Зубы дракона - Майкл Крайтон

Обучение фотографии

Больше всего на свете Джонсону хотелось избавиться от условий заключенного пари и от приближающейся экспедиции. Марш явно был сумасшедшим высокой пробы и, возможно, опасным. Джонсон решил снова отужинать с Марлином и каким-нибудь образом отделаться от пари.

Однако вечером, к своему ужасу, он узнал, что пари уже стало знаменитым. О нем знали по всему институту, и в течение всего ужина люди подходили к столу Джонсона, чтобы поговорить об этом, отпустить комментарий или шутку. Пойти на попятную теперь было немыслимо.

Джонсон понял, что он обречен.

На следующий день он отправился в лавку мистера Карлтона Льюиса, местного фотографа, который предлагал двадцать уроков своего ремесла за возмутительную сумму в пятьдесят долларов.

Новый ученик удивил мистера Льюиса: фотография была занятием не для богача, а скорее ненадежным бизнесом для человека, у которого не имелось капиталов, чтобы зарабатывать на жизнь более престижными способами. Даже с Мэттью Брэди, самым знаменитым фотографом современности, летописцем Гражданской войны, человеком, фотографировавшим политиков и президентов, сидевшие перед ним выдающиеся личности всегда обращались всего лишь как со слугой.

Но Джонсон остался непреклонен и за несколько недель изучил искусство этого метода запечатления мира, вывезенного из Франции сорок лет назад телеграфистом Самюэлем Морзе.

Тогда в ходу была техника «мокрых пластин»: в темной комнате или палатке быстро смешивались свежие химикалии, и стеклянные пластины покрывались липкой светочувствительной эмульсией. Потом только что изготовленные пластины спешно несли к камере, и сцена экспонировалась, пока они оставались влажными. Требовалось немалое мастерство, чтобы приготовить ровно покрытую пластину, а потом экспонировать ее, прежде чем она высохнет; в сравнении с этим следующий этап – проявление – был уже легким.

Учение давалось Джонсону с трудом. Он не мог достаточно быстро выполнить нужные шаги в том непринужденном ритме, в каком выполнял их учитель; его первые эмульсии получались или слишком густыми, или слишком жидкими, или слишком мокрыми, или слишком сухими; на пластинах оставались пузырьки и потеки, делавшие фотографии непрофессиональными. Он ненавидел тесный выгородок для манипуляций, темноту и вонючие химикалии, которые раздражали его глаза, оставляли на пальцах пятна и прожигали одежду. А больше всего он ненавидел тот факт, что не может легко овладеть ремеслом. И ненавидел мистера Льюиса, имевшего склонность к философствованию.

– Вы ожидаете, что все будет легко, потому что вы богач, – посмеивался Льюис, наблюдая, как Джонсон неумело обращается с пластиной и ругается. – Но пластине плевать, насколько вы богаты. Химикалиям плевать, насколько вы богаты. Линзам плевать, насколько вы богаты. Сперва вы должны научиться терпению, если вообще хотите чему-нибудь научиться.

– Черт бы вас побрал, – отвечал раздраженный Джонсон.

Этот человек был всего лишь необразованным лавочником, а вел себя так, будто он здесь хозяин.

– Проблема не во мне, – не обижаясь, отвечал Льюис. – Проблема в вас. Ну ладно, попытайтесь снова.

Джонсон скрипнул зубами и выругался себе под нос.

Но шли недели, и у него начало получаться все лучше. К исходу апреля его пластины были одинаково густо покрыты эмульсией, и он работал достаточно быстро, чтобы добиться хорошей экспозиции. Его пластины стали четкими и резкими, и он с удовлетворением показал их учителю.

– И чему вы радуетесь? – спросил мистер Льюис. – Эти фотографии отвратительны.

– Отвратительны? Да они идеальны!

– Технически идеальны, – ответил Льюис, пожимая плечами. – Что означает лишь одно: вы знаете достаточно, чтобы начать учиться фотографии. Полагаю, с самого начала вы именно за этим ко мне и пришли.

Теперь Льюис учил его деталям экспозиции, капризам диафрагмы, фокусному расстоянию, глубине резкости. Джонсон был в отчаянии, ведь ему столько еще следовало узнать!

«Снимай портреты с широко открытым объективом и короткой выдержкой, потому что широко открытые объективы придают мягкость, которая льстит фотографируемому». И еще: «Снимай пейзажи, затемняя линзу диафрагмой с длинной выдержкой, потому что люди желают видеть одинаково четкими и дальние, и ближние части ландшафта».

Джонсон научился менять контрастность, изменяя выдержку и время последующего проявления. Он научился размещать на свету фотографируемые объекты, научился по-разному составлять эмульсии в солнечные и сумрачные дни. Он много трудился и делал об этом в своем дневнике подробные записи… Но в придачу оставлял там жалобы.

«Я презираю этого человечка, – говорится в одной характерной записи, – и все-таки отчаянно хочу услышать, как он скажет то, чего никогда не скажет: что я овладел его ремеслом».

Однако даже по этой жалобе заметно, как изменился высокомерный молодой человек, несколько месяцев назад не потрудившийся научиться парусному делу. Он хотел отличиться в поставленной перед ним задаче.

В ранних числах мая Льюис поднес пластину к свету, потом исследовал ее сквозь увеличительное стекло и наконец повернулся к Джонсону.

– Эта работа почти приемлема, – признал он. – Вы хорошо справились.

Джонсон был в восторге.

В своем дневнике он записал: «Почти приемлема! Почти приемлема! Никакие слова, когда-либо сказанные мне, не звучали такой музыкой для моих ушей!»

Поведение Джонсона менялось и в других отношениях: вопреки себе он начинал предвкушать экспедицию.

«Я все еще отношусь к трем месяцам на Западе так же, как отнесся бы к трем месяцам вынужденного посещения немецкой оперы. Но должен признаться в растущем приятном волнении по мере того, как приближается роковое отбытие. Я приобрел все, что было в списке, выданном мне секретарем музея, в том числе нож Боуи[6], шестизарядный револьвер “Смит-Вессон”, ружье 50-го калибра, прочные кавалерийские сапоги и геологический молоток. С каждым приобретением мое возбуждение росло. Я вполне сносно овладел техникой фотографирования; я приобрел восемьдесят фунтов химикалиев и оборудования и сотню стеклянных пластин – короче, я готов к отъезду. Лишь одно большое препятствие стоит теперь между мной и отбытием: моя семья. Я должен вернуться в Филадельфию и все им рассказать».

Филадельфия

В мае того года Филадельфия была самым суетливым городом Америки, переполненным огромными толпами, собравшимися, чтобы посетить Всемирную выставку 1876 года. Волнение, которым сопровождалось празднование национальной столетней годовщины, было почти осязаемым.

Бродя по грандиозным залам выставки, Джонсон увидел чудеса, удивившие весь мир: великую паровую машину Корлисса, экспозиции растений и сельскохозяйственных культур из разных штатов и территорий Америки и самые новомодные изобретения. Перспектива овладения силой электричества была свежайшей темой для разговоров; поговаривали даже о создании электрического света, чтобы освещать по ночам городские улицы. Все утверждали, что Эдисон решит эту проблему в течение года.

Тем временем имелись и другие электрические чудеса, над которыми стоило поломать голову, особенно любопытное устройство под названием «телефон». Все посетившие выставку видели эту причудливую штуку, хотя немногие сочли, что она имеет какую-то ценность. Джонсон был в числе большинства, когда написал в своем дневнике: «У нас уже есть телеграф, обеспечивающий связью всех желающих. Непонятно, какую добавочную ценность даст общение на расстоянии с помощью голоса. Возможно, в будущем какие-нибудь люди захотят услышать голоса тех, кто находится далеко от них, но таких людей не может быть много. Лично я считаю, что телефон мистера Белла – обреченная диковина без возможности реального применения».

Несмотря на великолепные здания и громадные толпы, не все в стране обстояло благополучно.

Это был год выборов, и много разговаривали о политике. Президент Улисс С. Грант открыл Всемирную выставку, но маленький генерал утратил свою популярность; его администрация отличалась скандалами и коррупцией, и избыток финансовых спекулянтов в конце концов вверг страну в самую жестокую депрессию в ее истории. На Уолл-стрит разорились тысячи инвесторов, западных фермеров уничтожило резкое снижение цен, суровые зимы и нашествие саранчи; возобновление индейских войн на территориях Монтана, Дакота и Вайоминг открывало неприятные перспективы, по крайней мере с точки зрения восточной прессы, и обе партии – и Демократическая, и Республиканская – во время нынешней предвыборной кампании пообещали сосредоточиться на реформах.

Но для молодого человека, тем более богатого, все новости – и хорошие, и плохие – были лишь волнующими декорациями накануне его великого приключения.

«Я наслаждался чудесами выставки, – писал Джонсон, – но, по правде говоря, находил ее утомительно цивилизованной. Мои глаза смотрели в будущее и на Великие равнины, которые вскоре станут целью моего путешествия. Если семья согласится меня отпустить».