Пари с будущим - Сергей Гомонов

Женька поглядел на часы, и тут меня осенило: мне же кто-то звонил!

Кое-как добравшись до телефона, я посмотрел пропущенный номер и вздрогнул. Звонили из дома. Сердце бешено запрыгало. Когда ты знаешь, что все в твоей семье ложатся спать не позже часа ночи, а кто-то звонит почти в три, волей-неволей подумаешь о самом плохом.

Руки тряслись, пока набирал ответить, и даже Женька, сидящий напротив, заметил это, уставился с вопросительной физиономией.

Трубку подняла бабушка. Уф! Ну конечно! И как же я сразу-то не подумал о ней!

— Алё! Алё, Дениска? — раздался в ухе ее солидный каркающий баритон. — Где ты ходишь?

После недавнего инсульта — врачи назвали его «легким» — ходить и говорить бабушка могла, но иногда путала слова, день с ночью, а меня могла назвать и Дениской, и Володей — именем дяди, ее младшего сына, который сейчас живет на Севере. Потому ее и забрали к нам из поселка.

— Ба, сейчас ночь, иди ложись! — настоятельно сказал я.

— Ты в налоговой был?

— Нет! У меня дежурство, понимаешь?

— А, дежурство… — она помолчала, переваривая информацию. — А когда съездишь?

— Утром сменюсь — и съезжу в твою налоговую. Честное слово, ба! Иди ложись, всех сейчас перебудишь!

Я поймал себя на том, что сам шиплю в трубку, чтобы кого-нибудь не разбудить, а мужики с насмешкой смотрят на меня и переглядываются.

— Все, ба, отбой!

Она, конечно, поговорила бы еще, но я отключил связь.

— Чё, Стрелец, с налоговой напряги? — подмигнул Артем Николаич. — Утаиваешь свои миллионы от государства?

— Да это с бабуленцией у меня… пуф-ф-ф… напряги…

— Что, совсем плохая? — в голосе начальника прозвучало сочувствие.

Я затолкал мобильник в карман робы:

— Да нет, но иногда дуркует, — и поморщился, вспоминая ее неосознанные выходки.

Жутко это, когда вроде бы человек тот же самый, а уже не тот. Вспоминаешь его здорового, веселого и понимаешь, что ничего уже не вернется, как было.

Странный сон

Нет ничего хуже прерванного сна. Устаешь сильнее, чем если бы не спал совсем. Вот и у меня иногда бывали после длительных дежурств провалы в какое-то странное состояние, которое ни явью не назовешь, ни территорией сновидений.

Едва я рухнул на свою койку в дежурке, все перед глазами замерцало, запорхало, заискрило. Огненные точки стали сливаться в силуэты людей — и вот мы с пацанами на пустыре за частным сектором жжем костер, рядом валяются куски шифера, который еще предстоит бросить в пламя ради нескольких громких хлопков. Я точно помнил, что именно в этот раз один из осколков отлетит и поцарапает ногу приятелю-соседу Игошке, но тогда я еще об этом не знал и теперь не должен был ничего менять. Это была как будто игра, в которой я был маленьким телесно, но взрослым в сознании.

Мы сидели на длинном бревне, костер, в который какой только гадости ни напихали, чадил в нашу сторону, но пересаживаться было лень.

Тогда я вытягиваю вперед сложенный в кукиш кулак и произношу мантру:

— Куда фига, туда дым, куда фига, туда дым!..

Густые клубы словно бы натыкаются на прозрачную преграду. Задумываются. И медленно отворачиваются от нас в том направлении, куда вытянута моя мальчишески тонкая рука.

— Ну ты этот… Повелитель огня! — восхищенно исторгает Игошка.

Мне смешно, потому что это срабатывает почему-то всегда и у всех. Но Игошке простительно — он среди нас самый маленький и смотрит на нас снизу вверх. И тогда я делаю то, чего в реальности не было: встаю и что есть сил запускаю шифер в дальний бурьян.

— Ты чё? — возмущаются друзья. — Где мы теперь искать будем?!

— Хорош фигней страдать, пацанва, — произношу я слова, которых, конечно же, я тогда не говорил, однако после сегодняшнего взрыва в сараюшке мечтал сказать.

Самое странное, что я отлично осознаю: это сон, и я могу в нем делать все, что пожелаю. Но при этом я верю, что делать это все смог бы и в реальности.

Разведя руки в стороны, я начинаю смотреть в сердце пламени, туда, где самое светлое пятнышко. А про себя приказываю: восстань! Пламя покоряется, и мальчишки с воплями рассыпаются в разные стороны, когда над углями с небо встает гигантская огненная фигура джинна, но среди пляшущих рыжих языков зыбкого образа можно угадать птичью голову — то ли кречета, то ли ворона, толком и не разобрать.

— Ну что, Агуня, покажешь отрокам, на что ты способен в гневе? — спросил я его.

Все скрывается в пламени, и я понимаю, что нахожусь уже совсем в другом месте. Здесь сумеречно, но сумерки эти какие-то давящие, неестественные. Они созданы не из-за того, что закатилось солнце и пришел вечер — здесь так будто бы всегда. И при этом очертания всех предметов резкие, отчего больно глазам. Какие-то ветки, трава, кустарник — все видно, каждый отросток, каждый лист. А еще я чувствую, что за мной давно и упорно следят.

«Он пришел!» — доносится до меня чья-то смятенная мысль.

Из сумрака выплывает лицо пожилого мужчины, который пристально меня разглядывает, и я неведомо как, однако немедленно узнаю, что это кто-то из моих родственников, причем на сегодняшний день еще не родившийся на свет. И меня не смущает, что незнакомец старше меня раза в два — он старше даже моего отца!

«Скажи, скажи скорее, почему это случилось?» — встревожено вопрошает он меня, но губы его неподвижны, а на лице отражается не только волнение, но и какой-то суеверный ужас. Одновременно я понимаю, что давно и упорно следит за мною кто-то другой.

«Почему это произошло?»

«Что произошло?» — пытаюсь спросить я и не могу: мышцы лица, губы, язык не повинуются мне.

И тут будто что-то подтолкнуло меня взглянуть на собственную руку. С трудом приподняв ее, я вижу, что она костлява и покрыта тленом, как если бы принадлежала гниющему трупу.

Я заорал и проснулся. Но моего вопля никто не услышал, потому что отрывисто и противно вскрикивала сирена тревоги.

— Твою мать! — одеваясь, ругался Николаич. — Сбесились они сегодня там, что ли?!

Было все еще темно. Наверное, проспали мы всего ничего…

И вот мы снова, как в кабацком угаре, несемся куда-то по городу, и снова матерится на каждом ухабе Рыба, а рация заливается вопросами нашего супер-пупер-исполнительного диспетчера, который, в отличие от нас, явился на дежурство только вчера днем, выспавшимся и бодреньким, как тамагочи[1] после кормежки.

Не могу точно сказать, что это было — глюк или что похуже, то есть реальный объект, — но, едва раздирая слипающиеся веки, я однажды взглянул в промежуток между домами у набережной и тут же проснулся. Там, если мне не изменяет чувство перспективы, примерно над рекой, ближе к противоположному берегу, в небе светился небольшой изумрудный шар, перехлестнутый по экватору неровным алым поясом. И самое странное, что такой же в точности я уже видел раньше, намного раньше…