Пятое путешествие Гулливера - Владимир Савченко

Я подошел к зеркалам, образующим левый угол комнаты, взглянул... и едва не грянулся на пол от стыда, отчаяния и ярости. Я был теперь более чем голый, на мне не было кожи!

То есть она сохранилась, я ощутил прошедший по ней, по спине и бокам, мороз, чувствовал и на ощупь – и в то же время исчезла, растворилась, сделалась прозрачной. Моя белая кожа, признак европейца, признак расы! Я стоял перед зеркалом как освежеванный,весь в багровых мышцах, которые около суставов переходили в белую бахрому соединительной ткани и в тяжи сухожилий. Нетрудно было угадать, что произойдет дальше. Так вот для чего меня вчера кололи, впрыскивали что-то в тело: меня хотят сделать прозрачником, таким же, как и они все. И зачем мне вчера не дали умереть спокойно?!

Шатаясь, я дошел до топчана, рухнул на него ниц. При этом в левой руке, которую я нерасчетливо выставил для опоры, что-то снова хрустнуло – и от сильной боли я потерял сознание.

Глава вторая

Автор становится прозрачным. Его размышления о покровах и скрытности. Он исправляет себе перелом. Опрометчивый поступок. Первый контакт

Вероятно, я довольно долго пролежал в беспамятстве: когда очнулся, солнце уже не грело мою спину, ушло за крышу. По и придя в себя, я счел за лучшее лежать; чтобы обдумать ситуацию, это было удобней, чем маячить перед глазами у всех. Тем более, что я знал, каким теперь предстану перед туземцами.

Этот ужас, отчаяние... что, собственно, случилось? Все мое при мне, если не считать одежды. Я жив, на пути к выздоровлению (хотя вчера уже примирился с гибелью), в сравнительной безопасности. Почему же чувствую себя так, будто меня непоправимо изуродовали?

Потому что я, хоть и медик, но человек своей среды и своего времени. Скелет для нас символ смерти, тлена и праха, а уж потом каркас тела, опора его и учебное пособие. Вид внутренностей – тоже признак либо смерти (вскрытие), либо страшной зияющей раны, от которой недалеко до смерти. (Прибавим сюда и постоянные впечатления от потрохов рыб, кур, уток, поросят – всей разделываемой на кухне живности). Да еще многовековые старания святой церкви, коя протестует против «пролития крови-» в хирургических операциях, против анатомических исследований – против всего, покушающегося на идею божественного происхождения человека, идею, которой мы охотно следуем и без усилий святош: конечно же, мы не такие, как прочие твари. Да, внутренности у нас есть – но их существование неприлично.

Несколько приличней нагая натура. Церковь и за нее по головке не гладила, низвергала и разбивала античные скульптуры. Но художники приноравливались, запечатлевали на полотнах натурщиков и натурщиц в виде библейских святых: распятые Христы, Марии Магдалины, святые Инессы, прикрытые только волосами, побиваемые камнями святые же Себастьяны, искушающие Иосифов Вирсавии, искушаемый святой Иероним... и прочая, и прочая. Если отвлечься от казенно-постных сюжетов, то сутью всех картин было одно: утверждение облика человека. Именно с обнаженной натурой связаны художественные каноны красоты тела, классические пропорции.

Но это в искусстве, коего обычная жизнь всегда пошлей. В ней приличен и красив Человек Одетый. Хорошо одетый. Именно он и есть гомо сапиэнс. К тому же можно скрыть изъяны телосложения, с помощью тканей, стеганой ваты, каблуков, шнуровки и т. п. повыгодней подать себя. Я оскорблен (и даже напуган) неприличием того, что сделали с собой туземцы и что они делают со мной. Но чем, скажите,приличней все эти ватные груди и плечи, засупоненные в тугие корсеты вялые животы или ватные валики, подкладываемые дамами под юбку, чтобы соблазнительно выпятить свой невоодушевляюще плоский зад! Я уже не говорю о подкрашивании и оштукатуривании лиц. Да и у мужчин... Какое громадное значение, к примеру, мы придаем своим волосам – и какое значение вслед за нами им придают портретисты и романисты, как старательно они выписывают и описывают наши шевелюры, прически, усы, бороды, баки, брови! Чем, скажите, волосы на голове для выявления индивидуальности нашей важней тех, что растут под мышками, на груди или в паху? Взял и сбрил; внешность изменилась, а суть?

Покровы защищают нас от стихий? О да: нижнее белье – от воздействия на кожу верхнего платья, дом или экипаж с лакеем на запятках – от воздействия сырости на верхнее платье. Для защиты от стихий так много всего не надо.

Мы лжем своим видом но меньше, чем словами. Скрытничаем в одном, выпячиваем сверх меры другое. Изо дня в день, из века в век. И так привыкли, что остаться без прикрытия – одеждой, волосами или хотя бы непрозрачностью тела – для нас катастрофа. И для меня тоже? Ведь я-то знаю, что главное в нас – внутри, а не кожа и не румянец на ней. Почему же это должно быть скрыто? Что красивее – внешность или внутренность?

...Был такой Леонардо да Винчи, флорентиец, известный картинами и фресками. В Виндзорской библиотеке хранятся кипы его анатомических рисунков; они, безусловно, всегда будут менее популярны, чем «Мона Лиза» или «Тайная вечеря», но я их рассматривал подолгу. И не только из профессионального любопытства: там даже рисунок распиленного пополам черепа наводит на размышления о смысле и красе живого. Картины Леонардо, где выписано внешнее, будут жить долго именно потому. что он хорошо знал и внутреннее.

И то, и другое – прекрасно, если в этом есть правда, есть жизнь, есть мысль.

...И вот люди, у которых все пошло в другую сторону: их «внешность» суть внутренность. И ведь похоже, что не от природы это, а сами делают свое тело прозрачным. (Качество для живой ткани, кстати, не такое и диковинное: медузы прозрачны, улитки, некоторые морские рыбы; да и у нас в тонких местах тело просвечивает, особенно у детей). Ну, не без того, что климат здесь благодатный, тропический, одежды не слишком нужны. У них из этого всего возникли свои нормы общежития, приличия, представления о человеческой красоте... лучше или хуже наших? В одном отношении должны быть лучше: меньше возможности лгать своим видом, меньше скрытности. (Боюсь, что это слишком хорошо и для меня самого,– но куда денешься!..) И – это интересно.

Эти сумбурные мысли были хороши тем, что дали мне мужество подняться. Я сел на топчане, стараясь не обеспокоить левую руку. Туземцев в амфитеатре поубавилось; многие приветствовали меня поднятием руки – теперь я был им свой. Люлька с худым мужчиной и полной дамой (которая все так же стояла спиной ко мне) висела перед домом.

Я подошел к зеркалам в углу. И – как ни убедительны доводы рассудка, но чувствам не прикажешь,– после первого взгляда на себя зажмурился; это было бессмысленно, ибо и сквозь веки я теперь видел, только искаженно. «Что же они со мной сделали?! Что от меня осталось?!..»

Раскрыл глаза, принялся смотреть – что.

Из внешнего – только волосы: отросшие за время скитаний темные пряди, щетина усов и бородки, брови; все они видны с корнями, не касающимися костей черепа. Еще глаза, синие радужницы с черными зрачками на белых глазных яблоках, которые свободно царят в глазницах. И зубы – все тридцать два на виду: по четыре крепких белых резца сверху и снизу, по паре клыков и по десятку коренных. Я обычно гордился тем, что, несмотря на трудную жизнь, у меня целы и крепки все зубы,– но сейчас был не прочь, если бы их оказалось поменьше.

Вот и все черты, которые я могу признать своими. А в остальном я не я и плоть не моя.

...Нос, мой прямой, правильный нос с четко вырезанными удлиненными ноздрями и умеренной высокой горбинкой, нос, который делал мое лицо мужественным и привлекательным, которым я любовался, бреясь по утрам,– где он?! На месте его постыдный черный провал, как у сифилитика, а сверху короткий костный выступ, разделенный трещинкой-швом. Потрогал – есть, повернул голову – что-то чуть обрисовалось, обозначилось переливом света и искажением контуров провала. Но это же не то!

А уши? Вместо красивых, прилегающих к черепу ушных раковин с короткими мочками – чутошныеблики – переливы света да несколько прожилок у височных костей. И все?..

(Читатель поморщится: то размышлял на нескольких страницах, теперь вертится перед зеркалом, как кокотка... а где действие?! Какое вам еще, к едреной бабушке, действие, уважаемый читатель? Должен же я разобраться в своем имуществе. Случись такое с вами, вы бы дольше торчали У зеркала).

Словом, хорош. «Веселый Роджер», прямо хоть на пиратский флаг.

Для полноты впечатления сложил крестом перед грудью прозрачные руки – и левая сразу напомнила о себе толчком боли. Что у меня там? Рука просматривается насквозь: лучевая и локтевая кости, вена, артерия, сухожилия... только в больном месте все мутное, будто в розовом тумане. Ага, вон что: скрытый перелом лучевой вблизи локтя, косой разлом, верхняя и нижняя части кости разошлись, между ними просвет.

Приблизил левое предплечье к зеркалу так, чтобы видеть все с двух позиций, стиснул зубы – и правой рукой (не обращая вниманияна то, что вместо пальцев видны одни фаланги) свел обломки точно, излом в излом. На лбу, на незримой коже, от боли выступил пот. Но сразу стало легче: попал. Хотел бы я всегда так вправлять переломы!