Успенский Эдуард - Эдуард Николаевич Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прелесть же творений Астрид Линдгрен или Алана Милна, как и единственных в своем роде созданий Эдуарда Успенского, заключаются не столько в своеобразии их внешней, «кукольной» неповторимости (Карлсон или Винни-Пух, или Чебурашка), хотя и в этом тоже, но прежде всего в неотразимой обаятельности их сути, в самой философии их метафоричности. Скажем. «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» ничто иное как метафора детского одиночества. Разглядеть и почувствовать его, увы, способны лишь редкие из взрослых особей, не истощивших запаса душевного тепла и пристальности в суете и эгоизме своей регламентированной повседневности. Неисчерпаемое и неутоленное никем из близких любопытство любого на свете Малыша, его естественная и необходимая жажда общения лишь скрашивается природной фантазией (оттого и все дети талантливы). И вот тогда-то, и вот поэтому эта фантазия и материализуется в необыкновенно милое и непоседливое, как ребенок, существо с пропеллером за спиной готовое в любую минуту на шалости и веселье от полноты так и бьющих жизненных сил — именно взрослый, «мужчина в самом соку», спаситель от одиночества Карлсон. живущий под крышей где-то на таком заманчивом для всякого чердаке. Уж он-то не знает этих дурацких заученных фраз, которыми разговаривают с Малышом занятые своими проблемами взрослые. И главное — спасибо Карлсону есть чем теперь у нас оправдаться, даже за опорожненную дочиста банку с вареньем, что мы и делаем перед неверящими ни одному нашему правдивому слову родителями. И только тогда, когда они, до смерти напуганные историей с гулянием Малыша по крыше. вдруг открывают для себя горькую истину его одиночества и своего равнодушия, а в доме появляется настоящий щенок (исполнилась самая заветная мечта), только тогда и мог исчезнуть Карлсон. Правда, скорее всего он живет на крыше другого дома, быть может и в другом городе, а то и в другой стране, ибо детское одиночество буквально безгранично. как наше взрослое небрежение к самому чувствительному и самому важному времени становления каждого человека. Блистательная и глубокая метафора, выведенная гениальной писательницей не только из собственных размышлений и опыта, но и выявленная из нашего подсознания, то есть ставшая теперь и нашей ясной мыслью, и делом нашей совести!
Другая, но не менее прекрасная философская сущность заключена и в метафоре, выразителем которой стал еще мало чего видевший на белом свете Чебурашка — один из самых любимых всеми персонаж сказочника Эдуарда Успенского.
Вот уж кому, не в пример Малышу повезло со взрослы-ми. которые хоть и не всегда его понимают, но зато и жалеют, и готовы всегда прийти на помощь, и делятся с ним даже тем, что у них на душе, а не только в холодильнике. Да еще где и найдешь такого доброго и сильного взрослого, ставшего для него, безродного сироты (он же чебурахнулся — словечко-то какое! — из ящика с апельсинами. бог весть откуда прибывшими)и мамой-папой, и другом, и мудрым собеседником, и просто Крокодилом Геной, который работает и посейчас, очевидно, крокодилом в местном зоопарке. Но подумайте, кто всеми силами стремиться вызволить Чебурашку из бед, которые то и дело чинит до наивности злобная старуха Шапокляк(тоже словечко на улице не валяется!)со своей Крыской-Лариской? Кто за него переживает ничуть не меньше Крокодила Гены, кто? Да кто же, как не мы! Ибо нет на свете существа более доверчивого и беззащитного, чем этот трогательный, лопоушистый Чебурашка, нет на всей земле даже самого малого ребенка, который не осознавал бы над ним своего превосходства![2] А это, согласитесь, дорогого стоит: оно стоит пробуждения лучших человеческих чувств, потребности оберечь то-го. кто меньше и беззащитней тебя. Не хотел никого цитировать, но как тут не вспомнить великого остроумца Станислава Ежи Леца, высказавшего одно из самых уместных для нашего случая наблюдений: «Выдумать персонажей и предоставить их собственной судьбе — на такое способен только выдающийся писатель».
Не менее глубока и философична идея цикла повестей Успенского из жизни обитателей Простоквашина. Это идея любящей и дорожащей друг другом семьи. причем семьи, напрочь лишенной предрассудка деления членов своего чуткого и любящего сообщества на детей и взрослых. на людей и собак, на котов и почтальонов, которых от семьи тоже невозможно отделить в силу их искренней привязанности и холостяцкого одиночества.
И мы, грешные. тоже нередко заводим в доме и любим своих и кошек и собак(на это нас еще хватит!), мы готовы и потрепать и поиграть. а то и поговорить с ними, чаще прислушиваясь не к ним, а к собственной самоиронии. Но там, в Простоквашино. где каждый умеет слышать каждого исключительно по причинам родственного чувства, только там и Дядя Федор, и Кот Матроскин, впрочем. как и все остальные обитатели, и думают, и чувствуют, и говорят друг с другом на одном вполне человеческом языке, являя образцы и мудрости, и незабываемого остроумия, и приветливой простоты. Возможно это происходит еще и потому, что их уважение друг к другу деятельно. а значит преодолимы и все невзгоды.
По сути именно о такой семье мечтал Лев Николаевич Толстой, о таких отношениях внутри жизнедеятельности семейного сообщества и о неподдельном дружелюбии по отношению к окружающему миру. И это удалось ему воплотить лишь в романном описании семьи Ростовых, которую он и поселил отнюдь не случайно в своем родовом доме на Поварской. По Толстому, состояние государства и общества есть ничто иное как совокупность положения всех отдельных семей. И тут дело вовсе не в форме и масштабах, выражавших его идеалы, воззрения и тревогу. а в самих этих идеалах и воззрениях, которые мы исповедуем и сегодня, и в тех тревогах, а вернее сказать катастрофах разрушительной безнравственности, постигших подавляющее большинство нынешних семей.
Тем ценнее, на мой взгляд, тем значительнее становится осмысление современным детским писателем общечеловеческих идеалов, для которого он так счастливо нашел соответствующую для своих адресатов и радостную легкость слога. и незабываемые, разнохарактерные образы. при воспоминании о которых невозможно не улыбнуться. Чувства. рождаемые в нас простоквашинским циклом, неодолимо влекут читателей к Дяде Федору и к его дивному семейству, потому что стоит жить только там. а не здесь — за пределами уютного и жизнерадостного Простоквшина. Здесь никто не расслышит не только безродного Шарика, но даже печальной исповеди Холстомера.
Вернусь