Елена Блаватская - Александр Сенкевич

Это и есть пролить кровь за Христа. Кровью, телом чувствовать Христову правду — как это все-таки трудно.

Она с ними, с князем Михаилом и боярином Федором, до последнего. И над ней взметнутся огненные столпы, и ее душу приподнимут над землей громовые распевы ангельского хора.

Как все со времен князя Михаила переменилось! Елена это тоже чувствует своим детским сердцем.

Везде хищники, грабители, взяточники. За медный грош отца с матерью удавят. Вот папа говорит, что столько вокруг злобных, коварных, мстительных людей. А вздорных и злоязычных — еще больше! А подлипалам и блюдолизам — вовсе несть числа! На то и Расея! Мама убеждена, что в просвещении — одно лишь спасение.

Девочка исполняет свои ученические обязанности в точности, основательно. Поразительные успехи достигнуты ею в изучении иностранных языков и особенно в музыкальных занятиях. Без устали разучивать положенные экзерсисы и окончательно не впасть в безразличие и скуку — для такого подвига необходимо не обычное усердие, а нечто большее: вдохновение. Она-то знает, как заворожить свои быстро устающие пальчики, вдохнуть в них, неуверенных и ленивых, силу и упорство. Она берется за каждое новое дело с усердием, вовсе не желая себя уронить в мнении мисс Джеффрис и мадемуазель Пернье.

Офицеры весело переглядываются, слыша взвизгивание и охание гувернанток. Они определенно на ее стороне, но не дерзают идти против воли ее мамы. Во всяком случае, она для них почти родная, они ее называют между собой: дочь полка. Ни для кого из них, однако, не составляет тайны, что они с Верой вот-вот станут сиротками. От этой мысли сжимается сердце, но при маме она сдерживается, гонит прочь глубокое и беспрерывное самоощущение своего одиночества. Она ежедневно по многу раз молится Боженьке, просит его заступиться за маму и не дать ей скоро умереть. Леля и говорить стала меньше и тише, и все из опасения, чтобы опять не дать волю своей буйной фантазии. Она сострадательная и любящая дочь. Однако же как задевается ее самолюбие, когда ей при всех отказывают сесть на объезженную и спокойную лошадь. Неужели мама этого не понимает, не хочет понять?

Ее мама обыкновенно носит шейный платок, он перекрещивается на груди и придает ей романтический независимый вид. Маме очень идет простое марселиновое темное платье без кринолина, которое она, к сожалению, надевает чрезвычайно редко. Вообще мама не любит пышности в одежде и радуется переменам в моде. Ей не хочется быть раздавленной обширными вертюгаденами с тяжелыми накладками, с фижмами и шлейфами. Папа по дому ходит в пикейном жилете и полосатых брюках.

Мундир ему, кстати, больше к лицу.

На плац въезжает запряженная цугом карета. Видать, приехал какой-то царский сановник. Вот сейчас спрыгнут с подножек ливрейные лакеи — где же они? — откроется дверца и покажется важный господин в светло-синем двубортном фраке с золотыми пуговицами и стоячим бархатным воротником. На ногах у него будут черные шелковые чулки и башмаки с пряжками. Он очень похож на разноцветную бабочку из коллекции ее бабушки. Неужели это бабушкин отец — князь Павел Васильевич Долгоруков?

Однако он же умер в 1837 году. Может быть, это его воплотившийся дух?

К ее большому разочарованию, из кареты вылезает тучный генерал. Вероятно, он приехал из Петербурга и у него важное поручение от государя. Офицеры, а с ними и ее отец стремительно перемещаются от лошади ближе к карете. Как досадно, ее и сестру Веру взрослые торопливо уводят с плаца.

Она опять, который раз, оказывается между Сциллой и Харибдой, то есть между докучливой реальностью и своими досужими домыслами — веселыми хитрыми развлечениями ее ума и сердца.

Давно не молилась она в детской перед иконой с ярко теплящейся лампадой. За здоровье мамы она молится, засыпая, молча, про себя, уткнувшись лицом в подушку. Лик Божий ее смущает чем-то. В душе образовалась ужасная незаметная трещинка.

Во время ее крещения произошел случай, который можно трактовать как некий провидческий знак. Церемония крещения в церкви затянулась, и тетя Елены (тетя-ребенок, всего-то на три года старше своей племянницы) Надя Фадеева то ли по небрежности, то ли по малолетству нечаянно подожгла зажженной свечой край рясы священника.

Случай с ее крещением не раз обсуждался в их доме в присутствии мамы. При этом мамино лицо бледнело, становилось испуганным. Почему взрослые люди такое большое значение придают всяким приметам и предзнаменованиям? Некоторые из них ее, маленькую девочку, воспринимают страшной и гадкой, отмеченной печатью дьявола.

Наконец-то она поняла. Природа своей неоспоримой властью установила для человека известные пределы и ограды. Вот отчего дурные знаки — не более чем предупреждения природы, ее советы, смысл которых — отвратить человека от вхождения в заповедные области многообразной жизни, не позволить ему выходить за поставленные границы.

Она не имеет других намерений, как только следовать своей интуиции. И делает это с робкой надеждой не превратить свою жизнь в игрушку случая, в заложницу обстоятельств.

Елена Андреевна Ган умирала от злейшей чахотки. В Одессе они жили с весны 1842 года. Лечение мамы требовало соответствующей минеральной воды. Отец направил их сюда в надежде на мамино выздоровление. Однако чудодейственная вода на этот раз не помогла, как и кумыс, которым мама опивалась до тошноты. При них также неотлучно находились две гувернантки и домашний доктор.

Елене Андреевне Ган едва исполнилось двадцать восемь лет. Она и перед смертью работала до полуночи. Проводила долгие часы за зеленой занавеской, отгородившей часть комнаты. Этот крошечный уголок жилого пространства был ее рабочим кабинетом. Детям туда заходить не возбранялось, но запрещалось трогать что-либо из маминых вещей. Они с Верой даже не предполагали тогда, что мама работает в поте лица, чтобы оплатить их домашних учителей и гувернанток. Состояние их было совершенно расстроенное, так что мамина писательская деятельность давала какой-то доход.

Елена Андреевна Ган дописывала свою очередную повесть, девятую по счету. Она выступала как писательница под псевдонимом Зенеида Р-ва. Печаталась у О. И. Сенковского в «Библиотеке для чтения», а затем, незадолго до смерти, в «Отечественных записках» А. А. Краевского. Виссарион Белинский назвал ее в одном из своих книжных разборов «русской Жорж Санд».

Дочь знала за мамой одну неприятную черту — воспламеняться от неожиданной идеи, погружаться в пучину творческого вдохновения и забывать обо всем на свете, в первую очередь о близких людях. Мамино безразличное отношение к ней, ее старшей дочери, расстраивало до слез. Большей частью они были с Верой под опекой ординарцев отца. Она страдала оттого, что не способна заинтересовать маму своей личностью. Чего только она не делала, чтобы привлечь ее внимание: строила из себя взрослую светскую даму, раздражая маму бонтонными фразами, ходила на голове, капризничала, беспрестанно меняла расположение духа. Все было бесполезно. В итоге она отводила душу на Вере. Но все равно тоска не переставала ее преследовать. Ей казалось, что она одна, вечно одна. Ее одиночество питалось навязчивой мыслью о некоем Хранителе, которого она представляла величественным индусом в белом тюрбане и которого с каждым годом, взрослея, сильнее и сильнее любила.