Брат мой, ящер - Зиновий Юрьев

Она почувствовала, как на глазах ее выступили слезы. Бедный, бедный Яша, с ужасом и нежностью подумала она о муже. Как-то она прочла американскую книжку, которая, помнится, называлась «Тридцатишестичасовые сутки» с советами членам семей, в которых появлялись жертвы болезни Альцгеймера. Тридцать шесть часов в сутки нечеловеческого терпения и неусыпного внимания, ибо больного нельзя оставить ни на минуту одного. Он может выйти на улицу и никак не вспомнить, где он живет и вообще кто он такой. А может случайно поджечь дом… Бедный, бедный Яша. И без того она не слишком часто баловала его своей заботой и нежностью, а тут… Конечно, он не оставит ее, он будут ухаживать за ней до последнего, но она сама не выдержит мучений, которые причиняет ему. Если, конечно, будет еще в состоянии понимать, какая она обуза для Яши и для дочки. Ей стало так страшно, что, казалось, сердце вот-вот остановится, все ее существо восстало против такой перспективы. Все, что угодно, только не это…

— Нет, нет! — вдруг крикнула она, и голос ее звучал хрипло. В голове ее опять зазвучал приятный бархатистый баритон человека, с которым только что разговаривала. — Не может быть, чтобы это была галлюцинация! Но тогда что?

Она не могла стоять неподвижно. Неподвижность была враждебна и самим своим существованием угрожала ей. Неподвижность — это символ конца. Она напоминала о смерти. Не понимая, что делает, она лихорадочно вытащила — даже не столько вытащила, сколько выдернула — из шкафа свой желтый костюм, надела его, подобрала косынку и стала причесываться перед зеркалом. Только что-то делать, только не замирать ни на секунду. Мозг ее раздвоился. Одна половинка говорила: прими лучше что-нибудь успокаивающее, ляг и полежи спокойно, мало ли что может человеку почудиться… Другая же смотрела на часы и думала, что вдруг все-таки раздастся звонок.

И он раздался. С облегчением, с восторгом, который она редко испытывала в жизни, — значит, не галлюцинация! — она метнулась к двери и хриплым от волнения голосом спросила:

— Кто там?

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна, это Гавриков. Вы готовы?

— Иду, иду! — буквально пропела вдруг ставшим звонким голосом Ирина Сергеевна и открыла дверь.

Прямо перед ней стоял рослый короткостриженный молодой человек в камуфляже, похожий на омоновца. Она протянула ему руку и должна была сделать неимоверное усилие, чтобы не броситься ему на шею. Наверное, никто еще в жизни не был ей так приятен. Очевидно, молодой человек почувствовал, как она рада ему, потому что приветливо улыбнулся ей. Подождите, доктор Алоиз Альцгеймер — так кажется звали первого, кто описал эту болезнь. Подождите, доктор, я еще немножко поживу…

Гавриков нажал на кнопку вызова лифта.

— Нет, нет, нам придется спуститься по лестнице. Лифт уже второй день как не работает.

— Странно, — улыбнулся парень в камуфляже. — Я же только что на нем поднялся.

— Значит, — сказала Ирина Сергеевна, — чудеса продолжаются. Поехали.

— Видите ли, — улыбнулся Гавриков, — с чудесами у меня особые отношения.

— Как это? Вы маг? Сейчас они широко рекламируют себя в газетах, упирая, что они белые, да еще маги как минимум в десятом поколении. Начинали практику еще со времен Куликовской битвы. — Ирина Сергеевна поймала себя на том, что от огромного облегчения стала вдруг болтливой.

— Нет, я вовсе не маг. Просто такая у меня работа. Лифт запустить — это ерунда. Приходилось выполнять и более сложные задания. Вы, например, слышали когда-нибудь о Валаамовой ослице?

— Это что-то из Библии, если не ошибаюсь?

— Угу. Только по-настоящему Валаама звали Бильам. Валаам это русская транскрипция его имени. Но простите, мы приехали. Прошу вас.

Гавриков открыл дверь подъезда. Прямо перед ними стоял длиннющий «вольво». Роскошная машина была куда приятнее, чем палата в психушке, куда она только что собиралась. Гавриков галантно распахнул заднюю дверцу.

— Садитесь, Ирина Сергеевна. И помните, что «вольво» — самая безопасная машина в мире. Господин потому и выбрал ее. А за рулем Антон. Настоящий ас. — Антон, такой же стройный и мощный в своем камуфляже, повернулся к Ирине Сергеевне и улыбнулся.

— Поехали. Тут недалеко, но с вашими московскими пробками никогда не знаешь, сколько пробудешь в пути. А выбраться из пробки даже нам не так просто.

Машина мягко тронулась, и Гавриков обернулся с переднего сидения к Ирине Сергеевне.

— Так вот, о бедной говорящей ослице. Царь моавитян Балак испугался идущих через пустыню израильтян — они только что окончили свои сорокалетние блуждания по Синайской пустыне после египетского пленения — помните? — и шли в обещанную им Всевышним землю, текущую молоком и медом — и послал щедрые дары пророку Бильаму, чтобы тот проклял их. Тогда к проклятиям относились куда серьезнее, чем сейчас. Или на худой конец выведать, сколько их, этих пришельцев.

Но не успел Бильам приблизиться к израильтянам, как ослица — а у людей, даже пророков, это был тогда самый распространенный вид транспорта, на «вольво» тогда еще не ездили — вдруг прижалась к ограде, а потом и вовсе легла на землю, отказываясь идти. Бильам стал хлестать прутом ослицу, но та не двигалась, только крутила головой, стараясь увернуться от ударов, и вдруг произнесла человеческим голосом: «Что сделала я тебе, что ты ударил меня уже три раза?» — И добавила спустя минуту: «Я ли не твоя ослица, на которой ты ездил издавна и до сего дня? Имела ли я обыкновение так поступать с тобой?» И сказал Бильам: «Нет».

И тогда, Ирина Сергеевна, Всевышний открыл Бильаму глаза, и он увидел ангела, стоящего перед ним с обнаженным мечом…

— Вы так живо пересказываете библейскую сцену… У вас отличная память и воображение, молодой человек.

Гавриков улыбнулся.

— Насчет «молодого человека», боюсь, ко мне это не совсем относится. А воображение и вовсе ни при чем. Просто сцену эту я хорошо помню…

— А где вы так хорошо изучили библию? Мое поколение, вы наверняка знаете, так невежественно в религии…

— Видите ли, мне и учить было особенно нечего. С вашего разрешения, ангелом с мечом, которой встал на пути бедной ослицы, она, кстати, назавтра умерла, был ваш покорный слуга. — Гавриков скромно улыбнулся.

Ирина Сергеевна опять почувствовала, что все привычные координаты мира сорвались со своих мест. И бог знает куда несет ее этот «вольво»? К Валаамовой ослице? К ангелам? Она инстинктивно вжалась в мягкую кожу сидения, словно искала в ней защиту. Конечно, молодой человек разыгрывает ее, не едет же она в самом деле в одной машине с ангелом? Она неуверенно посмотрела на Гаврикова.

— Вы, конечно, смеетесь надо мной? — неуверенно спросила она. — Я не обижаюсь, я ведь неверующая. Даже некрещеная. И большую часть жизни меня учили, что ни бога, ни ангелов нет. Бабушка умерла рано, к тому же я не уверена, что и она была верующая, а папа с мамой и вовсе были большевиками, и сама мысль о крещении… И с ангелами по сей день встречаться как-то не приходилось. Я их всегда представляла с белыми крыльями, а вы, простите, вылитый омоновец. Надеюсь, вы не обижаетесь? Знаете, кто такие омоновцы?

— Конечно. Приходилось и омоновцем быть.

— Не хочу вас обидеть, молодой человек, но у меня впечатление, что вы все-таки меня разыгрываете. Ангел? Ну ладно. Ангел так ангел. Но ангел — омоновец? Разыгрываете? Так? Только честно? Для чего?

— Нет, дорогая Ирина Сергеевна, я над вами не смеюсь. Нам, ангелам, вообще чувство юмора не очень свойственно. А насчет верующих и неверующих — это все понятия относительные. Одни верят, потому что душа их тянется к небу, другие, как, например, один из ранних христиан Тертуллиан, говорили, что веруют, потому что абсурдно, третьи думают, что верят, но на самом деле просто бредут в стаде, не поднимая головы к небу, и просто не могут да и не хотят отличаться от других. С другой стороны, даже просвещенные атеисты в глубине души алчут того, что философ Кант называл «нравственным императивом». Вопрос вовсе не в том, верит ли человек или не верит, а в том, во что и как он верит. Какой-нибудь ближневосточный шахид, взрывающий себя с толпой ни в чем не повинных детей и женщин, тоже уверен, что делает святое дело, после которого прямым ходом направится в рай, где его с нетерпением поджидают прохладные сады, фонтаны, благоуханные кальяны и волоокие гурии…

— Вы хотите сказать, что это именно вы стали на пути Вааламовой или, как вы говорите, Бильямовой ослицы? Для чего вы меня разыгрываете?

— Я вас вовсе не разыгрываю, а рассказал я вам о бедной ослице, чтобы хоть как-то подготовить вас к беседе с моим господином.

Простите меня за длинный монолог, мы уже приехали. Вот это кафе, называется «Палермо», заходите смелее.

— А как я узнаю того, кто пригласил меня?

— Не беспокойтесь, узнаете, — успокоил ее Гавриков.