Роковой Обет - Эллис Питерс

Мы раскрыли преступление: недостойный брат должен был ответить перед законом, но вышло так, что он поплатился жизнью за свое злодеяние. Дело в том, что уличить его сумела девушка, дочь убитого, а когда нечестивец понял, что разоблачен, он попытался убить и ее и пролил ее кровь. Возлюбленный девушки в гневе бросился на негодяя, да видно не рассчитал своих сил и, вместо того чтобы задержать убийцу, свернул ему шею.

– И много народу об этом знает? - поинтересовался Хью, его задумчивый взгляд остановился на освещенных солнцем розовых кустах.

– Когда все это случилось, поблизости не было никого, кроме влюбленной пары, мертвого злодея и меня самого. Ну и, конечно, Святой Уинифред. Незадолго до того мы извлекли ее из могилы и поместили в ту самую раку, которую ты, как и все в округе, прекрасно знаешь. Она была там, и уж ей-то все известно. Хью, дружище, именно я раскопал ее останки, собственными руками очистил их от земли и поднял на поверхность, но Богом тебе клянусь: с первой же минуты я почувствовал - она желает, чтобы ее оставили в покое. Она лежала на крохотном, запущенном кладбище, тихом и неприметном. Там уже давно не хоронили, и скромные могильные холмики поросли травой и луговыми цветами. Валлийская земля! А ведь блаженная дева, как и я, была валлийкой. Она принадлежала к старинной кельтской церкви, так что же могло привлечь ее в далеком английском графстве? И кроме того, я должен был позаботиться о той парочке. Сам посуди: кто поверил бы им или мне, когда бы против нас выступила сама церковь. А клирики, сам знаешь, сплотились бы для того, чтобы замять скандал, и бедному юноше, повинному лишь в том, что выступил в защиту своей милой, пришлось бы туго. Вот я и принял свои меры предосторожности.

Хью ухмыльнулся:

– Ну, старина, признаться, на сей раз ты меня и впрямь удивил! Какие же, интересно, меры ты принял? Ведь надо было как-то объяснить смерть монаха да еще и умаслить приора Роберта…

– Ну, что до приора Роберта, то он, скажу тебе, вовсе не такой умник, каким себя мнит, ну а погибший монах сам мне помог. Он то и дело пересказывал нам послания святой: верно, полагал, что эдак и сам сподобится ореола святости. Как-то раз он поведал нам, будто святая желает, чтобы убитого валлийца погребли в оставленной ею могиле. А в другой раз он в экстазе молился Святой Уинифред о дозволении навеки распроститься с бренной плотью и живым вознестись в обитель вечного блаженства. Вот мы и оказали ему это маленькую услугу. Он отправился в часовню на старом кладбище на ночное бдение, а поутру, когда оно завершилось, брат этот непостижимым образом исчез. У его молитвенной скамеечки лежали лишь ряса да сандалии, в часовне царил аромат благоухающих цветов боярышника. Все выглядело так, будто небеса откликнулись на его мольбу. Во всяком случае, приор Роберт в это поверил. Искать пропавшего брата не стали, да и зачем? Не будет же благочестивый бенедиктинский монах носиться ночью по валлийским лесам в чем мать родила.

– Если я правильно тебя понял, - осторожно проговорил Хью, - там покоится вовсе не… Ну и ну, выходит, рака не была запечатана? - Черные брови Берингара поползли вверх, хотя в голосе особого изумления не слышалось.

– Ну… - Кадфаэль смущенно потер свой загорелый мясистый нос. - По правде сказать, запечатана она была, но ведь существуют способы незаметно удалить печати, а потом приладить их на место как ни в чем не бывало. Я некогда знавал, как это делается, да признаться, и по сей день не забыл. Может, это умение и не из тех, какими стоит гордиться, но тогда оно мне здорово пригодилось.

– И ты снова положил святую в ее собственную могилу - туда, где уже лежал тот валлиец, ее заступник?

– Он был достойным человеком и выступал в защиту святой до последнего часа. Она не пожалела бы ему места в своей могиле. И мне всегда казалось, - доверительно промолвил Кадфаэль, - что она была довольна тем, как мы поступили. С тех пор она е раз являла свое могущество, совершив в Гвитерине множество великих чудес, - а разве стала бы она их творить, будучи обиженной? Однако меня слегка беспокоит то, что она не ниспослала нам какого-нибудь знамения, свидетельствующего о ее расположении и покровительстве. Это донельзя обрадовало бы приора Роберта и успокоило мою душу. Правда, чудеса у нас, конечно, бывали, но не гвитеринским чета - все какие-то мелкие да сомнительные. Их нельзя однозначно расценить как знак ее милости. А что, ежели я все-таки разгневал ее? Ну ладно я - я-то знаю, кто покоится на алтаре, и коли поступил неправильно - да простит меня Бог. Но как быть с теми, кто в неведении приходят к этому алтарю с мольбой и надеждой? Неужто их чаяния тщетны - и все из-за меня?

– Сдается мне, - сочувственно промолвил Хью, - что брату Марку стоило бы поторопиться с принятием сана, чтобы освободить тебя от бремени. Если только, - добавил он с лукавой улыбкой, - сама Святая Уинифред не сжалится и не пошлет тебе знамение.

– Сколько я об этом ни думаю, - размышлял вслух Кадфаэль, - вижу, что лучшего выхода тогда не было. А такой результат устроил всех и там, в Гвитерине, и здесь, в аббатстве. Молодые получили возможность сыграть свадьбу и зажить счастливо, селение не лишилось своей святой, а она - своих паломников. Роберт получил что хотел или считает, что получил, а это в конечном счете одно и то же. А Шрусберийское аббатство обрело громкую славу, и теперь устраивает праздник, рассчитывая на толпы паломников и немалые барыши. Все довольны, и никто не в обиде. Если б только она, хотя бы намеком, дала мне понять, что я не ошибся.

– И ты никогда, никому об этом не проговорился?

– Ни словечком не обмолвился. правда, гвитеринцы и так все знают, - ответил Кадфаэль и усмехнулся, вспомнив о том, как прощался с сельчанами. - Им никто не рассказывал, да и нужды в этом не было - они сами сообразили. Когда мы увозили раку, они, все как один, явились на проводы, сами вызвались поднести и даже помогли нам снарядить маленький возок, чтобы везти раку с мощами. Приор Роберт возомнил, что это его заслуга, что именно он уломал гвитеринцев, даже самых несговорчивых, и радовался от всей души. Вот уж воистину святая простота. Узнать правду было бы для него ударом - особенно сейчас, когда он пишет книгу о житии Святой Уинифред и о том, как сопровождал ее мощи на пути в Шрусбери.

– У меня ни за что не хватило бы духу так огорчить беднягу, - сказал Хью. - Будем и дальше держать рот на замке - так но лучше для всех. Слава Богу, я не имею отношения к церковному праву; мое дело - следить за соблюдением мирских законов, что далеко не просто в стране, где закон попирается чуть и не на каждом шагу.

Не приходилось сомневаться в том, что Кадфаэль может рассчитывать на сохранение своего секрета. Впрочем, это подразумевалось само собой.

– Вы оба - и ты, Кадфаэль, и святая - говорите на одном языке, и надо полагать, прекрасно понимаете друг друга даже без слов. Когда, ты сказал, начнется ваш праздник - двадцать второго июня? Вот и посмотрим: вдруг она сжалится над тобой и ниспошлет чудо.

А почему бы и нет, размышлял Кадфаэль час спустя, направляясь к вечерне по зову колокола. Сам-то он навряд ли заслуживает такую честь, но среди множества паломников наверняка найдется и достойный особой милости - тот, чью молитву по справедливости невозможно отвергнуть. И если святая совершит чудо ради этого страждущего, он, Кадфаэль. смиренно примет это как знак ее одобрения. Пусть ее останки покоятся в восьмидесяти милях отсюда - что с того? Она ведь и в земной жизни претерпела мученическую смерть и была чудесным образом воскрешена. Что может значить расстояние для столь могущественной святой? Она, будь на то ее воля, вполне могла бы, оставаясь в одной могиле с Ризиартом на старом кладбище, где в зарослях боярышника мирно щебечут пташки, незримо бестелесным духом присутствовать и здесь, в раке, скрывающей кости недостойного Колумбаноса, пролившего кровь ближнего в угоду собственному суетному тщеславию.

Так или иначе, а к вечерне Кадфаэль явился в добром расположении духа: ему заметно полегчало от того, что он поделился своей тайной с другом. Некогда Кадфаэль и Хью Берингар встретились как противники, и каждый испробовал немало изощренных уловок, стараясь перехитрить другого. Соперничество позволило им оценить друг друга и понять, что у них - немолодого монаха, а наедине с собой Кадфаэль признавал, что лучшая пора его жизни уже миновала, и находившегося в самом начале пути честолюбивого дворянина - довольно много общего. Господь наделил Хью незаурядным умом и проницательностью, и, несмотря на молодость, он успел многого добиться в жизни. Хотя король Стефан был лишен власти и пребывал в заточении, никто не оспаривал у Берингара права занимать пост шерифа графства Шропшир, а отдохнуть от бремени общественных забот сей государственный муж мог на островке семейного счастья, в собственном городском доме на холме возле церкви Святой Марии, где его всегда ждала любящая жена и годовалый сынишка.