Лара - Джордж Байрон

Другой зажёгся бешеным огнём

Тревожных подозрений, словно страх

У Лары промелькнул в стальных глазах.

А незнакомец был суров и нем,

И взгляд его не понят был никем.

22.

"Он! - крикнул незнакомец, - это он!"

И сразу, словно эхом повторён,

Был этот крик. "Кто - он?" - шептал весь зал.

Но наконец и Лара услыхал

Слова, которые во всех сердцах

Посеяли какой-то смутный страх.

Но граф не дрогнул и не побледнел,

Примолкший зал спокойно оглядел,

И незаметным напряженьем сил

В глазах блеск удивленья погасил.

А тот, чужой, насмешливо сказал:

"Он - здесь? Зачем? Как он сюда попал?"

23.

Вопрос был слишком дерзким для того,

Чтоб Лара не ответил на него.

Слегка нахмурясь, повернулся он,

И холодно в ответ на резкий тон

Сказал: "Я - Лара. Если здесь твоё

Известно имя так же, как моё,

Поверь, что у меня причины нет

Не дать по-рыцарски тебе ответ.

Я - Лара. Можешь мне задать любой

Вопрос. Вот я без маски пред тобой.

"Любой вопрос? Подумай, не спеши:

Что прячешь ты на самом дне души?

Ты и меня не узнаёшь? Она...

Иль, может, память зря тебе дана?

Долг памяти о ней не оплатить!

Нет, вечность не даёт тебе забыть!"

Не узнавая, на него смотрел

Граф Лара (или показать хотел,

Что вовсе не знаком он с пришлецом)

И отошёл с презрительным лицом.

Но незнакомец вдруг взмахнул рукой:

"Хоть слово! Слышишь? Требую - постой,

Ответь тому, кому бы равным мог

Ты быть, когда бы честь свою сберёг.

Но ты всё тот же... ну, не хмурься, граф,

И правду докажи, коль я не прав,

Ведь ты всё тот же... с прежнею душой

Надменной, и с твоей усмешкой злой,

Не ты ли, чьи дела... "Кто б ни был я,

Но слушать не желаю. Речь твоя -

Вздор, клевета. А я к ней не привык.

Пускай другим досужий твой язык

Доскажет сказку, начатую тут,

Они её, пожалуй, не прервут.

А Ото я благодарю вдвойне:

Его учтивый гость приятен мне".

Пришлось хозяину меж ними встать:

"Войной словесной праздник омрачать?

Зачем? Каков бы ни был спор у вас,

Решать его не здесь и не сейчас!

А если к графу Ларе дело есть

У Эзелина - рыцарская честь

Велит, чтоб завтра встретились вы с ним

Здесь, или где угодно вам двоим.

Поверь, что Эзелин мне не чужой,

Хоть долго не был он в стране родной,

Ручаюсь за него перед тобой.

Ручаюсь и за Лару в свой черёд:

Не опозорит он высокий род,

И как законы рыцарства велят,

Долг чести он исполнить будет рад".

"Пусть будет завтра - прозвучал ответ -

Увидят все, кто прав из нас, кто нет.

Здесь завтра с графом Ларой встречусь я,

Тому порукой меч и жизнь моя.

Всё слов моих правдивость подвтердит,

Иль пусть блаженства Бог меня лишит!"

Что ж Лара? Или он не замечал,

Что только на него глядел весь зал?

Он так рассеянно смотрел кругом,

Как будто говорили не о нём,

Блуждал его отсутствующий взгляд

И память уводил назад, назад...

В таком презренье ко всему видна

Воспоминаний тяжких глубина.

24.

"Да, завтра, завтра" - больше ничего

Он не ответил, и в глазах его

Ни вспышки гнева, ни следа страстей,

Но в тихом голосе ещё сильней

Заметна твёрдость овладела им,

Решимость, непонятная другим.

Он плащ схватил и, покидая зал,

Улыбкой Эзелину отвечал,

Хоть хмурых глаз недобрый огонёк

Испепелил бы Лару, если б мог:

Ведь не беспечный смех в улыбке был,

Не гордость, что прикрыла гневный пыл,

В такой улыбке можно затаить

Желанье всё стерпеть, иль всё свершить.

Желанье ли добра в улыбке той,

Или отчаянье вины былой?

Но различить их не удастся вам

По взгляду, жесту или по словам.

В поступках лишь одних заключена

Та истина, что смертным не видна.

25.

Граф обернулся и пажа позвал.

Тот Лару с полуслова понимал:

Ведь он единственный был с графом в той

Стране, где светятся сердца звездой,

Для Лары он покинул край отцов,

Не по годам серьёзен и суров,

Он верностью всех слуг превосходил,

Был молчалив, как тот, кому служил,

Хоть знал он новой родины язык,

На нём не разговаривал, но вмиг

Он оживлялся, если слышал вдруг

Из уст хозяина знакомый звук

Родимой речи. Просыпалась в нём,

Как эхо в скалах, память о былом,

О доме предков, обо всех кого

Оставил он для Лары одного...

Что ж странного, что родины лишён,

Так редко с графом расставался он.

26.

Был строен паж, и смуглое чело

Следы родного солнца сберегло,

Но всё-таки сквозь кожу нежных щёк

Проглядывал румянца огонёк,

Да, это был румянец, но не тот,

Что все оттенки чувства выдаёт:

Он был как вспышка лихорадки злой,

Как яркий всплеск тревог души больной,

И чёрных молний блеском неземным

Искрился взор. Но в спор вступая с ним,

Смягчала бахрома густых ресниц

Блистание неистовых зарниц!

И гордость в них была тоски сильней,

Иль это горе пряталось за ней?

Но если это горе, то оно

Ни с кем из смертных не разделено.

Пажей забавы и проделки их

Его не занимали ни на миг.

На Лару взор недвижный устремив,

Молчал он, словно обо всём забыв.

Без Лары замыкался он совсем,

Мрачнел, не разговаривал ни с кем.

Бродил в лесу подолгу над ручьём,

Сидел, читал на языке чужом...

Он сходен был с хозяином своим

И не стремился к радостям людским.

От жизни он не принял ничего,

Лишь горький дар рожденья своего.

27.

И если он кого-нибудь любил -

Так только Лару. Но всегда хранил

Молчанье, всё исполнить был готов,

Желания угадывал без слов,

Он был усердней всех наёмных слуг,

Но гордый и высокомерный дух

Заметен был во всём, что делал он:

Казалось он приказывать рождён,

Казалось платой он пренебрегал,

Служил лишь потому, что так желал.

Что должен был он делать? Меч подать,

Настроить лютню, стремя подержать,

Или читать с хозяином вдвоём

Страницы книг на языке чужом.

Всегда от слуг держался в стороне:

Он не хотел быть с ними наравне,

Он сдержанностью удивлял своей,

Он не имел и не искал друзей,

Не стал бы снисходить ни до кого:

Он признавал лишь Лару одного.

Казалось, эти руки никогда

Не знали тягот грубого труда.

Любой, увидев нежность этих щёк,

Его принять за женщину бы мог,

Когда бы не его мужской наряд,

Да странный, не по-женски дикий взгляд,

Не проявлял он пылкости ни в чём,

Но всё-таки угадывался в нём

Характер необузданный, как зной,

Пылающий в его стране родной.

Он звался Калед, но едва ли он

Был с этим странным именем рождён.

Все замечали - кто б его не звал,

Он даже откликаться забывал,

И только на второй, на третий раз

Вдруг вспоминал... но вскакивал тотчас

На голос Лары... о, на этот зов

Он рвался мигом, пробудясь от снов.

28.

Презрительно оглядывая зал,

Паж за возникшей ссорой наблюдал.

Возбуждена была толпа гостей:

Так поразил их выдержкой своей

Суровый Лара. Как он только мог,

Стерпеть столь оскорбительный намёк?

Всё это слышит Калед и молчит.

Бледнеют губы, а лицо горит.

Сверкнув на лбу росою ледяной,

Боль сердца щёки обожгла волной.

И тяжкая тоска сдавила грудь,

И от мельканья мыслей не вздохнуть.

Бывает мысль, которую вполне

Осуществляем мы лишь в полусне.

Что б ни подумал паж, но губы сжав,

Он весь дрожал: он наблюдал, как граф

Спокойно Эзелина миновал,

С улыбкой покидая смолкший зал.

И содрогнулся Калед, сам не свой:

Немало он прочёл в улыбке той.

И верно память отыскала в ней

То, что осталось тайной для гостей.

Дверь отворилась, выпустив двоих,

И зал, казалось, опустел без них.

Так ссорой были все потрясены,

Так взоры были все устремлены

На Лару, что лишь дверь он распахнул,

И ветер в свете факелов качнул

Двойную тень - всем стало вдруг легко,

Как будто бы отпрянул далеко

Кошмарный сон, в котором правды нет...

Но явь была ужаснее, чем бред.