ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ - ВЛАДИМИР СИНЕНКО

Депо выстроено дугой. На фасаде шесть высоких ворот, перед зданием поворотный круг. Заехавший на круг паровоз может быть повернут или поставлен в одном из просторных «стойл» депо. Сюда, на промывку котла, на ремонт и замену колесных пар, вкатывают больные паровозы. Работают железнодорожники днем и ночью, даже в праздники.

Однако сегодня ворота депо наглухо закрыты, во дворе никого нет. Лишь в тупичке, где выгребают из паровозов золу и шлак, сонно посапывает и чадит прозрачным дымком из высокой трубы маневровая «Овечка» — скромный паровозик серии «Ов».

Пасмурный день клонится к вечеру.

Курносый кочегар «Овечки» высунулся из окна паровозной будки. Что-то ему померещилось вдруг за штакетником. Возле материального склада, под невысокими топольками и чахлым кустарником, густо залегли серые тени.

Вытянув шею, парень затаил дыхание. Тихо, ни звука, только сипит его «Овечка». И все же словно кто-то неуклюже ворочается в кустах. Телята или собаки? А если...

Рука кочегара потянулась к ручке свистка и замерла. Ерунда! Откуда фараонам знать, чем нынче занят в депо рабочий народ?

Время тянулось мучительно долго, и парень злился. Все на сходке слушают приезжего агитатора Виктора, а ты дежурь...

Низко неслись набухшие влагой войлочные облака. Купить бы одежонку потеплее. На паровозе вечные сквозняки. Недавно один флотский предлагал за полцены хороший бушлат. Хоть бы на сходке договорились насчет забастовки. Да только что мечтать о прибавке, если скоро в солдаты? Идет война с Японией. А там все казенное выдадут... Многих уже забрили!

Внезапный треск забора, топот кованых сапог оборвал его мысли. Двор ожил, наполнился шумом. Отовсюду бежали, придерживая на боку шашки, стражники и городовые.

Кочегар судорожно дернул тягу, но свисток пискнул коротко и слабо. Взлетев на «Овечку», полицейский схватил парня за руку.

— Сигналишь, р-ракалия? Своих упреждаешь?

Кочегар присел от боли.

— Пустите... На сортировочную горку ехать пора, а машинист где-то замешкался. Вот и зову...

— Брешешь, чучело огородное! Ладно, в полицейской части развяжут тебе язык! Заодно и зубы пересчитают.

Парня поволокли к вокзалу, а стражники уже ломились в депо.

«Ничего, дерево на воротах крепкое, с разгону их не взять! — шмыгнул кочегар расквашенным носом. — Эх, прозевал я... Но все же гудок должны услышать в депо! Всыплют мне наши! И в участке духу дадут, еще и ребра сломают... Зато в новобранцы не возьмут— изувеченного доктора непременно забракуют. Пусть повоюет без меня царь-батюшка...»

А в депо, незадолго до свистка «Овечки», собрание уже шло к концу. Решили бастовать.

Приезжий, известный среди рабочих агитатор Виктор, радовался единодушию рабочих. Будь на собрании машинист Данилыч, он сразу признал бы в нем своего помощника Федю Сергеева, по кличке Артем. Правда, он отпустил усы да волосы на круглой голове стали ершиться. Сильно возмужал парень за последние полтора года!

Вскочив на обитый железом верстак, Федор крикнул:

— Требуйте лучших условий труда и человеческого отношения. Осудите войну с Японией! Самодержавие, эта злая сила, втянуло страну в разорительную бойню. Задерживайте эшелоны, не являйтесь на призывные пункты!

Сквозь гул одобрения послышался чей-то нерешительный голос:

Помогать япошкам? Сперва расколошматим их, а потом сведем с царем счеты...

— Опомнись, товарищ! — Глаза Федора метнули молнии. — Тебя сбивают с толку меньшевики. Тебе, к примеру, война выгодна, ты веришь в царские милости?

— Не я ее зачинал... — смутился рабочий. — Еще охота пожить, глянуть, что будет. Может, и верно — добьемся свободы.

— Ну, а насчет милостей?

— Кто поверит в то, что волк ив любви к овце пасет ее.

— То-то и оно! — воскликнул Федор под общий смех.

Тут раздался свисток «Овечки». Вскрикнул коротко и захлебнулся.

Люди обернулись к воротам, где стоял дозорным какой-то слесарь. Он заслушался агитатора и позабыл, что ему поручили следить за двором.

Прильнув к щелке в калитке глазом, он тотчас же отпрянул:

— Полиция, братцы! Сюда чешут...

Все растерялись. Не ожидали от царских слуг такой прыти.

— Минуточку! — сказал Федор. — Спокойствие и выдержка. Все по рабочим местам. Помните — собрания не было.

— А ты... Тебя-то, товарищ Виктор, куда?

— Я? — Федор озорно подмигнул. — Дайте мне ключ или молоток.

Стражники уже грохали кулаками и сапогами в ворота.

— Открывай, шантрапа! Живо, не то стрелять будем.

Промывщик котлов шептал Федору:

— В случае чего, товарищ Виктор, ныряй под паровоз в смотровую канаву третьего стойла. В конце канавы есть лаз во двор. Небось под паровоз чистоплюи в мундирчиках не сразу сунутся!

Отодвинув засов на воротах, слесарь буднично спросил:

— По какому случаю тарарам, господа полиция? Вроде не горим и не тонем — спасатели не требуются...

— Закрой хайло! Почему все двери на запоре?

— А от холоду. Харчи плохие, вот дроздов и хватаем.

Оттолкнув слесаря, городовые рассыпались по всему депо и мастерским. Искали агитатора-белоручку, а тут одни чумазые... Уйти он не мог — депо окружено стражниками.

— Где приезжий агитатор, где подстрекатель? Мы вам покажем, как устраивать противозаконные сборища!

— Аги...агинатор? — прикидывался дурачком слесарь. — А вы и вправду покажете, как получше устраивать собрания?

Отвесив шутнику добрую оплеуху, участковый пристав стал проверять каждого рабочего. Возле него егозил шпик в куцем пальтишке. Федор поморщился: тот самый, которого он окатил водой из колонки на станции Синельниково. Глиста с вытянутыми губами и воровскими глазами на мучнисто-белом лице! «Собачья морда»...

Пристав ходил по депо, подозрительно оглядывая слесарей.

— Не этот? — спрашивал он у шпика. — Присматривайся получше! Крамольники ловко маскируются... Может, этот?

Шпика душила злоба. Давно уже он гоняется за неуловимым подпольщиком. Сегодня было точно известно, что Федор Сергеев выступает в депо. Невидимка он, что ли? А тут еще пристав заладил как попугай: «Этот, этот?»

А Федор уже успел вымазать лицо и руки сажей и, деловито склонясь над полуразобранной рессорой, отвинчивал гайку за гайкой. О том, что очередь дошла до него, Федор понял по небрежному баску пристава:

— Эй ты, малый! Повернись-ка... Фамилия? Руки покажи.

Не выпуская из рук гаечного ключа, Сергеев лениво разогнулся и надвинул картуз поглубже на глаза.

— Шматько, — бросил он сердито первое, что пришло на ум.

Смотрел мимо сыщика, ощущая на себе его омерзительно липкий взгляд. Будто ползет по щеке мохнатый паук, а ты не имеешь права смахнуть его, раздавить.

Шпик жадно изучал лицо Федора. Сверял его черты лица со своей памятью и фотографией студента Сергеева, некогда арестованного в Москве. Правда, после сходки на Тверском бульваре минуло больше двух лет.

Верно, слесарюга круглолиц, глаза серые и возраст подходящий. Но усы? Тут филера осенило:

— Шапку, шапочку извольте снять, господин рабочий!

— Картуз? — оттягивал время Федор, поняв замысел шпика опознать по волосам. — Здесь не церковь, а вы не святые.

К филеру бочком приблизился мастер и что-то шепнул ему на ухо.

Федор понял — медлить нельзя. Мастер выдал его.

И когда шпик заорал отчаянно: «Держите его, держите! Он это, он самый!»—Федор взмахнул тяжелым ключом и ринулся к смотровой канаве третьего стойла. Городовые расступились, пшик в ужасе зажмурился.

Спрыгнув в канаву, Сергеев скрылся под паровозом.

Темно, хоть глаз выколи. Над головой громада тендера и паровоза, под ногами жирная грязь. Душно, пахнет керосином и сырой гарью. Из поддувала светлячками выкатываются раскаленные угольки и с шипением гаснут на дне канавы.

Федор наклонился и стал пробираться вперед. «Где же лаз? Кажется, я впопыхах спрыгнул не в ту канаву...»

Впереди блеснула тонкая полоска дневного света.

Но железная дверца из лаза во двор заперта. Руки Федора торопливо шарили, пытаясь нащупать засов или крючки.

Шпик наверху бесновался, однако полицейские не спешили. Нырять в темень под горячий паровоз? Беглец и сам выйдет. Пристав время от времени нагибался к яме и благодушно покрикивал:

— Вылазь, политик, не валяй дурака! Не ночевать же там?

Нащупав засов, Федор обрадованно толкнул дверцу. Петли ржаво скрипнули, и после темноты даже пасмурное вечернее небо на миг ослепило его.

Федор открыл глаза. Лаз выходил в яму неправильной формы, а на ее краю сидели орлами два городовых и похохатывали:

— Ручку подать? Давно тебя, соколика, дожидаем...

Федор поспешно захлопнул дверцу. Брала досада на себя, на товарищей, которые плохо организовали охрану собрания. Этот дохлый шпик все-таки выследил его, загнал в западню.

Мысль металась в поисках выхода. Он слышал, как мастер сказал приставу:

— Чичас вы его, ваше благородие, возьмете. А ну, Ермолай, выкатывайся из депо со своим паровозом! Чего прохлаждаешься? Заменили тебе буксу, и делать, значит, здесь больше нечего. Оглох, что ли?