Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С малых лет из всей семьи Петр выделял свою мать Аграфену Спиридоновну. Он помнил ее совсем молодой и красивой. Она была актрисой ильинского театра — единственной женщиной-артисткой, потому что женские роли тогда еще в большинстве играли мужчины. И может быть, Петру так казалось, мать его отличалась от всех крестьянских женщин. Она и ходила не так, как они, — легко и плавно. Говорила певуче и громко. И такое же простое платье, как у других женщин, на ней казалось нарядным. Свои длинные черные косы она обертывала вокруг головы и по-бабьи закрывала завязанным под подбородком платком. Но волосы все равно были видны. Они блестели, отливали какой-то удивительной синевой.
Для театра был построен в Ильинском просторный пятистенный дом со сценой, занавесом, кулисами и зрительным залом. Говорили, что и в городском театре все так же. Только и разницы, что дом побольше да понаряднее.
Отец Петра, смолоду потерявший ногу, ходил на деревяшке и, как все предки по отцовской линии, занимался знахарством. А дед — отец матери — так и остался в памяти внука вечно больным, стонущим, прикованным к печи, обременявшим всю семью бесконечными заботами.
Теперь вот, покачиваясь в повозке на изрытой проселочной дороге, невольно повзрослев от расставания с родными, от того нового, что вдруг появилось в его жизни, Петр наконец понял, что мать его была белым голубем в стае ворон. Жила она какой-то своей жизнью, чуждой отцу, деду, детям ее и односельчанам. Нерадивой хозяйкой называли ее дед и отец. Не матерью, а кукушкой величали соседи. А ей было все равно. Она с грустным равнодушием на рассвете вынимала лопатой хлеб из печи — когда пригорелый, когда недопеченный. Ухватом вытаскивала на шесток чугунок с наспех сваренной похлебкой. Молча обстирывала семью, скоблила полы. И все молча. И все со вздохом.
А на сцене была она совсем другой. Видел не раз Петр, как изображала она нарядных барынь, веселых девок, смеялась задушевным смехом, пела и плясала так, что зрители с упоением притопывали в такт. И узнать ее было невозможно.
Отцу было совестно за жену. Не было принято тогда женщинам играть на театре. Не раз на глазах у соседей волочил он ее по двору за длинные косы. Но запретить ей быть актрисой не мог. Крепостная баба не вольна в услужении. И хотела бы уйти — не отпустят. Но она не хотела.
Только теперь понял Петр, что там, на сцене, была ее жизнь, ее радость. Туда стремилась она от мужа, которого не любила, от отца, от детей, от соседей, которые ее не понимали.
А когда ильинский театр выезжал в Пермь давать представления, не было человека счастливее ее. Стараясь погасить в глазах радость, просила она соседок доглядеть за больным стариком, за дочкой-полудурком.
Отец и дети провожали возки актеров до поскотины. Возков было много: с костюмами, декорациями и актерами. Прощались. И Петру казалось: расставаясь с семьей, мать свободно вздыхала, распрямляла плечи и, наверное, сразу же забывала обо всех.
Вся семья, кроме деда и Евлампии, целыми днями была занята. Брат Федор — учитель, брат Иван работал в лесничестве, оба были женаты и жили отдельно. Акулина ухаживала за цветами в управлении.
А Петр…
От рождения его судьба была удивительной. Это о нем в управлении Пермского неразделенного имения Строгановых было заведено «Дело о пропущенном ильинском мальчике Петре Кузнецове». Это о нем в Ильинское управление направлялись рапорт за рапортом о том, что мальчик не вошел в «ревизскую сказку». Это им занималась пермская казенная палата и утвердила его имя в новой «ревизской сказке»… В три года вольный мальчик стал крепостным.
Это его дед Семен, единственный из всей семьи понимающий происходящее событие, пытался тайно увезти в Пермь. Он сговорился со знакомым купцом, чтобы тот увез ребенка к себе, изобразил, что мальчик будто бы подкинут ему, и потом передал бы его в сиротский дом. После того как узнала семья о том, что ребенок пропущен в «ревизской сказке», несколько дней подряд дед Семен пытался убедить дочь и зятя, что надо воспользоваться этим — немедленно отослать ребенка, пока не станут составлять новую «ревизскую сказку», и разыграть, что мальчик утонул.
Но родители Петра, так же как их предки, всегда были крепостными и другой доли не представляли ни себе, ни детям. Они не захотели отправлять ребенка в неизвестность. И дед решил взять грех на свою душу и пойти против воли родителей.
Не раз Петр слышал от родных страшный рассказ о том, как летней темной ночью возок купца остановился в условленном месте. Дед Семен трясущимися руками осторожно и все же неумело завернул ребенка в лоскутное одеяло. Мальчик на мгновение проснулся, всплакнул, забормотал что-то и заснул. А дед, легонько покачивая его, нащупывал в кармане с вечера заготовленные 30 рублей для купца — деньги, скопленные еще в молодые годы. Это первый взнос. Остальное — потом.
Он осторожно открыл дверь, так же тихо закрыл ее. Но она заскрипела. Миновав сени, дед вышел на крыльцо, и в это время с визгом распахнулась дверь и с оглушительным криком, в рубахе, с распущенными волосами выбежала Аграфена, а за ней Яков.
— Не дам дите! Не дам! Батя, что ты делаешь?!
В окнах соседей замелькал свет, и дед Семен, не скрывая слез, отдал ребенка в руки матери и постарался скорей закрыть двери сеней.
Ни мать, ни отец не поняли, что воля дороже даже родительской заботы. Не дали сына увезти в Пермь.
Ночное происшествие стало известно в Ильинском. Дед был наказан кнутом. И с тех пор с печи не слезал. Сам дед говорил, что не так его тело изувечили этим наказанием, как душу. Душа не стерпела.
А Петр стал крепостным. Но с младенчества за
