Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Данливи

— Нет, я не против.

— Вы почувствуете, что она здесь как бы у себя дома, а это утешительное чувство. Пойдемте, у нас сегодня пустовато, всего двое усопших да и те в филиале, хотя, вообще говоря, в это время года бизнес наш оживляется.

Мистер Вайн встает. Мягко наклоняет вперед корпус. Встряхивает головой, поднимает одно плечо к уху. Морщинки у глаз, волосы стоят торчком. Держит дверь приоткрытой. С улыбкой на склоненном лице.

— Я никогда не стремился слишком расширить дело, в большом предприятии теряется персональный подход. Обстановка в заведении должна быть теплая, интимная, чтобы люди чувствовали себя, как дома. Я назвал филиал «Погребальным домом», перемена, которая требует кое-каких расходов, потому что тут у нас на неоновой вывеске стоит слово «бюро». У меня такое чувство, что оно производит отчасти гнетущее впечатление. Как будто тут что-то такое для бедных. Мне по душе слово «дом». Я не хочу нагонять на людей тоску, я им улыбаюсь. Смерть это воссоединение. И также своего рода пауза в жизни других людей. Вы меня понимаете.

Низкий коридор. Мистер Вайн легкими прикосновениями направляет мистера Кристиана сквозь строй неярких светильников, по веренице мягких ступеней.

— Здесь у нас различные покои. В этих двух имеются отдельные уборные. С самого начала пользуются большим успехом. Я не стал бы упоминать об этом в присутствии большинства людей, но кончина дорого человека стимулирует у многих определенные функции. Вы обратили внимание, как я использую зеленый свет, как отсвечивают стены, это достигается с помощью особого сорта стекла. В Нью-Йорке такого больше нет. Вы не против того, что я все вам показываю.

— Нет, все в порядке.

— Через несколько лет я открою еще один филиал, за городом. Для многих людей сельская местность символизирует мир и покой. Помните картину — лес под зимним солнцем. Она и навеяла мне эту мысль. С улицы покой не приходит. Тут еще эта железная дорога, слышите. Кажется, будто поезд рушится вниз. Жду не дождусь. Просто зубы из головы вытрясает. Но я научился мириться с этим. Здесь у нас часовня. Я решил сделать ее круглой, это как бы подобие нашего мира, и опять-таки главный мотив — зеленый. А та дверь ведет в служебные помещения. Мы их называем студиями.

— Все очень красиво.

— Приятно слышать. Я польщен. И надеюсь, вы будете довольны, что обратились ко мне. Мне всегда хотелось, чтобы люди уходили от меня с чувством удовлетворения. Вы можете доверять мне и знайте, что я отношусь к своей работе с уважением. Любить свое дело — это счастье. Кроме прочего, оно позволяет мне встречаться с людьми, подобными вам. Я никогда не ошибаюсь в людях. Я видел слезы истинной смертной тоски и знаю: они струятся не по щекам. А это самый большой из наших покоев, первый, с которого я начал. Здесь побывала пара-другая выдающихся личностей. Мистер Селк, промышленник. Мне выпала честь схоронить его. Когда здесь кто-либо покоится, мы зажигаем свечу за тем зеленым стеклом. По-моему, это придает или вернее, как бы это сказать, сообщает происходящему некий благоговейный оттенок.

— Да, сообщает.

— А теперь ступайте домой. Выбросьте из головы все заботы. И как следует выспитесь. Помните, должно пройти какое-то время. Но время — друг всем нам. И помните также, что я всегда здесь и ко мне можно обратиться с какой угодно просьбой. Утром за вами придет наша машина. Доброй вам ночи, мистер Кристиан.

Мистер Вайн с Кристианом обмениваются рукопожатием. Вайн вручает Кристиану проспект. Толчок, дверь открывается в холодное электрическое свечение улицы. Последняя улыбка, взмах ладони.

Продуваемый ветром каньон Парк-авеню. Наперерез по зимнему городу. Холод асфальта под подошвами. Швейцары, потирающие руки, постукивающие каблуком о каблук, бросающие взгляды вверх-вниз по улице. Начинающийся снегопад. Похоже на первую мою зиму в Дублине. Когда небеса месяцами так и оставались серыми. И я купил плотные шерстяные одеяла, пахнувшие овцами.

Кристиан, погрузив руки в карманы, едет пустой подземкой на северо-запад. Снова в тени музея. Шагая вдоль каменных зданий. В одном из которых мне предстоит пережить эту ночь.

Музыка, долетающая из-за двери с табличкой под целлофаном. Тусклый свет в прихожей, запах мастики. Пыль в носу. Орущий голос. Заткнулся.

Надо войти в эту дверь и заснуть. Раздвигаю тяжелые красные шторы, чтобы меня разбудил утренний свет. Снег несется под уличным фонарем. Чужой дом кажется в большей мере своим, если в нем полно незнакомцев. Элен, я не привел бы тебя в комнату вроде этой. В ней мне начинает казаться, будто я ввергаю тебя в нищету, потому что ты в подобных местах никогда не бывала. Тебе больше шли ванные комнаты с блестящими вешалками и горячими полотенцами. Не этот пластиковый хлам. Не может быть, чтобы она была в студии, пока мы разговаривали с Вайном. Мы бы так разговаривать не могли. Но так мы и разговаривали. Будто о пирогах, персиках, яйцах. Элен не пирог, не персик и не яйцо. Она моя. Забери ее оттуда. Ушла. Туда, где она всего ко мне ближе. Спит, лежа поверх моего мозга. Она ходила со мной по всему кораблю, когда мне стало невмоготу выносить, как они пялятся и шепчутся, где бы я ни появился. Наш стол в середине столовой. Все они думали о дне, когда им представится радостная возможность покрасоваться в бумажных шляпах и с шариками в руках, а Элен сидела за столиком и плакала, розовый носовой платок торчал из рукава, бисер, как упавшие с лица крохотные капли, и никто из них больше ни разу тебя не увидел. Они даже приходили к моей каюте, когда ты умерла, послушать, плачу я или нет. И стюард, который сказал, что они не станут тебя обмывать. Всунул загорелую рожу в дверь и тихо прикрыл ее, увидев меня распростертым на койке. А перед тобою он дверь просто захлопнул. Оба мы были совершенно беспомощны, ни сказать ничего не могли, ни сделать. Я держал в кулаке три доллара и смотрел, как его загорелая лапа поднимается, втягивает их и тихонечко затворяет дверь. Официант, наполнявший наши тарелки едой, которая нам была не нужна, подошедший на второй день, чтобы сказать, ваша жена совсем ничего не ест, и я ответил нет. А в завтрак опять подошел и сказал, что он извиняется, не его дело, конечно, просто метрдотель ему велел, вот, он принес тарелку с семгой. Старался держаться как можно дальше от меня, до последнего завтрака, только тогда подошел, надеясь на чаевые, и спросил, может, я беженец. Я вышел наружу и, ухватившись за поручни, смотрел на чужой плоский берег с хрупкими белыми пальцами в небе. В этой каюте, Элен, где ты испустила дух, там мне приходилось лежать по ночам между бессонными простынями, без тебя.

Тьмою полноМое горе

3

Звук лопаты, скребущей на улице снег. Судно свистит на реке. Звон и уханье в трубах, идущих вдоль стен. Порывистый ветер снаружи, от которого пляшут стекла. Стук в дверь.

— Мистер Кристиан, там к вам мужчина пришел.

— Пожалуйста, скажите ему, что я сейчас выйду.

Кристиан смотрит сверху на улицу. Мужчина в темном пиджаке, зеленая рубашка, черный галстук. Лысеющая голова без шляпы, седые пряди волос. Длинный черный автомобиль. За мной приехал. Не могу заставлять его ждать. Не могу помешать им зарыть тебя в землю, покрытую снегом.

В дверях миссис Гроц, сгорбленная, пар от дыхания в холодном воздухе, потирает руки. Наблюдая, как Кристиан, миновав ее, сходится с водителем на ступенях крыльца. Торжественным мягким голосом, водружая черную фуражку на голову.

— Вы мистер Кристиан. Я из Погребального дома Вайна.

— Простите, что заставил вас ждать.

Гроц выставляет ногу в шлепанце чуть ли не в снег. Пытаясь расслышать получше. Выпучивается, открывает рот.

— Эй, в чем дело. Кого покалечило. У вас неприятности. Вы похоронщик.

Кристиан, остановившись, поворачивается. Плотнее натягивает перчатки. Снизу вверх смотрит на миссис Гроц.

— Моя жена.

— В чем дело, вы разве женаты. Где ваша жена. Что такое с вашей женой.

— Она умерла.

— Мистер. Ох, мистер.

Впереди парк, катальная горка в бархатистом снегу. Все такое белое, рождественское. Птицы принимают снежные ванны. Снегоочистители сгребают все в кучи, ленты транспортеров переливают в грузовики. У меня нет черного галстука. Но вполне подойдет и зеленый, мистер Вайн. Люди, мимо которых мы проезжаем, провожают взглядами дорогую машину.

— Вам удобно, мистер Кристиан.

— Да, спасибо.

— Вот, раскидывают соль целыми лопатами. А потом, как снег подтает, она с покрышек передней машины летит тебе в стекло. Проблема. Поневоле подумаешь, знают ведь, что каждый год снег валит, могли бы и придумать чего.

— Да.

Утреннее солнце сверкает в прорезях поперечных улиц, ложится тенями в парке. Эти высокие отели. В которые входят стройные женщины. Туда, где мягко горят светильники. И все боятся друг друга. И еще, может быть, мистера Вайна с его персональным подходом.