Потом и похлеще пошло житье:

Царей на Руси – ни единого русского!

Все царские семьи от корня прусского

Да немцы голштинские. Вот и все.

– Ну что тут нелепого? – скажут мне. —

Сложилось все так, как оно сложилось. —

Что ж, пусть. Но скажите тогда на милость,

Могло быть такое в другой стране?

Могли бы английские или французские

Короны столетиями носить

Дворянишки, скажем, заштатно-прусские,

Которым и дома-то не на что жить?!

Чтоб где-то в Иране, в Канаде, в Китае ли

В креслах для самых больших чинов

Сидели, судили и управляли бы

Такие премьеры, что и не знали бы

Ни стран этих толком, ни языков?!

Ответят: – Зачем так шутить безбожно?

Народ, государственность – не пустяк! —

А вот на Руси – даже очень можно!

И можно, и было как раз вот так!

И разве, скажите мне, разрешили бы

Придумывать где-то для городов

В Норвегии, Швеции иль Бразилии

Названья из чуждых им языков?

У нас же пошли из немецких слов

Названия всяческие вывертывать:

Ораниенбаум, Кронштадт, Петергоф,

Затем – Оренбург, а в Москве – Лефортово.

Затем граф Татищев сей путь продлил

И город, что встал на седом Урале,

Велел, чтоб Екатеринбургом звали

И к царственным туфелькам положил.

О, нет. Никакой я не ретроград.

И ханжества нет во мне никакого,

И все-таки «град» – это слово «град»,

И я ему, право, как брату, рад,

А «бург» – чужеродное сердцу слово!

И вот, словно в залпах «Авроры» тая,

Прошедший сквозь семьдесят лет подряд,

В блокаду не дрогнувший Ленинград

Уходит, главы своей не склоняя!

Как сказочный крейсер, гонимый прочь,

Все флаги торжественно поднимая,

Плывет он в историю, словно в ночь,

Своих неразумных сынов прощая…

Плывет, отдавая печаль волнам,

И в громе оркестров слова рыдают:

«Наверх вы, товарищи! Все – по местам!

Последний парад наступает…»

1991