ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ - ВЛАДИМИР СИНЕНКО

Сергеев высунулся в окно. В небе мигали бледные звезды. С их далеким светом соперничали красные искры из паровозной трубы.

Под полом будки вызванивают буфера, глухо скрежещет винтовая сцепка, стучат на стыках рельсов колеса, и эти монотонные звуки клонят в сон.

Чтобы смазать левый золотник, который грелся, Федор намотал на железный прут паклю и, обмакнув ее в мазут, зажег. С этим факелом выбрался на мостик, огибающий котел. Локомотив раскачивался, словно на железных волнах.

Левое поршневое дышло ритмично скользило взад и вперед.

Федор прилег на мостик и, чтобы не свалиться под колеса, уперся плечом в стойку перил. Стал смазывать ползун. Пакля горела неровно и обдавала лицо черной копотью, ветер выбивал из рук тяжелую масленку.

Федор висел над стремительно бегущей землей. В глазах рябили шпалы, в сплошное красное пятно сливались спицы колес.

В левом окне будки появилось злое лицо машиниста. На его скулах играли отсветы факела. Одолевая грохот железа, он крикнул:

— Эй ты, Сергеев! Смазывать на ходу? Счас же вернись...

Густая струя воздуха относила слова Данилыча назад, и Федор ничего не слышал. Он завороженно смотрел на взмахи массивных шатунов.

Здорово это — расчеты инженера, воплощенные рабочими в металл! Может, и он, позволь ему царские чинуши доучиться, изобрел бы нечто такое? А теперь... Не ученый механик, а простой кочегар. Мать выплакала все глаза, когда его исключили из Высшего технического училища за политическую неблагонадежность. Отец чуть не проклял: «Я на тебя свои виды имел! А ты с краснофлажниками спутался?»

Федор вздохнул. Чего уж хуже — не оправдать родительских надежд! Но не мог иначе.

Спрыгнув на площадку впереди паровоза, Сергеев встал меж двумя тусклыми керосиновыми фонарями. Верхний рефлектор бросал на рельсы сильный свет. Его лучи освещали откосы насыпи, резко выхватывали из ночи зыбкую паутину телеграфных проводов.

Федор усмехнулся. Да, не получилось с учением, но зато он выполняет поручения партии — развозит по югу России нелегальную литературу. Ковать революцию сейчас нужнее, чем сооружать самые мудреные машины и механизмы! Партия готовится к своему Второму съезду. Время горячее.

Ветер трепал на Федоре рубаху, пронизывал его насквозь, но юноша не чувствовал холода.

Такое же острое чувство предстоящего счастья, вероятно, испытывает ласточка, стремящаяся в далекие края. Но птиц влечет туда извечный инстинкт, а человека манит в будущее пытливая мысль.

Выходя на кривую, поезд выгнулся еле различимой в ночи дугой. Свет фонарей белил столбики на переездах и полосатые шлагбаумы.

Вдруг в черной неразберихе степи замельтешили редкие огни. Зеленые, красные, они загадочно подмигивали.

За спиной хрипло заревел гудок. Федор невольно обернулся. Из медного раструба свистка рвался кудрявым облаком пар и таял в подсвеченной звездами тьме.

Нырнув в теплую будку, Федор зябко повел плечами. Продрог... Что ждет его на станции — удача или провал?

Машинист недовольно пробормотал:

— Черт непуганый... Охота сверзиться под колеса? Чего не видал там, впереди паровоза?

— Мне нравится. А что хорошего — быть позади всех?

Поняв намек, машинист только рукой махнул. Как бы не проскочить станцию по красному свету...

Но вот взмахнуло крыло семафора, радушно подмигнул зеленый огонек. Остается лишь плавно подвести состав к платформе вокзала.

«ВСЕ НАДО ВИДЕТЬ СВОИМИ ГЛАЗАМИ!»

Несколько месяцев ездил Федор Сергеев помощником машиниста по Екатерининской железной дороге. Сегодня — последний рейс. Так надо. Екатеринославский комитет партии поручил ему вести подпольную работу среди шахтеров Донбасса, разъяснять рабочим решения Второго съезда партии, который только что состоялся за границей. Наконец-то создана подлинно марксистская партия рабочего класса! С ней надо побеждать царизм, переделывать жизнь. Пора очистить землю от богачей и угнетателей. Вот его путь.

— Неужто прощаешься с паровозом? — недоверчиво спросил Егор Данилович Федора, укладывавшего в жестяной сундучок свой нехитрый скарб. — Зря, ей-богу, зря!

— Пока прощаюсь... — уклонился тот от прямого ответа. И ему жаль оставлять обжитый паровоз, старого ворчуна-машиниста. Но так надо, так велит партия. — Словом, Данилыч, доберетесь до Луганска без меня. Не подкачаешь, Микола? — хлопнул он ладонью по спине кочегара. — И слушайся Данилыча, как отца родного! Он того заслуживает.

Николай растерянно усмехнулся. За здорово живешь бросать работу?

— Ладно, не расхваливай, не ищи на вербе груш! — оборвал машинист своего помощника.

Тот подмигнул ему:

— Зато настанет у вас, Данилыч, теперь жизнь спокойная.

Меня твои дела не касаются. Я сам по себе.

— Слыхал, слыхал! — рассмеялся Федор. — Поживем — увидим.

В Ясиноватую пассажирский прибывает поздно вечером. Время для подпольщиков удобное, но стоит ли рисковать? С ним большой тюк подпольной литературы. Лучше сойти версты за четыре от станции. Отсюда через степь до Юзовки — рукой подать.

На подъеме паровоз замедлил бег. Федор спрыгнул с подножки в кучу песка. Его сильно качнуло вперед, но он устоял. Мимо проносились вагоны, мелькали колеса. Поезд растаял в сумерках.

Сентябрьская степь. Пахнет вялой полынью. Под ногами мягко шелестят перистый ковыль и типчак. Сонно чиркнул кузнечик, удивленно свистнул проснувшийся суслик...

Дорога на Юзовку знакома Федору. Железнодорожная ветка и шоссе с жандармами и сыщиками — в стороне. Но и здесь ухо востро держи!

Небо побледнело, сквозь туман виднелись курганы породы рудников. Возле них стояли вышки для подъема угля и шахтеров.

Юзовка — поселок у завода англичанина Джона Юза, мастерских немца Воссе, французских рудников. Скопище деревянных домишек, глинобитных лачуг и землянок. За околицей — выжженная солнцем степь. С шахт на Юзовку тянет смрад горящей на терриконах серы. В центре каменным оазисом — «английская колония». В особняках, под охраной казачьих сотен, вольготно живется иноземцам, русским чиновникам и купцам.

Но путь Федора лежит к нищим Собачеевкам, Нахаловкам и Шанхаям. Вот у оврага слепленная на скорую руку хибара. Сергеев нажал на щеколду. В комнатушке на нарах кто-то храпит. Сергеев принялся тормошить знакомого шахтера.

— М-м-м... Какого дьявола?

— Дело есть, Семен. Вставай!

— Артемушка!? — вскочил, протирая глаза, лохматый и скуластый хозяин. — Выходит, жив... А я уже думал — сцапали царские прихвостни нашего Артемку! Привез чего интересного?

— Привез... А твоя семья в деревню, что ли, махнула?

На лето... Потом уж насовсем в Юзовку возвернутся. Замучили мужика недороды да подати!

Народ на рудниках и заводах больше пришлый. Крестьян гнали сюда слухи о хорошем заработке. Работа опасная, но не помирать же на селе с голода?

И хлебороб Семен Гринько из-под Купянска стал забойщиком — обжился и привык.

Федору верили, он был свой. Острым словом и шуткой пробуждал в усталых сердцах надежду.

— Все еще на «Ветке» спину гнешь? — спросил он у забойщика.

На Берестово-Богодуховском руднике. Бывает, по два урока за смену даю! А в общем, хрен редьки не слаще... Значит, вечерком соберемся? Сейчас-то нашей артели в забой.

— Вот и хорошо! Возьмите и меня.

— В преисподнюю? — удивился Гринько. — Мы хоть за деньги лезем к черту в зубы, а ты какого лешего?

— Все надо видеть своими глазами!

Гринько задумался. Может, спустить Артема в рудник вместо заболевшего отгребщика Тихона? Штейгер[1] в забой заглядывает не часто, а с десятником поладить можно.

Нарядную миновали беспрепятственно. У Сергеева, как и у всех, на поясе лампа-шахтерка, а на плече обушок — этой кайлой рубят под землей уголь. Товарищи Семена с интересом оглядывали новичка, да и табельщик, как показалось Федору, задержал на нем пристальный взгляд... Мнительность подпольщика?

Клеть со свистом ухнула в колодец ствола. Пол уходил из-под ног, и сердце Федора с непривычки зашлось. В глазах рябили венцы шахтного сруба, на голову капала вода.

Стоп! Клеть дернулась, задрожала на канате. Лязгнула дверца. Шахтеры гуськом потянулись по главному штреку. При встрече с вагонетками жались к мокрым стенам.

Повороты, тесные проходы и боковые штреки. Лампы-шахтерки освещали под ногами небольшой круг. В забой пробирались согнувшись, задевая головой о поперечины крепи.

В самом тесном закутке подземелья все присели на корточки и прислонились спинами к стене забоя. Повесили лампы на подпорки крепи и несколько минут отдыхали. Закурить бы...

В изломах забоя искрился уголь, тускло отсвечивала порода.

Вскоре зазвенели обушки. Земля глухо и нехотя отвечала на их короткие удары.

Семен крякнул, плюнул на ладони и тоже полез в свою нору-нишу. Федор за ним. Коленям больно, в ладони впиваются острые грани угля. Как тут работать? Не размахнешься...