Арийские и еврейские шахматы - Александр Алехин

Рети умер рано, будучи сорокалетним. Но его идея «игры в два отверстия» умерла ещё раньше тихой бесславной смертью. Нынешние представители еврейской шахматной мудрости не последовали за Рети и предпочли подражать более старым примерам (Стейниц, Рубинштейн). Так, пражанин Соломон Флор в шахматном отношении является продуктом частью боязливой оборонительной идеи Стейница, частью святой веры во всесилие изучения дебютов и эндшпилей, что было свойственно Рубинштейну. Разница тут только в том, что, в отличие от Рубинштейна, Флор физически и психически здоров и поэтому, вероятно, ещё продержится некоторое время на шахматном Олимпе.

Ройбн Файн, житель Нью-Йорка восточно-еврейского происхождения, бесспорно, разумнее Флора. За счёт еврейской общины Файн воспитывался в коммунистической школе, и поэтому находится если не под шахматным, то уж наверняка под политическим влиянием идей сегодняшней России. Поэтому он и агрессивнее других еврейских мастеров как по характеру, так и по игре в шахматы.

Тем не менее, его общая шахматная концепция чисто традиционна: никакого риска. Своей цели он стремится достичь сравнительно новым способом: не путём выжидания или обороны, а путём более глубокого изучения дебютных вариантов. Чтобы улучшить свои шансы в практической игре, он, например, взялся за модернизацию старинного английского учебника Гриффитса и Уайта. При этом ему пришлось проработать тысячи и тысячи дебютных вариантов. Превосходя по уровню знаний современной теории прочих участников АВРО-турнира 1938 года, он, ко всеобщему удивлению, добился там частичного успеха, который навряд ли когда-нибудь повторится.

Бедная шахматная Америка

Следует упомянуть ещё двух современных еврейских мастеров: Решевского и Ботвинника. Восточно-еврейский вундеркинд (было уже столько вундеркиндов этой расы во всех сферах искусства, почему бы хоть разок не появиться еврейскому шахматному вундеркинду?), Самуил Решевский с 5-летнего возраста систематически используется своими, тоже еврейскими импресарио. Но в тот период (1919-22 гг.) во всех опьянённых военной победой демократических странах денег хватало на любой аппетит. Не удивительно, что Решевский, которому сейчас где-то около 30 лет, за это время не только американизировался и принял гражданство США, но и приобрёл состояние, доходы с которого могли бы позволить ему заниматься шахматами, давшими ему всё, как чистейшему любителю. К всеобщему удивлению, выяснилось, что взрослый Решевский, приезжая в Европу, ведёт себя как шахматный профессионал наихудшего типа и прибегает при этом к самым нечистоплотным трюкам. Если Решевский, как утверждают некоторые, действительно является олицетворением сегодняшней шахматной Америки, то остаётся только сказать: бедная шахматная Америка!

Советский мастер Ботвинник[3] при развитии своего стиля испытал ещё более сильное влияние молодой русской школы, чем, скажем, его американский собрат по расе Ройбн Файн.

М. Ботвинник.

Инстинктивно склонный к шахматам типа «безопасность прежде всего», он постепенно вырос в мастера, который хорошо умеет пользоваться наступательным оружием. Достиг он этого своеобразным и характерным путём: им двигали не наступательная идея, или идея жертвы, а — как это ни парадоксально — стремление с помощью атакующих возможностей обеспечить себе ещё большую безопасность. Вот что является причиной успехов Ботвинника. Только благодаря хорошим знаниям, только благодаря исключительно прилежному изучению, во-первых, новых дебютных путей и, во-вторых, техники атаки и техники комбинационных жертв старых мастеров, Ботвиннику удалось усовершенствовать свой первоначальный стиль и придать ему определённую разносторонность. Что он сегодня силён, очень силён, не подлежит никакому сомнению. Иначе он бы не смог — при том высоком уровне развития шахмат в сегодняшней России — выигрывать с большим отрывом пять или шесть раз подряд чемпионаты этой страны. С его очевидным превосходством над соперниками может сравниться разве что серия убедительных побед, одержанных дома и за границей чемпионом Германии Эрихом Элисказесом. Тем не менее, большинство партий Ботвинника производит впечатление сухих и бездушных. Это вполне объяснимо, ибо ни в одном жанре искусства даже самая совершенная копия не может вызвать таких чувств, как оригинал. Шахматы Ботвинника в том, что касается атаки, являются именно отличной копией старых мастеров. Всё же по сравнению со всеми перечисленными шахматистами Ботвинника можно считать исключением.

Шахматный феномен Капабланки

Чрезвычайно поучительным является пример экс-чемпиона мира Капабланки. В своей родной Гаване он считался вундеркиндом (в 12 лет он выиграл чемпионат Кубы). В начале своей карьеры он был страстным мастером атаки с комбинациями, прямо-таки в стиле Морфи. Он стал бы кумиром не только латинского шахматного мира — им он в течение некоторого времени действительно был, — но и всего шахматного мира, если бы его совсем ещё молодым человеком не послали с Кубы учиться в Колумбийском университете в Нью-Йорке.

В этой еврейской столице Капабланка усвоил профессиональные методы шахматных янки. Подавляя в себе недюжинный тактический талант, он уже в 18 лет заставил себя рассматривать шахматы не как самоцель, а как источник приобретения средств к существованию. Еврейский принцип «безопасность прежде всего» он довёл до крайности. Но прирождённый шахматный талант Капабланки был так велик, что им восхищались именно как «художником защиты». Он был ещё и достаточно умён, и поэтому в своих трудах пытался кое-как оправдать негативный характер оборонительных шахмат с помощью псевдостратегических концепций.

Всё же в партиях Капабланки даже в период его чемпионства время от времени проскальзывали огненные блики подлинного духовного озарения — видимо, подсознательная реакция его подавляемого шахматного темперамента. В наши же дни это происходит у него всё реже и реже. Так и случилось, что они оба, еврей Ботвинник и латинянин Капабланка, в конце концов, попали на несвойственные им пути. Для нашего искусства и для борьбы с оборонительными тенденциями в шахматах шахматное существование их обоих бесспорно полезно, ибо они являются теми исключениями, которые подтверждают правило. Исключение? Да, действительно исключение. Ибо в наших шахматах есть ещё и псевдоисключение, псевдохудожники, которые используют арийскую атакующую идею для удовлетворения своей профессиональной жажды к деньгам.

Типичнейшими представителями этого направления, пожалуй, являются уроженец Вены, поселившийся сейчас в Стокгольме еврей Рудольф Шпильман и живущий сейчас в Лондоне еврей из Лейпцига Жак Мизес. Шпильман, бесспорно, обладает тактическим талантом. Он уже в начале своей карьеры понял, что за его талант широкая публика лучше всего заплатит в том случае, если ему удастся создать себе ореол «блестящего специалиста в области жертв». И подобно тому, как четверть века спустя Файн и Ботвинник изучали дебюты и законы атакующей игры, так и Шпильман занялся гораздо более простой проблемой, а именно внешней техникой игры с жертвами. Надо признать, что ему после долголетней практики удалось достичь в выбранном направлении некоторых успехов. Примерно 3 года тому назад он даже позволил себе опубликовать книжонку под названием «Теория жертвы», в которой исследуются всевозможные разновидности шахматных жертв, за исключением той единственной, которая отличает настоящего художника, а именно — интуитивной жертвы.

Столь же далёк от истинной идеи жертвы шахматный мастер и журналист Мизес, который ранее буквально засыпал тогдашнюю немецкую печать своими «блестящими достижениями» в этой области. Он, например, опубликовал в редактируемом евреем Барухом Вудом бирмингемском шахматном журнале «ЧЕСС» в качестве самого выдающегося достижения свой выигрыш у Барделебена (Бармен, 1905 г.).

До сих пор я много говорил о еврейской оборонительной концепции и лишь немного об арийской атакующей идее. Уместно осветить последнюю яснее. В качестве введения важно вспомнить о характерном, хотя и совершенно неправильном представлении о шахматах. В 30-40-х годах прошлого столетия после метеорного взлёта Лабурдонне наступила заметная тишина. Сильнейшим шахматистом мира считался — вероятно, по праву — англичанин Говард Стаунтон. Его игра, которая, к сожалению, оказала некоторое влияние на современников, была столь монотонной, скучной и бедной идеями, что не приходится удивляться тому убийственному приговору, который вынес шахматному искусству гениальный Эдгар По в детективной новелле «Два убийства на рю Морг»[4]. В самом начале повествования, кстати, без всякой необходимости, Эдгар По пишет: «Расчёт в коем случае нельзя идентифицировать с анализом. Например, шахматист очень хорошо умеет считать, не прибегая к анализу. В этом смысле шахматы в сильной степени переоценили. Я не собираюсь писать монографии об анализе как таковом, но позволю себе сделать своего рода предисловие к нижеследующему необычному рассказу. Я волен заявить, что высшая человеческая способность, способность к умственной работе, в большей степени развивается при помощи скромных шашек, нежели с искусственно усложнёнными шахматами. В последней игре разнообразие и особенности ходов различных фигур выдают за признак её глубины, упуская из виду тот факт, что в шахматах очень большая роль принадлежит степени внимательности соперника. Достаточно вниманию на мгновение ослабиться, как совершается ошибка, подчас роковая ошибка. В девяти случаях из десяти шахматную партию выигрывает не более сильный игрок, а более внимательный.